Леонид Гроссман. Достоевский (Из серии "Жизнь замечательных людей").
Последнее десятилетие. Глава XVIII. Достоевский-публицист

Последнее десятилетие

Глава XVIII. Достоевский-публицист

Вскоре по приезде Достоевского в Петербург друзья - А. Н. Майков и Н. Н. Страхов - вводят его в кружок князя В. П. Мещерского, главы российских консерваторов. Это был автор пустых великосветских романов. Он пользовался большим влиянием при дворе, выдвигал кандидатуры на министерские посты и был замешан в скандальные денежные комбинации своих ставленников. Знавший его несколько позже С. Ю. Витте отметил в своих воспоминаниях, что отношения Мещерского к монархам и власть имущим имели целью получать денежные субсидии на его журнал "Гражданин" и возможно более награждать своих фаворитов за счет казны. Сближение с таким политическим дельцом было печальным событием в жизни Достоевского и едва ли не крупнейшей его ошибкой. В то время Мещерский был занят организацией еженедельника "Гражданин" "с охранительными боевыми задачами" (как он сам писал). Восприемниками нового издания были А. Н. Майков, Ф. И. Тютчев, Ф. М. Достоевский, Н. Н. Страхов и Б. М. Маркевич. В редакторы был приглашен молодой публицист Г. К. Градовский. Но уже к осени 1872 года он разошелся с программой Мещерского "поставить точку реформам".

Редактором "Гражданина" становится Ф. М. Достоевский, который ведет издание в 1873 и в начале 1874 года.

Он вырабатывает новую форму публицистики - отклики художника на темы дня. Так создается "Дневник писателя" - о спорах автора с Белинским, о его встрече с Чернышевским, о некрасовском "Власе" и призвании русского народа, о замечательном рассказе Лескова "Запечатленный ангел" (одном из лучших в его литературном наследии), о драме из фабричного быта для народного театра ("это вполне трагедия, и фатум ее - водка..."), наконец, об увлечении Достоевского утопическим социализмом - все это важные и увлекательные темы, с живостью разработанные писателем-журналистом. Здесь в 1873 году острым сатирическим рассказом "Бобок" и открывается цикл превосходных поздних новелл Достоевского ("Кроткая", "Сон смешного человека", "Мальчик у Христа на елке"), которые явились новым достижением писателя в малых жанрах его повествовательного искусства. Таков драгоценный вклад Достоевского в пустой, чиновный и светский орган князя Мещерского.

Работа в "Гражданине" очень скоро становится для Достоевского невыносимой.

Передовая печать резко осуждает знаменитого писателя за отступничество. Переговоры с авторами, чтение рукописей, переработка статей - все протекает в бесталанной среде полуофициального издания.

Но "главная горечь": "роятся в голове и слагаются в сердце образы повестей и романов. Задумываю их, записываю, каждый день прибавляю новые черты к записанному плану и тут же вижу, что все время мое занято журналом, что писать я уже не могу больше - и прихожу в раскаяние и отчаяние".

В удушливой редакционной атмосфере он ценит только общение с молодыми, подчас техническими сотрудниками, знакомящими его со своими запросами, исканиями, мечтами. Такова была корректор Варвара Васильевна Тимофеева, молодая девушка, правившая гранки и верстку "Дневника писателя" нередко за общим столом, где создавались эти статьи, "при свете одной и той же типографской лампы". Здесь возникали подчас беглые разговоры на текущие литературные темы.

Но случались и длительные беседы:

"... Мы остались вдвоем в ожидании корректуры. Ф. М. встал и, пододвинув свой стул к бюро, за которым я работала, обратился ко мне с вопросом:

- Ну скажите мне, что вы здесь делаете? Знаете вы, зачем вы живете?

В первую минуту я растерялась от неожиданности, но, кое-как овладев собой, я все-таки ответила и даже сказала самую сокровенную свою мысль.

- Я хочу писать... заниматься литературой, - робко пролепетала я.

И, к удивлению, Ф. М. не засмеялся.

- Вы хотите писать? Во-от что! - протянул он. - О чем же вы хотите писать? То есть, что именно: роман, повесть или статью какую-нибудь?

- Я люблю психологическое... внутреннюю жизнь... - бормотала я, боясь взглянуть на него и чувствуя себя совершенно идиоткой.

- А вы думаете, это легко: изображать внутреннюю жизнь?

- Писательниц во всем мире только одна, достойная этого имени! - значительно продолжал он. - Это Жорж Санд! Можете ли вы сделаться чем-нибудь вроде Жорж Санд?

Я застыла в отчаянии. Он отнимал у меня всякую надежду на будущность... И, не помня себя, точно во сне, я бессмысленно повторяла ему: "Я хочу писать!.. Я чувствую потребность... Я только этим живу!"

- Вы только этим живете? - серьезно переспросил он. - Ну, если так, что ж, и пишите. И запомните мой завет: никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг. Берите то, что дает сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что дает иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь. Уважайте жизнь!"

Иногда он был мрачен и раздражителен. Молчал по целым вечерам. Подавал на прощание безжизненно-вялую, сухую и холодную руку.

Но бывали и внезапные подъемы. Неожиданные чтения стихов. "Пророк" Пушкина и "Пророк" Лермонтова.

"- Пушкина я выше всех ставлю. У Пушкина это почти надземное, - говорил он, - но в лермонтовском "Пророке" есть то, чего нет у Пушкина. Желчи много у Лермонтова, его пророк - с бичом и ядом. Там есть они!

И он прочел с желчью и с ядом:

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья, -
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья..."

Только однажды скромная корректорша решилась заговорить с Достоевским о его творчестве.

"- Всю ночь сегодня читала ваши "Записки из подполья"... И не могу освободиться от впечатления... Какой это ужас - душа человека! Но и какая страшная правда!..

Федор Михайлович улыбнулся ясной, открытой улыбкой.

- Аполлон Григорьев {Исправляю ошибку. В тексте назван Краевский.} говорил мне тогда, что это мой настоящий chef d'oeuvre и чтобы я всегда писал в этом роде. Но я с ним не согласен. Слишком уж мрачно. Es ist schon ein ueberwundener Standpunkt {Это уже преодоленная точка зрения.}. Я могу написать теперь более светлое, примиряющее. Я пишу теперь одну вещь..."

В ряду важнейших сотрудников "Гражданина" был К. П. Победоносцев, в то время член государственного совета и преподаватель законоведения великим князьям. Это был один из самых мрачных представителей правительственной реакции на закате царизма. Он отвергал освобождение крестьян, суд присяжных, новые земские и городские учреждения, светскую школу (которую мечтал заменить церковноприходской).

Он высоко ценил автора "Преступления и наказания" и активно помогал Достоевскому составлять журнальные выпуски, стремясь идейно воздействовать на него. Из их переписки видно, что будущий обер-прокурор синода чрезвычайно зорко следил за публицистической деятельностью Достоевского, сообщал ему материалы для "Дневника писателя", давал обстоятельную оценку выпускам его издания.

