Кушникова М., Тогулев В.: Кузнецкий венец Федора Достоевского.
Глава шестая. Толкователи. Страница 5

В. Дроздов

М. Громыко излагает исторические и историографические факты довольно точно - в отличие от некоторых авторов газетных и журнальных статей, часть коих в Сибири в 70-е годы грешила искажениями. Так, В. Дроздов в журнале «Огни Кузбасса» в 1971г. в очерке, приуроченном к 150-летию Достоевского, допускает прямые незакавыченные заимствования из книги П. Косенко «Иртыш и Нева». Приводим доказательства:

П. Косенко:

«Исаев начал страшно пить и быстро совершенно опустился… Интерес Фёдора Михайловича к женщине… превратился в чувство исключительной силы и остроты… Сила вспыхнувшей любви Достоевского, исключительное богатство… его духовного мира, которые она не могла не оценить, увлекли её… На пути к соединению стояло два… препятствия – её замужество и бесправное положение Достоевского».[ 94 ]

В. Дроздов:

«… А. И. Исаев… начал страшно пить и быстро совершенно опустился. Интерес Ф. М. Достоевского к… женщине превратился в чувство исключительной силы и остроты. Сила вспыхнувшей любви Достоевского, богатство его натуры и внимание, в котором так нуждалась Мария Дмитриевна, вызвали взаимное чувство и у неё. Но на пути к их соединению было два препятствия – замужество М. Д. Исаевой и бесправное положение Ф. М. Достоевского».[ 95 ]

В. Дроздов переписывает у П. Косенко чуть ли не целые предложения. Причем там, где он проявляет инициативу и отходит от стиля понравившейся ему повести, происходят явные недоразумения. В частности, он сообщает, что весной 1855г. «мужу М. Д. Исаевой предоставили место управляющего трактирами в Кузнецке», тогда как на самом деле должность Александра Ивановича называлась так: заседатель по корчемной части. «Казаков сад» превратился в «Казаковский сад». Во фрагментах, переданных своими словами, публикация В. Дроздова походит на школьное сочинение. Но как только он прибегает к фразам, взятым из чужой работы (например, таким, как «счастливый исход его мучительной любви», сравним с. 57 у Косенко и с. 77 у Дроздова), сразу чувствуется профессиональное перо.

П. Косенко:

«Вести из Кузнецка шли самые тревожные. Мария Дмитриевна устала от бесконечной борьбы с нищетой… Она осторожно спрашивает совета у Достоевского, как ей поступить в случае, если будет к ней свататься пожилой обеспеченный человек… Фёдор Михайлович с невероятной энергией предпринимает… попытки «уладить» свои запутанные дела… С первым же письмом Врангелю в Петербург… Достоевский отправляет и другое, адресованное герою Севастопольской обороны Эдуарду Ивановичу Тотлебену…».[ 96 ]

В. Дроздов:

«Скоро из Кузнецка стали приходить самые тревожные вести. М. Д. Исаева устала от бесконечной борьбы с нищетой. С осторожностью, как ей поступить в случае, если будет к ней свататься обеспеченный человек, она спрашивает совета у Ф. М. Достоевского… С огромной энергией он ищет пути улаживания своих запутанных дел. Он направляет письмо своему другу А. Е. Врангелю, переехавшему… в Петербург, адресованное герою севастопольской обороны Э. И. Тотлебену…».[ 97 ]

Не будем утомлять читателя перечислением других подобных «параллельностей». Их много. Остаётся пожалеть местных любителей творчества Достоевского. Тем более, что у В. Дроздова встречаем, как уже сказано, немало фактологических ошибок. Так, Дроздов утверждает, что Достоевский отправился в Кузнецк из Семипалатинска 1 февраля 1857г., что не соответствует действительности. Хотя, в целом, верно отражены свадебные перипетии, однако опять же находим здесь очередное злоупотребление. В. Дроздов: «В церковь собрался чуть ли не весь Кузнецк. Свадьба была пышной, заботы по её устройству взяла на себя жена исправника А. Н. Катанаева. В эти дни Фёдор Михайлович был спокойно счастлив, весел, кузнецкое «общество» им было очаровано. Он постоянно бывал с женой на вечерах, много танцевал, охотно играл в карты по маленькой». (А вот схожий текст Косенко: «Заботы по устройству свадьбы взяла на себя жена исправника Анна Николаевна Катанаева… Церемония получилась весьма пышной. В церковь собрался чуть не весь Кузнецк… Фёдор Михайлович был спокойно счастлив; … кузнецкое «общество» было им очаровано. Он постоянно бывал с женой на вечерах, много танцевал…, охотно играл в карты по маленькой»).[ 98 ]

– в описании эффекта, которое произвело на Семёнова-Тян-Шанского чтение «Записок из Мёртвого Дома» накануне венчания Достоевского. В. Дроздов: «Тот был потрясён силой и правдой нарисованных картин каторги». (У П. Косенко: «Семёнов был потрясён силой и правдой нарисованных его другом картин каторги»).[ 99 ]

А. Мазюков, В. Соскин, Н. Яшина

С сожалением констатируем, что сибирское «достоевсковедение» в 70-е гг. не всегда выглядело достаточно профессионально. А. Мазюков в августе 1970г. оспаривает версию, что Достоевский якобы «отбывал наказание в кузнецкой крепости». То же самое, впрочем, он делает и в 60-е годы (см. выше). Причём, видимо, безуспешно, поскольку даже в солидных монографиях неверные сведения об отбывании Достоевским срока именно в указанном месте все же бытовали. Мазюков одного такого автора называет по имени, но в разъяснениях опять-таки неточен. Так, он считает, что кузнецкая крепость построена в 1618 году, тогда как она начала возводиться только в конце XVIII века. Читаем: «… Длительное время бытовало ошибочное мнение, будто великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский отбывал наказание в Кузнецкой крепости, построенной, как известно (!!! – авт.) в 1618 году. В крепости действительно побывало немало участников революционного и демократического движения (??? – авт.), тех, кто выступал против крепостничества и самодержавия. Это обстоятельство не могло не найти отражения в документах прошлого. Так, первый съезд крестьянских депутатов Кузнецкого уезда, состоявшийся в марте 1918 года, под влиянием широко распространённой версии о причастности Ф. М. Достоевского к Кузнецкому острогу и в какой-то степени (??? – авт.) выдавая желаемое за исторически достоверное событие, в перечне своих важнейших мер по отделу народного образования утвердил пункт «Об увековечивании памяти писателя Ф. Достоевского, отбывавшего ссылку в Кузнецке». В постановлении крестьянского съезда указывалось: «Единогласно решено на средства Совета и добровольные пожертвования приобрести дом, где жил Достоевский, организовать в нём музей и библиотеку-читальню». Намечено было в камере тюрьмы, где якобы находился писатель, устроить читальню и в городе установить памятник… В 1921 году исполком Кузнецкого уездного Совета ещё раз возвратился к имени Ф. М. Достоевского, но на этот раз в постановлении просто отмечается о присвоении городской библиотеке имени писателя… Тем не менее версия эта оказалась живучей. Например, новосибирский автор В. Л. Соскин в «Очерках истории культуры Сибири в годы революции и гражданской войны», вышедшей пять лет назад, ссылается как раз на постановление крестьянского съезда».[ 100 ]

То, что факты биографии Достоевского искажались учеными, удивляться не приходится – тому мы приводили уже примеры. Вот ещё: кандидат наук Н. Яшина в заметке «Пафос творчества», опубликованной в газете «Кузбасс» 11 ноября 1971г., критикуя «буржуазных идеологов», которые «пытаются объявить Достоевского гением психопатологии», попутно сообщает, что «в Кузнецке Достоевский был два раза» (однако Ф. М. приезжал в Кузнецк трижды!), и что «15 февраля он (Достоевский, - авт.) ведёт к алтарю местной церкви горячо любимую женщину…» (но венчание состоялось, как известно, 6 февраля, Н. Яшина ошиблась в дате, - очевидно, вслед за исследователем Л. Гроссманом, но не ссылается на него).[ 101 ]

В. Мелих

В 1971 году к юбилею писателя в Новокузнецке организовали выставку. К её подготовке оказались причастны видные краеведы и старожилы К. А. Воронин и бывший фельдшер Борисенко, а также директор городского музея П. В. Кононова. Среди экспонатов привлекала внимание фотокопия статьи Валентина Булгакова «Ф. М. Достоевский в Кузнецке» (1904). Однако пропаганда «кузнецкого венца» была не столь успешна, как могло казаться. Даже ознакомившийся с экспозицией корреспондент сбивается на вопиющую неточность и пишет о «годах жизни» (!!!), проведённых Достоевским в Кузнецке. Из заметки В. Мелиха от 31 октября 1971г.: «… Наиболее богато иллюстрированными фотографиями оказались годы жизни, проведённые писателем в Кузнецке… Есть здесь и фотографии старой лиственницы – свидетельницы прогулок Фёдора Михайловича по Кузнецку. Она и сейчас стоит на Советской площади. Есть фотокопия статьи В. Ф. Булгакова… Эту фотокопию сотрудники нашего музея получили из ленинградской библиотеки им. Салтыкова-Щедрина… Некоторые снимки, в частности, единственная в своём роде фотография дореволюционного Кузнецка с улицей Достоевского, позаимствована у бывшего фельдшера Борисенко. (Добавим: в конце 70-х «лиственница Достоевского» помешала башенному крану при прокладке объездной дороги и её бестрепетно срубили, - авт.).