Но это высокое покровительство не может упрочить положения Достоевского в "Гражданине". Еще в момент назначения его редактором этого еженедельника III отделение отказалось "принять на себя ответственность за будущую деятельность этого лица". На журнал Мещерского посыпались градом административные взыскания за нарушения цензурного устава. В июне 1873 года цензурный комитет привлекает Достоевского к судебной ответственности, а суд приговаривает его к штрафу и аресту на военной гауптвахте. 11 марта 1874 года министр внутренних дел обвинил "Гражданина" "в суждениях, клонящихся к возбуждению вражды против одной из частей населения империи", и объявил 12 марта первое предостережение журналу в лице издателя-редактора Федора Достоевского.

Это означало фактическое устранение руководителя "политического журнала-газеты" от его обязанностей под угрозой закрытия издания. Так это и понял Достоевский. 19 марта он подает в главное управление по делам печати прошение об освобождении его от редактирования "Гражданина" по расстроенному здоровью.

"Отечественные записки" роман и обещал заплатить по 250 рублей с листа, что значительно превышало обычный гонорар романиста (150 рублей).

Передовой журнал, выходивший под редакцией Некрасова, Салтыкова и Михайловского, считал желательным напечатать у себя новое произведение одного из сильнейших русских писателей, быть может, одновременно надеясь приблизить его к прогрессивной литературе и отвести на будущее время от "Русского вестника" и "Гражданина".

Но Достоевский придавал большое значение своей верности взятому направлению.

- Я не могу дать вам, Николай Алексеевич, положительного ответа по двум причинам, - отвечал Достоевский, - во-первых, я должен списаться с "Русским вестником" и спросить, нуждаются ли они в моем произведении. Если у них на будущий год материал имеется, то я свободен и могу обещать вам роман. Я давнишний сотрудник "Русского вестника", Катков всегда с добрым вниманием относился к моим просьбам, и будет неделикатно с моей стороны уйти от них, не предложив им своего труда. Это может быть выяснено в одну-две недели.

Достоевский совершил поездку в Москву и узнал от Каткова, что материал на будущий год в "Русском вестнике" имеется ("Анна Каренина") и редакция не располагает средствами на приобретение нового романа. Но вопрос об участии Достоевского в органе революционных демократов и после того остается открытым. Достоевский продолжает медлить с ответом Некрасову и только через полгода, в октябре 1874 года, сообщает ему, наконец, о своем согласии {Это опровергает сообщение корректора "Гражданина" В. В. Починковской о том, что сам Достоевский тайно предлагал через ее посредство свой новый роман отдельным сотрудникам "Отечественных записок", якобы прося узнать у них, согласятся ли редакторы журнала на его участие в нем. Достоевский, как известно, всегда открыто и прямо предлагал редакторам свои произведения (его письмо к Каткову с предложением "Преступления и наказания" см. выше).}.

С первой книжки "Отечественных записок" 1875 года журнал публикует роман Достоевского "Подросток" с подзаголовком "Записки юноши". 

По приезде в Петербург Достоевские снимают квартиру из четырех комнат на Серпуховской, близ Технологического института и обзаводятся в кредит необходимой мебелью. Открывается возможность общаться с людьми, приглашать к себе друзей, вести философские диспуты, без которых не мог жить Достоевский.

Материальные дела семейства были чрезвычайно тяжелы. Все имущество, оставленное перед отъездом за границу на хранение "верным людям", пропало. Вся хозяйственная утварь и посуда, стекло и фарфор, шубы и одежда, ценная библиотека, собранная Федором Михайловичем в 60-е годы, - все это было увезено, расхищено, потеряно навсегда. Три дома Сниткиных на Песках в результате неумелого управления перешли к ловким дельцам, которые вскоре завладели ими полностью (с большими флигелями и громадным участком земли). На долю Анны Григорьевны, ее матери и брата ничего не досталось. Семье Достоевских приходилось начинать сначала свое хозяйственное обзаведение.

К тому же вскоре объявились кредиторы со своими неумолимыми взысканиями. Это могло бы привести Достоевского к полному разорению, если бы не деловые способности, ум и энергия его жены.

Анна Григорьевна сообщает, что после возвращения из-за границы в Россию все близкие нашли в ней большую перемену: из робкой, застенчивой девушки она выработалась в женщину с решительным характером, которая успешно повела борьбу с главной невзгодой их существования - взыскателями сумм по изданию журналов братьев Достоевских. Цифра долгов Федора Михайловича достигала в то время 25 тысяч. Деньги эти в значительной части находились в руках перекупщиков векселей. Среди этих людей были жестокие и развязные заимодавцы, требовавшие возврата крупных сумм, выданных еще М. М. Достоевскому на нужды его табачной фабрики, и угрожавшие теперь описать все имущество его брата или даже посадить его в долговое отделение.

- Да разве я, сидя в заключении, смогу писать? Чем же я буду вам платить, если лишусь возможности работать?

- О, вы известный литератор, вас выкупит из тюрьмы Литературный фонд...

Достоевский предложил выплату долга в рассрочку, ежемесячными взносами, но встретил резкий отказ.

Анна Григорьевна, скрыв это от мужа, отправилась для переговоров к неумолимому "доверителю". Он встретил ее ультиматумом:

- Или деньги на стол, или через неделю ваше имущество будет описано и продано с публичного торга, а ваш муж посажен в Тарасов дом.

- Наша квартира нанята на мое имя, а не на имя Федора Михайловича, - заявила Достоевская. - Мебель же взята в долг и до окончательной уплаты принадлежит торговцу мебели, а поэтому описать ее нельзя. Что же касается вашей угрозы насчет долгового отделения, то предупреждаю вас, что, если это случится, я буду умолять моего мужа остаться там до истечения срока вашего долга. Сама я поселюсь вблизи, буду с детьми навещать его и помогать ему в работе. И вы, таким образом, не получите ни единого гроша да сверх того принуждены будете платить "кормовые". Даю вам слово, что вы будете наказаны!

Перекупщик задумался и принял условия, предложенные ему Достоевской.

Не ограничиваясь такими дипломатическими переговорами, Анна Григорьевна начинает выпускать отдельные издания романов своего мужа и постепенно становится опытной издательницей. Только в результате такой десятилетней борьбы и неумолимой системы сбережений долг был выплачен полностью. Это произошло за год до смерти писателя.

"Нигде так ярко не выражается характер человека, как в обыденной жизни, в своей семье", - формулирует свое глубокое убеждение жена Достоевского. И, обладая в этой области всей полнотой материалов, Анна Григорьевна раскрывает нам неведомые и неожиданные черты в личности своего мужа. Федор Михайлович, баюкающий детей, устраивающий им рождественскую елку, танцующий с женою вальс, кадриль и даже мазурку, как "завзятый поляк", под аккомпанемент детского органчика; мыслитель и психолог, обнаруживающий тонкое понимание дамских нарядов вплоть до выбора туалетов для своей жены, питающий вообще пристрастие к изящным вещам: хрусталю, богемскому стеклу, вазам, художественным изделиям, - все это дополняет неизвестными и характерными чертами жизненный облик писателя.

основать оседлость. Вспоминается восклицание из его письма к Н. Н. Страхову: "В браке три четверти счастья человеческого, а в остальном - едва ли четверть".

Когда дети подросли, Достоевский стремился приобщить их к художественной культуре, поэзии, роману, театру. Летом 1880 года он читал им свое любимейшее создание - "Разбойников", которые, впрочем, не дошли до его малолетней аудитории.