- Материалы, - рассказывает научный сотрудник К. А. Воронин, - к открывающейся выставке были собраны не за один месяц. Директор музея П. В. Кононова долго вела переписку с домом-музеем Достоевского, московскими и ленинградскими библиотеками…».[ 102 ]

Л. Сербин

К «кузнецкому венцу» Достоевского в те поры также проявляет интерес новокузнечанин Л. Сербин. Судя по всему, ему знакома работа Валентина Булгакова «Ф. М. Достоевский в Кузнецке». Однако автор не избегает неточностей. Так, в октябре 1971г. Сербин неосторожно сообщает, что «…около сорока дней (!!! – авт.».[ 103 ]

Тот же Л. Сербин поведал о крайне занимательных фактах из истории Дома Достоевского. Из его статьи «Здесь жил писатель» узнаём, что реставрация упомянутого памятника – уже на повестке дня, о ней говорят (но, увы, упорно не осуществляют, ограничиваясь лишь скоротечными ремонтами): «…Пройдёт немного времени, и реставраторы вернут домику первоначальный вид. А пока здесь заканчивается очередной ремонт. Сохнут крашеные полы, лучи скупого осеннего солнца играют на свежевыкрашенных окнах.

Леонид Иванович Шабалин по-хозяйски обходит небольшую усадьбу…

- Я ещё не застал в живых сыновей того самого крестьянина Михаила Дмитриева, который был свидетелем венчания Исаевой и Достоевского. Отец мой Иван хорошо знал своего соседа. Дома стоят рядом. Человек он был добрый и отзывчивый. Отец сказывал, что овдовевшей чиновнице Исаевой большую помощь оказал в её несчастье. Да и поручительство при венчании на себя взял. Теперь остались только внуки Михаила, да и те поразъехались. В доме долгое время жили три богомольные старухи. Придут, бывало, школьники или студенты, а то и заезжие гости к домику, станут расспрашивать, а старухи их даже в дом не пускали.

«Мы, общественность и жители округов 17-21, просим содействия в открытии филиала краеведческого музея в доме №40 по улице Достоевского. Как известно, в этом доме жил великий русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский. К дому часто приходят те, кто интересуется творчеством писателя, и часто обращаются к нам с просьбой рассказать о том времени, когда Фёдор Михайлович был в Кузнецке. В нашем районе много исторических мест, и усадьба бывшего портного Дмитриева была бы ещё одним свидетельством исторической ценности старого Кузнецка. В этом доме мы собираемся открыть общественную библиотеку, и просим вашего содействия и поддержки».

Через месяц дом отдали в распоряжение энтузиастов. Агнесса Павловна вместе с учащимися соседних школ привела в порядок запущенные комнаты, побелила стены. Так состоялось торжественное открытие общественной библиотеки имени Фёдора Михайловича Достоевского. В её фондах было более тысячи экземпляров книг, собранных у населения. Сейчас библиотека государственная, имеет штатного работника и около шестисот читателей».[ 104 ]

Напомним – «обобществление» памятника истории осуществилось в 1962 году. Во время «оттепели». Чему, возможно, невольно содействовала упомянутая «богомольность» населявших дом старушек. Хрущев отличался особым атеистическим «зудом» именно в период означенной «реквизиции». В начале 1960-х гг. в Кузбассе закрыты Знаменская церковь в Кемерове, Вознесенская в Верхотомке и Покровская в Ленинске, поэтому гонениям на верующих удивляться не приходится. Огорчительно, что к расправе над «униженными и оскорбленными» оказалось причастно имя Достоевского. Тем не менее, Л. Сербин заканчивает статью оптимистично: «У этого дома теперь есть паспорт, и он зарегистрирован как исторический памятник. Большую заботу о нём проявляет сотрудник городского краеведческого музея Константин Александрович Воронин. Это он главный инициатор открытия мемориальной комнаты, он первым оформил уголок, посвящённый памяти писателя, в библиотеке, многие фотокопии документов, относящиеся к кузнецкому периоду жизни Достоевского, получены из музеев страны Константином Александровичем… В отделе культуры горисполкома мне рассказали о мероприятиях этого юбилейного года. Это и открытие бюста и мемориальной комнаты в доме, где бывал Достоевский, и реконструкция всей усадьбы…».[ 105 ]

– Л. Сербин оперирует термином «кузнецкий период Достоевского». Он будет взят на вооружение немногим позже как один из аргументов для открытия мемориала в Новокузнецке (дескать, означенный «период» отнюдь не укладывается в 22 дня, проведённых Достоевским в Кузнецке, а длился по крайней мере два года, когда помыслы его были обращены к этому городу, а то и всю жизнь, ибо отблески «кузнецкого венца» находим даже в «Братьях Карамазовых»). Пока же – лишь разговоры о «реконструкции». Именно – разговоры, потому что до открытия музея ещё десять лет, а о хлопотной реставрации мечтают только романтики, но и они пребывают в постоянной тревоге: известно, что, руководствуясь как раз «заботой о памятниках», в Новокузнецке уничтожили несколько старинных зданий, в том числе дом священника Тюменцева, венчавшего Достоевского. Их разобрали якобы для того, чтобы потом восстановить «по науке», и – собрать забыли…

«Счастливые и грозные кузнецкие дни»

Сказанное как нельзя лучше объясняет, почему один из авторов этой книги, очутившись в середине 70-х годов в Кузбассе, в публикациях той поры особое внимание уделял Дому Достоевского и его сохранности. Из очерка «Счастливые и грозные Кузнецкие дни» от 05. 03. 1977г.: «Дом Достоевского… Он сохранил кусочек того короткого счастья, что приютилось под его крышей в кузнецкие дни великого писателя… Он, мне кажется, один из важнейших памятников Кузбасса по своей причастности не столь к мимолетному пребыванию здесь Достоевского, сколь к тому, может быть, самому яркому и важному событию в его сибирской жизни – «грозному чувству» к Исаевой…».[ 106 ]

Вслед за П. Косенко берётся на вооружение понятие «грозное чувство», коим сам Достоевский определил свои отношения с М. Д. Исаевой. Однако главное, что отличало «кузбасскую» публицистику 70-х гг. - острая полемическая направленность: на повестке дня стояло сбережение Дома Достоевского и открытие мемориального музея. Большую помощь оказывали москвичи, и особенно – авторитетный достоевсковед Галина Владимировна Коган, подписавшая, наряду с другими видными литераторами, известное письмо, опубликованное в «Литературной Газете» еще в 1965г., - в нём говорилось о памятных местах, связанных с Достоевским, и, в частности, о Кузнецке. Названный материал и стал отправной точкой для развернувшихся вскоре «баталий». Из статьи «Кузнецкие дни Достоевского» от 21. 08. 1977г.:

«… В 1965 году в «Литературной Газете» было опубликовано письмо за подписями виднейших литераторов нашей страны. Письмо касалось уцелевших памятных мест Достоевского в Сибири. Семипалатинский дом, в котором жил Достоевский после каторги, и дом в Старокузнецке рассматривались как ценнейшие памятники мировой культуры…

Достоевского…

Московский музей Достоевского готов оказать всемерную помощь серьёзному становлению ценнейшего памятника мировой культуры, расположенного в нашем крае. Помощь эта выразится в широкой поддержке экспонатами, фотоматериалами, документами, ценными изданиями, а также в научной консультации и постоянном тематическом руководстве.

Тем более огорчительно, что в самом Кузбассе ещё бытуют сомнения: а так ли уж велика роль М. Д. Исаевой в жизни Достоевского?... И почему речь идёт о доме-музее Достоевского, коль жил в старокузнецком домике не сам Достоевский, а Исаева…

Я беседовала с заместителем председателя Новокузнецкого горисполкома П. Н. Свистулой. Выяснилось, что дом поставлен на капитальный ремонт. Однако предполагается не реставрация, а обычный ремонт в побелкой и покраской, после чего опять откроется библиотека.

Но каковы же планы на будущее? Ведь вполне очевидно, что такое положение дома нестабильно. Да, нестабильно, подтвердил П. Н. Свистула. Дом ветхий. Исчезли ставни. Неизвестно, какие были наличники – сейчас никаких не осталось. Внутри перегородки переставлялись, так что теперь всё уже вовсе не такое, как было при Достоевском. Вывод?

«аромат времени» не пострадает…

В случае с домиком Достоевского, мне кажется, нужна особая осторожность. Имеется негативный опыт разборки памятных домов, которые уже никогда не «воскресли»…

Также безвозвратно утрачена при сноске старого кузнецкого кладбища надгробная плита чиновника по питейной части Александра Ивановича Исаева. А между тем первый супруг Марии Дмитриевны Исаевой послужил прототипом для Мармеладова… Кроме того, по свидетельству уроженца… Кузнецка Валентина Фёдоровича Булгакова, последнего секретаря Л. Н. Толстого, эта плита была водружена Достоевским и Исаевой в 1857 году, и надпись на ней составлена была Достоевским.

науки, чтобы сохранить его?... Он принадлежит не только Кузбассу, но и мировой культуре, так что требует бережности и внимания в соответствующих масштабах…».[ 107 ]

«Быть или не быть музею Достоевского в Кузнецке?»

И тут в очередной раз взыграли чиновные амбиции. Со страниц газет официальным лицам указывалось на недопустимое отношение к памятникам старины. И Дом Достоевского был не первым и не последним поводом для затянувшегося противоборства кучки «интеллектуалов», опирающихся на московские связи, с местными властями. (Сегодня, впрочем, «антигерои» этой некрасивой истории - в почёте, и получают награды «за большой вклад в культуру», точнее – за многолетнее и целенаправленное разрушение оной).