В последние годы он стал водить их в оперу и притом только на "Руслана и Людмилу". Когда однажды великое создание Пушкина - Глинки по болезни певца заменили "Бронзовым конем" Обера, Федор Михайлович был возмущен и решил вернуться домой. Он все же уступил настояниям детей и остался. "Мы были в восторге от сказочной постановки, - рассказывает Любовь Федоровна, - но отец был недоволен: он хотел, чтоб мы оставались верными его дорогой Людмиле".

Он читал им "Капитанскую дочку", "Выстрел", "Метель", стихотворения Пушкина. Одно из них он не мог читать без слез - "Бедного рыцаря". Прочел "Тараса Бульбу", "Бородино" и "Тамань", "Перчатку" Шиллера в переводе Жуковского; в 1880 году - "Бедность не порок". Он с увлечением декламировал детям "Горе от ума", особенно ценя образ Репетилова, в котором видел предшественника либералов-западников. Но основой чтения своих подростков он считал романы Вальтера Скотта и Диккенса.

С 1872 года Достоевские проводят летние месяцы в Старой Руссе, древнем городке Новгородской губернии с богатым прошлым. Утомленный писатель очень полюбил это тихое и уединенное место. Он жил обычно на окраине города в просторной усадьбе на берегу реки, среди вековых вязов. Когда весною 1874 года Некрасов предложил Достоевскому написать роман для "Отечественных записок", Федор Михайлович поселился в Старой Руссе на целый год. Здесь и был создан "Подросток". Сюда же удалился он в мае 1880 года для работы над "Речью о Пушкине".

В своем предсмертном романе Достоевский изобразил Старую Руссу. Он описал ее узкие улицы, прорезанные мелкими канавками, и бакалейную лавку Плотниковых, и просторный пригородный пейзаж, раскрывавшийся из окон писателя: это было зеленеющее поле, огражденное сосновой рощей, где, по замыслу романиста, белел древний монастырь, откуда "ранний человеколюбец" Алеша вышел в мир на борьбу за всеобщее счастье (так задумывался второй роман о Карамазовых).

С 1873 года Достоевские живут на даче подполковника Гриббе, которую и приобретают в 1876 году. Это был сад с домиком в немецком вкусе. Он был полон неожиданных сюрпризов - потайных стенных шкафов, подъемных дверей, темных винтовых лестниц. Некоторые особенности дачи Гриббе Достоевский воспроизвел в своем последнем романе, изображая особняк Федора Павловича Карамазова с его тесными клетушками, замысловатыми переходами, полутемными горницами и шныряющими крысами.

После заграничного уединения и затворничества Достоевский стремится к общению с людьми, особенно из мира русской научной и художественной мысли. Устанавливается новый режим семейной и общественной жизни, сменяющий их недавний скитальческий быт.

Весною 1872 года по просьбе основателя московской картинной галереи П. М. Третьякова Достоевский принял у себя художника Перова, которому позировал для портрета.

Зоркий наблюдатель жизни трудился методически и необычно. "Прежде чем начать работу, - рассказывает Анна Григорьевна, - Перов навещал нас каждый день в течение недели; заставал Федора Михайловича в самых различных настроениях, беседовал, вызывал на споры и сумел подметить самое характерное выражение в лице мужа, именно то, которое Федор Михайлович имел, когда был погружен в свои художественные мысли. Можно бы сказать, что Перов уловил на портрете "минуту творчества" Достоевского".

Перед нами действительно великий мыслитель, вступающий в свою позднюю, завершающую эпоху с последними романами и "Речью о Пушкине": простая и сдержанная поза, глубокая и безбрежная мысль.

Русское искусство остается в центре внимания Достоевского. Он высоко оценил молодого Репина за его "Бурлаков", признав огромную правду, силу, непосредственность и жизненность его могучего искусства: "Просто скажу: фигуры гоголевские... Ведь нельзя не полюбить их, этих беззащитных... Нельзя не подумать, что должен, действительно должен народу..."

Достоевский приветствует живую самобытность молодых художников, разрабатывающих в своей живописи родные мотивы. Он отмечает две березки в пейзаже Куинджи "Вид на Валаам" и национальную типичность трех фигур в "Охотниках на привале" Перова. Он сочувствует углубленному раскрытию русского быта в картине Маковского "Любители соловьиного пения". Такой жанризм открывает, по его представлению, путь к подлинному искусству, лирическому и человечному.

В 1873 году молодой философ Владимир Соловьев прислал Достоевскому свою статью об отрицательных началах западного развития с письмом, которое и послужило началом их знакомства и дружбы. Двадцатилетний ученый и поэт стал последним другом-мыслителем Достоевского, оказавшим влияние на основную концепцию "Братьев Карамазовых".

В первый период их знакомства это был еще только что закончивший свое образование кандидат наук. Федор Михайлович чрезвычайно привязался к нему за его ум и обширную образованность. Он говорил, что лицо Вл. Соловьева напоминает ему одну из любимых им картин Аннибала Караччи "Голова молодого Христа".

Однажды он объяснил своему гостю причину своей симпатии к нему.

"Вы чрезвычайно напоминаете мне одного человека, - сказал Федор Михайлович, - некоего Шидловского, имевшего на меня в моей юности громадное влияние. Вы до того похожи на него и лицом и характером, что подчас мне кажется, что душа его переселилась в вас".

В середине 70-х годов они встречаются сравнительно редко. Вл. Соловьев преподает в Московском университете, совершает путешествие по Европе и только в 1877 году поселяется в Петербурге. Это приводит к тесному дружескому сближению.

В 1878 году Вл. Соловьев прочел в Петербурге цикл публичных лекций на религиозно-философские темы. Достоевский не пропускал ни одного из этих чтений.

Он присутствует весною 1880 года на защите Соловьевым его докторской диссертации "Критика отвлеченных начал" и сочувственно пишет о ней своим друзьям:

"На недавнем здесь диспуте молодого философа Влад. Соловьева (сына историка) на доктора философии я услышал от него одну глубокую фразу: "Человечество, по моему глубокому убеждению (сказал он), знает гораздо больше, чем до сих пор успело высказать в своей науке и в своем искусстве". 

В 1873 году Достоевский посещает отделение малолетних преступников в тюремном замке Петербурга и собирает материалы о душевном состоянии ребенка, выброшенного на улицу. Летом 1877 года А. Ф. Кони показывает ему детскую колонию на Охте. Писатель долго говорил с маленькими колонистами и, по словам его спутника, произвел сильное впечатление на всех собравшихся вокруг него: "лица многих, уже хлебнувших отравы большого города, стали серьезными и утратили напускное выражение насмешки и молодечества..."

Достоевский различает в воспитанниках юные души, "жаждущие прекрасных впечатлений", и раздумывает о средствах утоления этой тоски по красоте. В это время автор "Неточки Незвановой" замысливал роман о детях, единственно о детях и о герое-ребенке, в котором хотел изобразить и малолетних преступников, и политических заговорщиков, и протестантов, и атеистов. Замысел этот отчасти отразился на десятой книге "Братьев Карамазовых", озаглавленной "Мальчики". В набросках к роману имеются записи о фабричных детях.