Между тем, конфликт вокруг Дома Достоевского всё обострялся. 18 апреля 1978 года в «Комсомольце Кузбасса» появляется статья «Быть или не быть музею Достоевского в Кузнецке?». Читаем:

«… Вновь было привлечено внимание общественности к «кузнецкому домику» и вновь прозвучала тревога за его сохранность.

В отличие от Семипалатинского дома-музея Ф. М. Достоевского, дом в Новокузнецке до недавних пор служил лишь скромной районной библиотекой, и ещё до недавних пор ему грозили многие неприятности. На протяжении последних лет судьба Домика Достоевского в Новокузнецке справедливо волновала общественность. И недавно, после предварительных переговоров с Московским литературным музеем и Московским музеем-квартирой Ф. М. Достоевского, в Министерство культуры РСФСР и в упомянутые музеи было направлено письмо, подписанное писателями, журналистами, художниками, преподавателями местных вузов с одной просьбой - содействовать сохранению ценного памятника и открытию в нём литературного музея имени Ф. М. Достоевского…

«кузнецким домиком». Обращение кемеровского облисполкома в Министерство культуры РСФСР оказалось решающим. И вот то, что многим казалось хлопотной, а, главное, необоснованной идеей, - Достоевский пробыл в Кузнецке так недолго! – нашло поддержку многих центральных инстанций.

Для изучения возможности открыть в Новокузнецке литературный музей прибыли В. Н. Рыбалко, директор Ленинградского музея имени Достоевского, и заведующая сектором литературных музеев НИИ музееведения в Москве Е. Г. Ванслова. Предварительный вывод специалистов: в Кузбассе нет ни одного литературного музея, и особенно важно открыть в Кузнецком районе мемориальный музей Достоевского – филиал Новокузнецкого краеведческого музея. Предложив ряд подготовительных работ (создание научного совета, разработка методических планов) и напомнив о предстоящей дате 1981 года – столетия со дня смерти Ф. М. Достоевского, специалисты Москвы и Ленинграда ознакомились с весьма скудными материалами, которыми располагает городской краеведческий музей, и обещали поделиться своими сокровищами.

В Кузбассе побывал опытный специалист, архитектор А. С. Алтухов, который также высказал вполне конкретное мнение: наш край богат ценными памятниками старины, часть из них имеет республиканское значение… Итак, всё звучит обнадёживающе и внушает определённый оптимизм. Но до победы ещё очень и очень далеко. Осуществление всех этих планов будет зависеть от созвучности местных позиций с оценками авторитетных центральных инстанций, и потому путь к «виктории» куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. И опасения эти не напрасны.

Передо мною документ – «Приложение к решению Совета Министров РСФСР №624 от 4. 12. 1974 года» с перечислением 11 памятников республиканского значения в Кузбассе. Наряду с Домом Достоевского здесь указан и дом Обнорского в Кузнецке, который ещё в 1969 году был снесён и продолжал существовать в качестве «мёртвой души» в неверных или непроверенных списках, попавших на утверждение в Москву к 1974 году.

Как уже было сказано, 1981 год мировая общественность будет отмечать как год памяти Достоевского, а домик в Кузнецке стоит пока обшитый досками. Пример этот не единственный. Кузнецкая крепость, будучи внесённой в списки республиканского значения, ждёт не первый год решения своей участи. Могу привести ещё один документ – решение Новокузнецкого горисполкома о сооружении памятного обелиска к 350-летию Кузнецка, принятое в 1969 году. В этом году Кузнецку исполняется уже 360 лет, а обелиска, обещанного десять лет тому назад, всё нет…

«кто старое помянет…»! Но ведь это «старое» живо и поныне: на состоявшемся недавно в Кемерове пленуме Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры наряду со многими взволнованными выступлениями… звучало и нервозное недоумение по поводу «моды на новокузнецкие памятники»…».[ 108 ]

«Музею быть!»

Названный публицистический материал вызвал отклики. Будущий директор Дома Достоевского М. Лычагин 16. 05. 1978г. в статье «Музею быть» сообщил, что в Новокузнецке полным ходом идёт подготовка к открытию и что даже собираются экспонаты. Власти как бы ставились перед фактом, и в прессе отнюдь не случайно поминалось, что соответствующее ходатайство кемеровского облисполкома «было решающим». Но сколько трудов стоило подвигнуть чиновников на сей шаг! Из заметки М. Лычагина: «… Сейчас домик Достоевского отремонтирован, но ещё не реставрирован. Для этой работы нужен специалист, и мы верим, что он приедет в Новокузнецк. Пока же мы собираем экспонаты конца XIX века, характеризующие эпоху, когда творил Достоевский. В середине июня собираемся открыть мемориальную комнату писателя. Личных вещей Фёдора Михайловича в Кузнецке, к сожалению, не обнаружено. Надеемся, что москвичи и ленинградцы поделятся с нами своими сокровищами, предварительный разговор на эту тему с ними уже был. Так что пора сказать раз и навсегда: «Конечно, быть музею Достоевского в Кузнецке!»…».[ 109 ]

Вскоре именно М. Лычагину поручат подготовить первоначальный интерьер музея. 12 мая 1979г. публикуется интервью с ним. Автор, уже упомянутый нами Л. Сербин, в небольшой преамбуле разъясняет, что в доме Достоевского до 1925 и начиная с 1962гг. существовала библиотека, «а весной 1978 года, после письмо группы жителей Кемеровской области в Министерство культуры РСФСР было принято решение о создании мемориального музея Ф. М. Достоевского…».

– дело многотрудное. Соответствующей вещественной ауры в залах пока нет. Хотя наличествует самый главный «экспонат» - стены дома. До открытия – два года. Срок далеко не достаточный, чтобы «из ничего» сделать экспозицию. Полноценной она, конечно же, не могла быть. Но М. Лычагин настроен оптимистично: «Есть специальное уведомление о том, что усадьба, где бывал Ф. М. Достоевский, и народный дом переданы нашему музею и являются его филиалами. Новокузнецкий художник Иван Шмидт сейчас работает над проектом мемориального комплекса. А сотрудники Томской реставрационной мастерской после осмотра усадьбы и дома дали согласие вскоре начать здесь работы… Я уже однажды бывал в командировках в Москве и Ленинграде, познакомился с экспозицией музеев Достоевского и получил консультации специалистов. Были встречи и с сотрудниками Государственного литературного музея. Говорили заинтересованно, а главное – готовы помочь будущему дому Достоевского. Сейчас работаю над тематико-экспозиционным планом по мемориальному комплексу… Планируется к дому сделать просторную пристройку, чтобы в ней разместить экспозицию… Кроме тех фотодокументов и экспонатов, которые мы имели, в фонде музея есть уже литографии московского художника Леонида Ланна… Хорошие, по настоящему деловые контакты налажены у нас и с ленинградскими художниками. Графические работы одного из них, Владимира Верещагина, из серии «Петербург Достоевского», мы уже приобрели. Но, пожалуй, самой большой удачей для нас стало знакомство и сотрудничество с известным советским скульптором Сергеем Аслановым. Нас очень привлекла серия его скульптурных работ, посвященных Достоевскому. Теперь решается вопрос о их приобретении…».[ 110 ]

Восьмидесятые годы

Восьмидесятые годы по сравнению с 70-ми – еще шаг вперёд. Почти завершен выпуск Полного собрания сочинений Достоевского. Наиболее важны, в контексте нашей темы, тома с письмами. Они подробно прокомментированы (хотя встречаются некоторые неточности).

Выходят в свет «Материалы и исследования». На их страницах находим отголоски первого романа писателя – например, в статье П. В. Бекедина, посвященной пребыванию Ф. М. в Кузнецке (о ней мы уже писали подробно). Заслуживают особого внимания и выступления Т. И. Орнатской (т. 5), касающиеся отдельных мест «Сибирской тетради», связанных с именем М. Д. и предваряемых словом «Eheu» (по латыни «увы», ).

«Материалах» именно в 80-е обнаруживаем текст доселе неизвестного послания А. Н. Майкова А. И. Майковой от 27 января 1864г., из которого узнаем о болезненном состоянии Исаевой незадолго до смерти (публикация исследователя И. Г. Ямпольского): «… Марья Дмитриевна ужасно как еще сделалась с виду-то хуже: жёлтая, кости да кожа, просто смерть на лице. Очень, очень мне обрадовалась, о тебе спрашивала, но кашель обуздывает её болтливость. Фёдор Михайлович всё её тешит разными вздориками, портмонейчиками, шкатулочками и т. п., и она, по-видимому, им очень довольна. Картину вообще они представляют грустную: она в чахотке, а с ним припадки падучей».[ 111 ]

Обмен «вздориками»

Позволим себе отступление: очевидно, Исаева любила всякие изящные безделки. И тут как не вспомнить «шкатулочку с перламутром и маленьким ключиком» из «Вечного мужа», в которой содержались «обличительные письма», кои в случае коллизии Исаева-Достоевский-Вергунов вполне могли быть равнозначны признанию… «Портмонейчики» очень даже могли быть по вкусу обоим данникам былого «грозного чувства». Не зря же Анна Григорьевна упоминает о «трехрублёвом портмоне», которое купила Достоевскому в день рождения, ссылаясь на то, что не отставать же ей, дескать, от Марии Дмитриевны – она всегда в этот день преподносила маленький подарок. И, кто знает, быть может, обмен «вздориками» вошёл в традицию ещё со времён столь короткой счастливой поры сочинителя Достоевского с его избранницей, М. Д. Исаевой.