В 1878 году Достоевский присутствует в петербургском суде на разборе дела Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника. Он высказывает сочувствие оправданию подсудимой, но ищет формулу, которая выразила бы одновременно и осуждение террористическому акту. Он заносит в свои записные книжки слова Веры Засулич на суде о моральной трудности ее подвига и ставит их выше самого ее самоотверженного поступка.

Русская общественная жизнь до конца вызывала в Достоевском живые отзвуки. В своем "Дневнике" Достоевский выступает с развернутым анализом текущих судебных драм, вызывающих его гневные отповеди особенно по ряду дел об истязании детей и слишком гибких методах знаменитых адвокатов в их заступничестве за истязателей.

К этому времени широко разворачивается редакционная, публицистическая и общая литературная деятельность знаменитого романиста. Если редактирование "Гражданина" в 1873 году вызывает в передовой русской журналистике ряд полемических протестов, самостоятельное издание "Дневника писателя" находит признание в отдаленнейших уголках России. Достоевский получает бесчисленные письма, ведет корреспонденцию с незнакомыми лицами по всевозможным личным поводам, принимает у себя безвестных посетителей, выслушивает исповеди, направляет, учит и указывает пути. Академия наук в конце 1877 года избирает Достоевского в члены-корреспонденты по отделению русского языка и словесности. Его выступления на литературных вечерах с чтением своих произведений или стихотворений великих поэтов неизменно вызывают энтузиазм аудитории.

в плане политической мысли писателя, которая не перестает омрачаться и уклоняться все более к воинствующей реакции. Это окрашивает подчас последний период жизни автора "Дневника писателя" в такие безотрадные и сумрачные тона, которые ограничивают его проповедь гуманизма и даже снижают тот культ красоты, которому он до конца стремился сохранить свою верность. В этом отношении в статьях Горького "О карамазовщине" есть много справедливых и неопровержимых возражений автору "Бесов" и "Карамазовых".

Но труженик и мастер оставались на недосягаемой высоте. Достоевский не знал препятствий в преодолении огромных трудностей художественного воплощения своих идей. Нередко, как свидетельствуют его письма, он изнемогал под тяжестью поставленных заданий. Напряженность творческого процесса, неистощимо кидавшего на бумагу десятки планов, образов и эпизодов, неожиданно разряжалась длительными перерывами, возбуждавшими в авторе томительные сомнения в осуществлении задуманного. Начав летом 1865 года "Преступление и наказание", он в ноябре сжигает все написанное и приступает к новой разработке замысла. "Идиот" проходит через восемь редакций. Из писем Достоевского к литературным друзьям видно, что за первое полугодие работы над "Бесами" он не переставал рвать и переиначивать, не менее десяти раз переменил план, накопил бесчисленное количество вариантов, в огромной груде исписанной бумаги потерял даже систему для справок и в иные минуты впадал в подлинное отчаяние перед исключительной сложностью задуманного романа. "... Никогда никакая вещь не стоила мне большего труда, - пишет он Н. Н. Страхову 9 (21) октября 1870 года. -... Боюсь, что не по силам взял тему. Но серьезно боюсь, мучительно!" И, сообщая своей племяннице, что после долгих месяцев напряженной работы он "перечеркнул все написанное (листов до 15, вообще говоря) и принялся вновь с 1-й страницы", он завершает свой творческий мартиролог безнадежной жалобой, звучащей со страниц его переписки подлинным воплем: "О Сонечка! Если бы вы знали, как тяжело быть писателем, то есть выносить эту долю!"

В таком состоянии он произносит себе, как автору, суровые приговоры. "... Будучи больше поэтом, чем художником, я вечно брал темы не по силам себе", - писал он в 1870 году А. Н. Майкову. "Я, не спросясь со средствами своими и увлекаясь поэтическим порывом, берусь выразить художественную идею не по силам", - сообщает он Страхову в 1871 году. Но все эти тревоги опровергались высокими творческими достижениями. 

С середины 70-х годов заметно ощущается кризис романной формы автора "Бесов". В "Подростке" особенно ощутимы искания новых путей для повествования о современности, смелые и опасные, как всегда у Достоевского. Он отказывается от центрального криминала, идет на заметное ослабление главной сюжетной линии, ставит перед читателем ряд трудностей в окончательной расшифровке своего героя-мыслителя. Первоклассный мастер женского портрета лишает здесь обычной выразительности образы своих героинь, на этот раз как бы намеренно их недорисовывая.

"Подросток" как бы растворяется в лихорадочной смене фактов, заслоняющих от читателей контуры его главного замысла. Ряд оговорок и разъяснений автора, особенно под конец романа, свидетельствуют о напряженных поисках художника, не всегда достигающих намеченных целей. Тургенев, как известно, резко осудил "этот хаос".

Критика отметила непонимание замечательным писателем устремлений и чаяний "молодой России". Общество было поражено фактом выступления поэта "Бедных людей" и "Униженных и оскорбленных" на защиту русского дворянства как единственного якобы носителя лучших заветов мировой цивилизации.

Такая неожиданная для писателя-демократа апология дворянского класса (уже прозвучавшая, впрочем, в речи князя Мышкина в "Идиоте") чрезвычайно усилена в "Подростке" и даже принимает здесь воинствующий характер: "Я, Версилов, дворянин с двенадцатого столетья"; "Недалеко время, когда дворянином станет весь народ русский"; "Я прежде всего дворянин и умру дворянином" (в оригинале - на французском языке) - такие лозунги и присяги произносит этот "дворянин древнейшего рода и в то же время парижский коммунар", как называет его автор заключительного письма-эпилога. Этот же моралист и резонер романа формулирует идею о русском родовом дворянстве как единственном типе культурных русских людей, способных дать "красивого героя" для изящной литературы. Он ориентируется на русских классиков: "Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в "Преданиях русского семейства", и, поверьте, что тут действительно все, что у нас было доселе красивого".

В черновых редакциях романа имеются аналогичные ссылки на Льва Толстого:

"У меня, мой милый, есть один любимый русский писатель. Он романист, но для меня он почти историограф нашего дворянства, или, лучше сказать, нашего культурного слоя, завершающего собою "воспитательный период нашей истории"... Как бы там ни было, хорошо все это или дурно само по себе, но тут уже выжитая и определившаяся форма, тут накопились правила, тут своего рода честь и долг..." Тут и героические типы: "Они умирают за родину, они летят на бой пылкими юношами или ведут в бой все отечество маститыми полководцами".

"случайного семейства". Детству и отрочеству Иртеньевых и Ростовых приходит на смену семейная хроника разночинца.

По жанру это роман воспитательный, как "Приключения Телемака", "Вильгельм Мейстер" или "Давид Копперфилд". Достоевский показывает, как юного героя воспитывает не школа и учителя, а сама жизнь со всеми ее темными и страшными сторонами, которым не поддается врожденно благородная душа, пробивающая себе путь к светлому миросозерцанию и плодотворной деятельности. Первоначально "Подросток" был задуман как часть "Жития великого грешника" {Одно из ранних заглавий романа: "Подросток. Исповедь великого грешника, писанная для себя".}, что могло легко воплотиться в форме педагогического романа, но вскоре Достоевский отказался от житийной манеры и обратился к обычной форме современной автобиографии.

Ущемленный в своем самолюбии незаконный сын помещика и крестьянки стремится уединиться для осуществления своей эксцентрической идеи ("стать Ротшильдом"), но незаметно подпадает под влияние выдающегося мыслителя - своего отца, представляющего собой "высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех". "Это тип русский", - добавляет Достоевский. По первоначальному замыслу этот дворянский интеллигент сочувствует парижским коммунарам и даже предсказывает неизбежность победы коммунизма (хотя сам Достоевский этому не симпатизирует).

Внутренний рост одаренного и привлекательного юноши развертывается не во французском пансионе Тушара, где он воспитывается, а на фоне растленного капиталистического Петербурга с его ресторанами, игорными притонами, всевозможными "клоаками с грязнотцей", над которыми высятся тихие мансарды, где мечтатели и мыслители ведут свои вдохновенные диалоги о золотом веке, о Парижской коммуне, о закате Европы, о превращении камней в хлебы. Как всегда у Достоевского, эти отблески истории и легенды полны драматизма и поэзии. В довершение этих нравственных блужданий появляется русский странник, пленяющий молодого искателя изречениями простонародной мудрости. Но "новая жизнь", приближение которой ощущает под конец подросток, поведет его не в монастырскую келью, а в университетскую аудиторию. Открывается широкий путь в науку, в деятельность, в жизнь.

В своих хождениях и метаниях подросток соприкасается и с революционным кружком, который воспроизводится в романе по отчетам политического процесса Александра Долгушина и его сторонников, призывавших к уничтожению императорской фамилии. Тема цареубийства означала для Достоевского крайнее проявление современного нравственного распада русского общества и требовала особой разработки и отдельного романа. Он обрывает в 1874 году рассказ о долгушинцах, а тему цареубийства положит в основу своего следующего романа, "Братьев Карамазовых", возросшего в "эпоху покушений".

общественно-политических тем, которые до конца будут владеть его сознанием.

"Разложение - главная видимая мысль романа", "распад России в пореформенную эпоху; вырождение русской семьи; всеобщий хаос, неурядица и развал, вечная ломка", "расшатанность до основания нравственных начал наших", "право на бесчестье", умственная смута и моральное бездорожье, "бестолковщина нашей настоящей минуты" - все это ставится проблемно уже в записях 1874-1875 годов, но разрешается лишь перед смертью романиста.

С обычной смелостью новатора Достоевский ставит перед собой труднейшую задачу - изобразить этот всероссийский хаос в соответственной хаотической манере. Обычный общепринятый сюжет, как единство и цельность действия главных персонажей в логической причинно-временной связи их переживаний (мастерски разработанный в "Преступлении и наказании"), здесь отвергается автором и заменяется отдельными парадоксальными мотивами или беглыми интригующими эпизодами, разъяснение которых откладывается на будущее время, но никогда не наступает. Все это и создает особый стиль - повышенно динамичный, лихорадочный, миражный, вихревой или, по замечательному определению Достоевского, "бредовой или облачный", в котором жанровая природа романа с ее твердыми эпическими законами растворяется и как бы улетучивается в проносящихся видениях или смутных представлениях, свободных от закономерной кристаллизации или органического развития.

Отсюда необычайное повышение темпов рассказа. Здесь действие несется стремительно и приводит к экстравагантному финалу, с головокружительной сменой потрясающих событий, с наглым вымогательством Ламберта, обмороком Ахмаковой, покушением Версилова на убийство шантажиста, с попыткой застрелить героиню, с внезапным сумасшествием героя, револьвером, ранами, кровью, дракой, плевком в лицо. Это целый сгусток уголовщины и безобразий, которые должны служить развязкой романа об одном "случайном" семействе и свидетельствуют о каком-то бессмысленном и страшном провале целого общества, неспособного к жизни.

Воспитательный роман Достоевского не удовлетворяется спокойным и плавным отображением постепенной формации одной личности (как мы это видим у Гёте или Толстого), он стремится, как заявляет сам автор, "угадать, что могло таиться в душе иного подростка смутного времени". Иной метод, иная тематика! Угадывание тайны юного сознания, потрясенного террористическими актами, - это не просто "годы учения" или "годы странствий", это уже зарождение политической трагедии, возникновение титанической борьбы, альтернатива жизни и смерти.

классического реализма XIX века. Многое из этих опытов оказалось полноценным и сохранило нам особый усложненный стиль позднего Достоевского, предвещающий течения новейшего искусства уже после смерти романиста. В последний период он особенно любил противоречия и даже "странности" в своих построениях, считая, что не все должно быть с первого взгляда общедоступным и удобопонятным и что автор имеет право недоговаривать и интриговать. "Пусть потрудятся сами читатели", - пишет он в 1872 году, заявляя о своем праве на особый, трудный, сложный, причудливый и даже сверхъестественный стиль.

Роман не имел успеха у читателей и смутил большинство критиков. Но на вековом расстоянии нам раскрывается поразительное мужество стареющего художника в искании новых романических форм, иногда обреченных на временное крушение, как в "Подростке", но вскоре приводящих к ослепительной победе в таком мировом создании, как "Братья Карамазовы", которое вышло из бурного брожения идей и событий в эпоху революционной ситуации и отразило распад дряхлеющей империи в самой форме своего художественного воплощения. 

Творческий метод "Подростка", не встретивший сочувственного признания, вызвал новые художественные опыты Достоевского.

"неизданную" форму. Он создает трагическую новеллу необычайной силы и неотразимой правды. Он поднимается на новую высоту своего повествовательного искусства. Его лиризм и его философия жизни находят могучее выражение в коротких и законченных рассказах, достигающих сжатости и глубины творений Пушкина. Это маленькие трагедии Достоевского - "Кроткая" и "Сон смешного человека".

Творческая история "Кроткой" полна внутреннего драматизма. Общий период ее развития довольно длителен. Еще в 1869 году Достоевский набросал план рассказа на редкую для него тему - о семейном раздоре и разрыве. Ряд мотивов здесь уже возвещал новеллу 1876 года. Приведем главные из них:

"После библии зарезал (тип подпольный, не перенесший ревности). Вдовец, 1-я жена умерла. Нашел и выбрал сиротку нарочно, чтобы было спокойнее. Сам настоящий подпольный, в жизни щелчки. Озлился. Безмерное тщеславие... Жена не может не заметить, что он образован, потом увидела, что не очень, всякая насмешка (а он все принимает за насмешку) раздражает его, мнителен. Как увидел, что она не думает смеяться, ужасно рад. В театр и в собрание по разу...

... Вынес муки. Поссорился с гостем, обращавшимся с ним свысока. Любовника в доме на дворе, из окна в окошко, выследил. Подслушивает свидание. Выносит при жене пощечину...

Одно время даже затеялась у него с женой настоящая любовь. Но он надорвал ее сердце".

"зарезал виновную жену". Но контуры будущей "Кроткой" уже очерчены с полной отчетливостью.

В 1876 году по России прошла эпидемия самоубийств. Федор Михайлович грустил о каждом самоубийце, как о близком ему человеке, рассказывает писательница Л. Симонова. И вот он вдумывается в положение самоубийцы, глубоко проникает в психическое состояние несчастного и все это выливает в статье "Приговор" в октябрьской книжке "Дневника писателя" за 1876 год.