Но – насколько именно «короткой», и – счастливой ли? В. А. Туниманов, например, в 80-е гг. называет роман с Исаевой «бесконечным» и «тяжелым»: «Что же касается личной жизни – в самом разгаре бесконечный тяжёлый роман с Марией Дмитриевной Исаевой». Это написано применительно к 1856г., однако означенная характеристика явно распространяется исследователем на гораздо более длительную перспективу. Как же – «бесконечный», если в то время Достоевский знаком с Исаевой только два года?[ 112 ]

«В уезде далёком и зверском...»

«Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», адресованной учителям и вышедшей в 1985г. вторым изданием. Читаем: «… Л. П. Гроссман считает, что в известном смысле прототипом Мармеладова был и первый муж Марии Дмитриевны Исаевой (1825-1864) (первой жены Достоевского), Александр Иванович Исаев (? – 1855), мелкий сибирский чиновник, страдавший жестоким запоем… По свидетельству А. Г. Достоевской, в образе Катерины Ивановны нашли отражение многие черты Марии Дмитриевны Исаевой, первой жены Достоевского, умершей рано, как и героиня романа, от чахотки. Л. П. Гроссман считает, что в «Преступлении и наказании» «дан внешний портрет супруги Мармеладова, очевидно, списанный с покойной жены писателя в период её медленной агонии»…».

С. В. Белов, вслед за вполне аргументированной гипотезой Г. В. Коган (см. комментарии к Полному собранию Сочинений), обнаруживает в «Преступлении и наказании» как бы «копийность» трагического положения Исаевой в период ее пребывания в Кузнецке. Внимание автора привлекла следующая фраза: «И осталась она… в уезде далёком и зверском, где и я тогда находился, и осталась в такой нищете безнадёжной…». С. В. Белов полагает, что в приведенной цитате отражены «обстоятельства, сходные с эпизодами биографии М. Д. Исаевой и Достоевского. После смерти первого мужа М. Д. Исаева осталась «заброшенная на край света», «без куска хлеба», «одна с малолетним сыном, в отдалённом захолустье Сибири, без призора и без помощи» (из писем Достоевского из Семипалатинска к М. М. Достоевскому…)».

Однако ссылок на комментарий Г. В. Коган С. В. Белов почему-то не приводит.[ 113 ]

П. В. Бекедин в 1987г. в «Материалах и исследованиях» занят разбором известного сюжета – размышлениями Достоевского у гроба Исаевой. Он «подлавливает» литератора В. А. Туниманова, исказившего дату автографов Достоевского. Однако в целом автор солидарен с выводами Туниманова, который ещё в середине 60-х занимался сравниванием текста «Кроткой» с записями Ф. М., навеянными кончиной супруги. П. Бекедин: «Известно, что Достоевский испытывал неизъяснимое чувство вины перед своей первой женой, причём это наблюдалось и во время её болезни, и сразу после её кончины, и много лет спустя. В спектре переживаний художника были грани, которые чуть ли не в чистом виде перешли в его сочинения. Кое-что из духовного опыта Достоевского преломилось и в повести «Кроткая». Запись, сделанная им на второй день после смерти Марьи Дмитриевны Исаевой (Достоевской), может служить в какой-то мере параллелью к произведению, которое будет создано через двенадцать лет: точки соприкосновения обнаруживаются и в общей атмосфере, и в некоторых деталях, и в характере нравственно-философских выводов. Не исключено, что Достоевский, осматривая осенью 1876г. «старый материал сюжетов повестей»… и готовясь к написанию «Кроткой», перечитал и автобиографическую запись от 16 апреля 1864г., найдя в ней то, что потребуется ему при обрисовке внутреннего состояния «мужа, у которого лежит на столе жена»… Личная трагедия, вызвавшая в душе Достоевского целый комплекс противоречивых чувств (отчаяние, ужас одиночества, безысходность и т. п.), заставила его по иному взглянуть на вещи… Сложность, запутанность семейной жизни, скорбь, пустота, надломленность, отчуждённость, вызванные смертью…, власть воспоминаний, жестокая игра случайностей, странные отношения с супругой, любовь-несчастье – все эти мотивы (хотя и в специфической форме и в особом психологическом наполнении) дадут о себе знать и в повести «Кроткая»…».[ 114 ]