Автор воспоминаний приводит и свой разговор с Достоевским по поводу этой статьи. Представляет интерес следующий отрывок:

"- Откуда вы взяли этот "Приговор", - сами создали или извлекли суть его откуда-нибудь? - спросила я его.

- Это мое, я сам написал, - ответил он.

- Да ваш "Приговор" так написан, что я думала, что все вами изложенное вы пережили сами".

Напомним, что деистами называли себя Вольтер, Руссо и другие вольнодумцы XVII-XVIII веков, видевшие в этом направлении скрытую форму атеизма: бог признавался лишь как безличная первопричина мира, который в остальном был предоставлен действию законов природы. Атеистическое мировоззрение выражено и в новелле "Кроткая".

Вскоре Достоевский прочел в газете, заметку, что одна молодая девушка, некая Марья Борисова, по профессии швея, приехала из Москвы в Петербург, где у нее не было родственников и где она рассчитывала жить исключительно своим ремеслом. Но планы новой жизни в столице быстро рушились. И вот в одно пасмурное осеннее утро отчаявшаяся девушка, прижав к сердцу образ богоматери, которым ее благословили родители, выбросилась из мансарды шестиэтажного дома на Галерной и разбилась насмерть.

"Этот образ в руках - странная и неслыханная еще в самоубийстве черта!" - писал под свежим впечатлением автор "Дневника писателя". "Об иных вещах, как они с виду ни просты, долго не перестается думать, как-то мерещится, и даже точно вы в них виноваты. Это кроткая, истребившая себя душа невольно мучает мысль".

Таков был некролог безвестной швеи, написанный великим писателем. Образ этой погибшей в огромном роскошном городе одинокой и бедной девушки продолжал тревожить его мысль. И вот он откладывает все очередные рукописи и пишет свой художественный комментарий к рядовому случаю из "внутренних известий России". Вместо текущей международной публицистики ноябрьский выпуск "Дневника писателя" за 1876 год заключает в себе только рассказ "Кроткая".

Достоевский не ставит себе задачи изобразить несчастную судьбу самоубийцы в чужом и бездушном городе. Гибель юной оскорбленной души в капиталистическом Петербурге не раз изображалась им. Лишь незадолго до того, в 1875 году, он написал как бы "вставную новеллу" в роман "Подросток" - о повесившейся Оле, приехавшей в столицу без средств, искавшей уроки по объявлениям и неизменно попадавшей в лапы старых развратников и сводниц. Повторять тему не стоило. Достоевский извлекает из своих старых записей план рассказа о женоубийце и, сохраняя внутреннюю драму, придает новые черты героине и создает совершенно иную развязку, видоизменяющую всю тональность произведения. Смерть Марьи Борисовой, разбившейся о булыжник петербургского двора, но прижимавшей к сердцу родительский образ, как бы обрамляет теперь его давнишний замысел о деспоте-муже и жертве-жене.

Достоевский взрывает устойчивую форму классической новеллы. Он дает одно необычайное событие, как это требовали мастера новеллы, но показывает через него согласно своему методу всю страдальческую биографию героини. Параллельно он развертывает сложную психологическую историю одного подпольного человека, мстящего своим ростовщическим промыслом оскорбившему его обществу. Так раскрываются две судьбы в их полном развитии (что исключалось техникой новеллы), но в той предельной степени напряжения, какую требовала теория жанра. Это по-настоящему новеллистически напряженное содержание рассказа, замыкающее его действие в единый круг внутренней катастрофы. Достоевский пренебрегает каноническим сюжетным ударением в конце и смело начинает с трагической развязки: "муж, у которого лежит на столе жена-самоубийца", старается осмыслить случившееся. Концовка, ставшая зачином, определяет кольцевое строение повести. Это "новелла-спираль" (по известному термину Пауля Гейзе). Повороты витой линии удаляются все более от точки ее отправления, но развернувшаяся пружина внезапно сжимается к исходному центру, так что развязка - конец спирали - располагается как раз над ее началом - вступлением к рассказу.

что главная задача новеллиста - умело и сразу возбудить интерес к характерам и к действию. Так он и строил "Кроткую".

Первая глава называется: "Кто был я и кто была она". Это зачин и экспозиция. Развертывается предыстория сложной и томительной драмы. Ряд лейтмотивов творчества Достоевского звучит с исключительной интенсивностью и силой.

Героиня с двенадцати лет круглая сирота. Здоровьем слаба: склонна к чахотке. Две обозленные тетки превратили ее в свою рабу. Били, попрекали куском, решили, наконец, продать. И вот обреченная девочка кидается к газетным объявлениям в поисках спасительного места. Для оплаты своих публикаций она относит в кассу ссуд последние грошовые вещицы, оставшиеся от родителей. Попадает сюда и старинный семейный образ в серебряной ризе, который выступит в финале драмы и сыграет решающую роль в обработке замысла Достоевским.

Характерна здесь и "предыстория" героя. Владелец частной ломбардной конторы - одинокий пожилой человек, уединившийся от всех. Он был исключен судом чести из полка за то, что не вышел на дуэль, получив оскорбление, хотя сам не признавал этой обиды и мужественно пренебрег общим мнением и тираническим приговором. И вот "великодушнейший из людей стал закладчиком".

При всем лаконизме новеллистической композиции Достоевский не отказывается здесь от своего излюбленного портретирования героев. Он исходит из убеждения (сформулированного тогда же в "Подростке"): "... в редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную черту свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица..." У Кроткой оно выражает грусть и удивление перед ужасом жизни, но и благородство юной души. У нее внешность Сони Мармеладовой: тоненькая, белокурая, глаза голубые, большие, задумчивые. Улыбка недоверчивая. Но зато великодушие молодости: "хоть и на краю гибели, а великие слова Гёте сияют".

"отставной штабс-капитан блестящего полка", высокий, стройный, хорошо воспитанный.

Романтическая завязка выдержана в характерной манере Достоевского: отношения возвышенного процентщика и погибающей девушки раскрывают характерную "свидригайловскую" ситуацию ("мне сорок один, а ей только что шестнадцать... очень сладостно это, очень сладостно").

Она выходит за ссудодателя. "Правда и то, что ей уж некуда было идти" - снова знаменитый мармеладовский мотив!

Действие тормозится приемом "междудействия" - отступлений, размышлений, раскрытия намерений и тайных помыслов. Он решил подморозить энтузиазм юности, раскрывшееся сердце, потребность большого чувства. Холод, молчание, расчет, размеренный быт, приличный, но строго экономный: ему необходимо было собрать тридцать тысяч, чтоб уединиться навсегда в Крыму. А она же "желала любить, искала любить...".

И вот Кроткая бунтует (по незначительному поводу, но по глубоким причинам). Она решается отомстить своему благопристойному мучителю.

Но за первым же их свиданием муж следит из соседней комнаты с револьвером в кармане. Она остается непорочной и поражает своего тайного соглядатая умом и благородством. Он прерывает свидание и уводит ее.

Обычный сюжетный триптих оказывается фикцией, но он все же заостряет драму до трагической коллизии.

Наступает кульминация новеллы. Молодая женщина подносит револьвер к виску спящего мужа. Но он не спит: все видит, не сопротивляется: "на что мне жизнь после револьвера, поднятого на меня обожаемым мною существом".

Одновременно происходит и реабилитация "вчерашнего труса", выгнанного из полка: он не дрогнул под дулом револьвера, приставленного к его виску.

Так мастерски построен Достоевским центральный пункт повествования. Это тот неожиданный и поразительный поворот интриги, который отмечает глубочайший кризис всего внутреннего действия.

"... Брак был расторгнут, побеждена, но не прощена". На этом заканчивается первая часть новеллы. Взбунтовавшаяся Кроткая тяжело заболевает. Наступает глубокая сюжетная пауза.

Уже в первом разделе своей повести Достоевский дает характерные черты новеллистического жанра - концентрацию рассказа, минимальное количество героев, единство места действия, остроту сюжета, необычность или "странность" происшествия, его захватывающий интерес, его глубокое жизненное значение. Все это предопределяет дальнейшее развитие этой образцовой трагической новеллы.

"Я целовал ее ноги в упоении и в счастье..." Он звал ее на юг, к морю, во Францию, в Булонь: "Там солнце, там новое наше солнце..."

Назревает последняя катастрофа. Измученная женщина изжила свое чувство. Запоздалое поклонение мужа ужасает и отвращает ее. Никаких просветов в будущее! С последней святыней - родительским образом в руках - она принимает смерть, выбросившись из окна.

Трагическая концовка разрубает узел запутавшихся отношений. Герой еще пытается оправдаться случайностью. Роковое совпадение, неожиданный недосмотр, слепая ошибка или безучастная игра судьбы - вот источник его трагедии.

"О, дико, дико! Недоразумение! Неправдоподобие! Невозможность!" - стонет и взывает муж самоубийцы. Он опоздал лишь на пять минут!.. "Все это случай, простой, варварский, косный случай. Вот обида!"

Послесловие новеллы изображает одинокое отчаяние человека, у которого отнято все. "Что мне теперь ваши законы? К чему мне ваши обычаи, ваши нравы, ваша жизнь, ваше государство, ваша вера?" Иссякла культура. Опустошен космос. Рухнуло все мироздание. Погасло светило Булони. "Говорят, солнце живит вселенную. Взойдет солнце, и, посмотрите на него, разве оно не мертвец? Все мертво, и всюду мертвецы". Природа, религия, этика, заветы альтруизма, христианство? Ничто не заполнит бездонной пустоты жизни, из которой удалилось единственное любимое существо, смертельно оскорбленное законами бытия и добровольно ушедшее из-под их власти.

"собрать свои мысли в точку"; в его сложнейшей диалектике прорывается мучительное искание правды, которая должна бы открыться во что бы то ни стало, но остается сокровенной и недосягаемой.

Это едва ли не наилучший образец внутреннего монолога во всем творчестве Достоевского. Недаром герой заявляет: "... я мастер молча говорить, я всю жизнь мою проговорил молча и прожил сам с собою целые трагедии молча".

Жанр этой исповеди особенно занимал писателя. "Фантастическим рассказом" назвал он "Кроткую", отметив в предисловии, что считает свой опыт "в высшей степени реальным". Автор здесь - предполагаемый стенограф, фиксирующий беспорядочный ход мыслей измученного человека, взывающего в отчаянии к своим воображаемым судьям и в ужасе сознающего свое глубокое и полное одиночество.

Все это знаменует огромные жанровые сдвиги в творчестве Достоевского. От свободной и безграничной формы романа он обращается к стесненной и замкнутой системе короткой истории, ценя свойственные ей черты напряженности действия, экспрессивности образов, интенсивности сюжета. Все сосредоточено вокруг одного неслыханного события и создает неразрывную целостность драмы: все нити рассказа восходят к центральному герою; все эпизоды ведут к большой идее, сообщающей фактам жизни глубину философского обобщения. Все охвачено высшим стилем Достоевского - его проникновенной и бесстрашной манерой изображения потрясенной души, внезапно прорвавшейся к сокрушительной истине. Трагедия мысли, крах миросозерцания, духовная гибель, смертельный исход - здесь все замкнуто в границы короткого рассказа с неотразимой силой внушения в каждой реплике и в каждой подробности.

Регламент классической поэтики здесь преображается и отменяется высшими законами творящего художника. В свою малую форму он вложит всю жизнь героев, открывает в ней путь к обнажению последних граней возмущенного сознания и сквозь текущий эпизод газетной хроники раскрывает извечную трагедию человека. 

Опубликованный Достоевским в апрельском выпуске "Дневника писателя" 1877 года "Сон смешного человека" имел, как и "Кроткая", подзаголовок: "Фантастический рассказ". В данном случае такое обозначение подразумевало утопическое содержание этого небольшого произведения - изображение идеального общества в духе золотого века античных поэтов, воспринятого французскими утопистами XIX века как символический образ будущего социалистического строя. Но, как всегда, Достоевский создает своеобразнейшую "государственную новеллу", изображая, как блаженное царство невинных и счастливых людей превращается путем насильственного насаждения в нем "цивилизации" в страшный мир жестокостей, злобы, порока и насилий. Эти бедствия, по мысли автора "Дневника писателя" с его охранительными тенденциями, проистекают якобы от одного "современного русского прогрессиста", который заразил своими воззрениями, "как атом чумы, заражающий целые государства", всю эту счастливую и безгрешную землю. Ложь, сладострастие, ревность, жестокость, пролитая кровь, жажда мучений, кодексы, гильотина, войны - вот к чему пришли эти "дети солнца", как называет их Достоевский. Отчаянные попытки вернуться к прежнему счастью только усиливали общую рознь и вражду. Все идет к гибели. Но пробудившийся смешной человек формулирует свой спасительный закон совместной жизни людей: "главное - люби других, как себя".

В "Сне смешного человека" с предельной сжатостью разработаны мотивы и образы предшествующего творчества Достоевского - темы золотого века, прекрасного человека, возможности устройства "всеобщего счастья", факты неизбывного страдания людей и особенно детей; в беглых зарисовках ощущаются привычные образы и "созерцания" героев Достоевского - мифологический рай, вдохновивший Версилова в "Подростке" (первоначально Ставрогина в его "Исповеди") на вдохновенное толкование картины Клода Лоррена "Ацис и Галатея"; образы Кириллова, Раскольникова, Лебядкина, человека "из подполья", доведенных до отчаяния маленьких девочек, затерянных в большом городе (Неточка Незванова, Нелли, лондонская нищенка). Как и другие произведения Достоевского (особенно 70-х годов), рассказ не свободен от противоречий и местами раскрывает в поздних исканиях его автора просветы в будущую "гармонию": "Я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. " "Как устроить рай, я не знаю", - заключает "смешной человек", убежденный в том, что на земле "не бывать раю". Свойственный позднему Достоевскому скептицизм звучит уже в этой новелле.

"горестные заметы" Достоевского об исторических путях человечества и перспективах его будущего развития, но никаких конкретных указаний к соединению людей в разумное общество не дают. 

В конце 1877 года умирал Некрасов. Незадолго перед тем знаменитый венский хирург Бильрот, вызванный в Петербург, сделал ему операцию, продлившую больному жизнь на несколько месяцев. Но истекали сроки и этой отсрочки смерти. Друзья и почитатели с глубокой горестью чувствовали приближение конца.

Из своей якутской ссылки Чернышевский в письме к другу выразил настроение всех передовых кругов русского общества, вызванное угасанием великого поэта:

"Если, когда ты получишь мое письмо, Некрасов еще будет продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его, как человека... что я убежден: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов. Я рыдаю о нем!.."

"Бедных людей" и первый заявил ему о своем восхищении его талантом. Он навсегда запомнил, как поэт уже в 60-х годах по возвращении Достоевского из Сибири подарил ему томик своих стихов и прочитал ему отрывок из поэмы "Несчастные" о мужественном и мудром политическом ссыльном, по прозвищу Крот, понимавшем и любившем товарищей по острогу. Он учил их преданности родине и вере в народные силы. Он толковал им сущность и призвание России:

Она не знает середины -
Черна, куда ни погляди,
Но не проел до сердцевины
Ее порок.
Бежит поток живой и чистый
Еще живых народных сил,
Так под корой Сибири льдистой
Золотоносных много жил.

"Я тут об вас думал, когда писал это, - сказал он Достоевскому ("то есть об моей жизни в Сибири", - разъяснил романист),- это об вас написано". {Исследователи Некрасова расходятся в определении прототипа Крота. Но подчеркнутые нами стихи почти буквально совпадают с отрывком из письма Достоевского к брату по выходе из каторги (от 22 февраля 1854 года): "Поверишь ли, есть характеры глубокие, сильные, прекрасные и как весело было под грубой корой отыскать золото". Письмо это как бы первый набросок к "Запискам из мертвого дома". Оно представляло исключительный интерес и, несомненно, получило распространение в литературных кругах. Некрасов был лично знаком с Михаилом Достоевским и мог получить от него такой выдающийся документ, который и отразился на поэме 1856-1858 годов о несчастных, то есть сибирских каторжниках.}.

В начале декабря Достоевский посетил умирающего. Некрасов был совершенно истощен болезнью, но сохранял всю ясность ума. Он продолжал писать свои дивные прощальные стихи, о которых Достоевский вскоре сообщал в своем "Дневнике":

"Прочел я "Последние песни" Некрасова в январской книге "Отечественных записок". Страстные песни и недосказанные слова, как всегда у Некрасова, но какие мучительные стоны больного! Наш поэт очень болен и - он сам говорил мне - видит ясно свое положение..."

В подобном состоянии выступает главное в человеческих отношениях за всю прошедшую жизнь и одинаково захватывает обоих друзей-собеседников. Так оно и было в этом случае. Обоим запомнилась навсегда их первая встреча, неизгладимая историческая минута двух биографий, "самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом".

"И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит о тех днях. Тогда (это тридцать лет тому!) произошло что-то такое молодое, свежее, хорошее - из того, что остается навсегда в сердце участвовавших. Нам было тогда по двадцати с немногим лет..."

И вот в обстановку медленной агонии ворвалась весенним шумом юность поэтов. Ведь именно он, Некрасов, ввел Достоевского в литературу, познакомив его с Белинским и напечатав в своем петербургском сборнике первую повесть робеющего новичка.

"И вот, тридцать лет спустя, я припомнил всю эту минуту опять, недавно, и будто вновь ее пережил, сидя у постели больного Некрасова... А прожили мы всю жизнь врозь. На страдальческой своей постели он вспоминает теперь отживших друзей.

Песни вещие их не допеты,
Пали жертвою злобы, измен

Укоризненно смотрят со стен.

Тяжелое здесь слово это: укоризненно - но прочтите эти страдальческие песни сами, и пусть вновь оживет наш любимый и страстный поэт! Страстный к страданию поэт..."

поминки по Некрасову - перечел почти все его поэтическое наследие. Он снова почувствовал всю силу некрасовских шедевров, которые вскоре назвал в статье о нем, - это были "Рыцарь на час", "Тишина", "Русские женщины", "великий "Влас" (по определению Достоевского) и "одну из самых могучих и самых зовущих поэм его "На Волге".

"В эту ночь я перечел чуть не две трети всего, что написал Некрасов, и буквально в первый раз дал себе отчет: как много Некрасов, как поэт, во все эти тридцать лет занимал места в моей жизни!"

Достоевский решил выступить с речью на похоронах Некрасова.

На кладбище собралось несколько тысяч его почитателей, много учащейся молодежи. Произносились речи, читались стихи, выступал один рабочий.

"Находясь под глубоким впечатлением, - вспоминал Достоевский,- я протеснился к его раскрытой еще могиле, забросанной цветами и венками, и слабым моим голосом произнес вслед за прочими несколько слов. Я именно начал с того, что это было раненое сердце, раз на всю жизнь, и незакрывавшаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает... Высказал тоже мое убеждение, что в поэзии нашей Некрасов заключил собою ряд тех поэтов, которые приходили со своим "новым словом"... В этом смысле он... должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым".

"Некрасов был выше Пушкина и Лермонтова, те были только байронисты..."

В своих воспоминаниях Плеханов рассказывает, что это возражение принадлежало ему и окружавшей его группе революционеров. Сравнение Некрасова с Пушкиным показалось им "вопиющей несправедливостью".

Но это не смутило оратора. "Не выше, но и не ниже Пушкина!" - строго ответил Достоевский, повернувшись в сторону молодежи. "Выше, выше!" - продолжало раздаваться из этой группы.

Не вступая в дальнейшую дискуссию над раскрытой могилой, Достоевский ответил своим оппонентам в ближайшем выпуске "Дневника писателя". Он дал здесь глубокие характеристики Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Байрона, обронив попутно свой блестящий афоризм: "словом байронист " {Сам Плеханов в 1917 году в статье "Похороны Н. А. Некрасова" признал неправильность своей позиции в этом споре с Достоевским: "Я начал свою речь тем замечанием, что Некрасов не ограничился воспеванием ножек Терпсихоры, а ввел в свою поэзию гражданские мотивы. Намек был совершенно ясен. Я, в свою очередь, имел в виду Пушкина. И само собой разумеется, что я был кругом не прав перед ним: Пушкин воспевал не только ножки Терпсихоры, о которых он, кстати сказать, и упомянул-то мимоходом. Но таково было наше тогдашнее настроение. Все мы в большей или меньшей степени разделяли взгляд Писарева, который "разнес" нашего великого поэта в известной статье "Пушкин и Белинский". Я потому здесь привел это место из своей речи, что мне захотелось покаяться; лучше поздно, чем никогда..." (Г. В. Плеханов, Искусство и литература, М., 1948, стр. 644.)}.

"Дневника писателя" Достоевский опубликовал свою речь, развернув ее в блестящую статью. Он дал глубокую характеристику Некрасова, как человека и поэта, во всех противоречиях его сложной натуры, как "русский исторический тип", который навсегда останется в сердце народа нашего, ибо "в любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило".

В судьбе великого народного поэта это и было главным источником его скорбных и бессмертных песен. Так слагались эти стоны и крики, облекшиеся в стихи.