Ю. Карякин

«Достоевский и канун XXI века” (1989). Он считает, что в апреле 1864г. Достоевский встретился, немного-немало, - со своей «нравственной смертью». И статья П. В. Бекедина, и исследование Ю. Карякина трактуют источник в возвышенном и даже патетическом духе. Ю. Карякин пишет чуть ли не о нравственном подвиге Достоевского, рискнувшего на своеобразное саморазоблачение – признание в невозможности такой любви к ближнему, какая пересиливала бы любовь к самому себе. Однако вне поля зрения остаётся иное: а окупал ли этот «нравственный подвиг» поблажки собственному Я, на которые подталкивал Достоевского все тот же подспудный бес? В любом случае, постоянное подчёркивание величия Достоевского как психолога, философа, человека, моралиста, в контексте многих двусмысленных поступков по отношению к М. Д. именно накануне ее кончины, выглядит передержкой. Впрочем, хорошо уже то, что тема «Исаева и Достоевский» поднята до осмысления важнейшего философского вопроса, размышлений о жизни и смерти. Ю. Карякин: «Жена, умирающая в чахотке, остаётся в России, разводится с ней он не хочет. Суслова настаивает на этом. Он - наотрез отказывается: «Она же умирает…»… 15 апреля 1864 года в Москве умирает жена Достоевского – Мария Дмитриевна. И он делает в этот момент такое исповедальное признание, откровеннее которого даже у него трудно, да, пожалуй, и невозможно найти: «16 апреля. Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей? Возлюбить человека, как самого себяЯ препятствует…»… Это и была встреча со своей нравственной смертью (нечто подобное случалось и прежде – в письме от 22 декабря 1849-го есть об этом, и позже, но в такой степени – никогда). И она оказалась ничуть не легче той, первой… Он уничтожает прекраснодушный самообман: будто «само собой разумеется», что всякий человек уж изначально и неуклонно любит всё человечество больше себя. «Близких», не «дальних», оказывается, полюбить на деле – труднее всего…».[ 115 ]

Таким образом, Ю. Карякин сравнивает состояние Достоевского в последние дни Исаевой с пребыванием на Семёновском плацу в ожидании казни. И всё это – на основании одной-единственной записи? Но почему же не обратиться к письмам Достоевского той поры? Ведь в них – о себе самом, о своих недугах, о деньгах, о Сусловой – причём перечисленное заботит его едва ли не перворядно, и невольно приходишь к выводу, что с «умиранием» М. Д. он уже давно свыкся.

«Мука видна, мука за Машу, за себя», - заключает Ю. Карякин. А, может быть, не мука? Может – облегчение, как это ни кощунственно? Наконец, развяжется пыточный узел любви-страдания. И – своеобразная апологетика этой радости: найдено осмысление многим своим поступкам. Но если ближнего нельзя возлюбить больше, чем себя самого, то все случаи, когда могучее Я Достоевского брало верх над сломленной Исаевой – не нарушение «заповеди Христовой», а просто таков закон жизни, таковы правила «закона личности»…

80-е годы – время, когда московские и ленинградские культурные центры, занимающиеся творчеством Достоевского, как никогда, налаживают связи с Сибирью, в том числе и с Кузбассом. В нашем распоряжении – письма известных достоевсковедов Г. Коган и Т. Орнатской, адресованные одному из авторов этой книги. Кстати, именно Т. Орнатской подготовлены комментарии к изданию «Ф. М. Достоевский: Моя тетрадка каторжная» (1985), дополняющие уже упомянутые выше сведения о загадочном слове «Eheu» из «Сибирской тетради». В частности, она сообщала: «Все одиннадцать биографических записей в Тетради (помеченные этим латинским «символом», - авт.) имели чрезвычайное значение для Достоевского. Это был зашифрованный дневник чувств писателя: перечень дат имел самое прямое отношение к Марии Дмитриевне Исаевой, будущей жене Достоевского. За грустной пометой eheu – «увы» таились эмоциональные бури, горести и надежды ссыльного Достоевского».[ 116 ]

В «Материалы и исследования» по Достоевскому прорывается публикация сибиряка – барнаульца В. Ф. Гришаева (1986). Статья называлась «К пребыванию Достоевского на Алтае». И хоть о первом браке писателя в ней не сказано почти ничего, тем не менее, для нас она представляет определенный интерес: так, В. Гришаев считает неверными свидетельства Семёнова-Тян-Шанского, что Достоевский будто бы «по дороге в Кузнецк прожил у него недели две в приготовлениях к свадьбе и на обратном пути ещё две недели, итого – месяц», и противопоставляет сим «фактам» те письма Ф. М., в которых обозначены сроки поездок. Впрочем, о несоответствии в датах знали и предыдущие поколения исследователей, но никто, в том числе и В. Гришаев, не допускали возможности, что неточен (причём намеренно неточен!) сам Достоевский, а не Семёнов-Тян-Шанский…[ 117 ]

Достаточно сенсационно в 80-е гг. выглядела книжка новосибирской исследовательницы М. М. Громыко «Сибирские знакомые и друзья Ф. М. Достоевского». В ней находим убедительные параллели между Зосимой из «Братьев Карамазовых» и знаменитым старцем Зосимой (Верховским) – он провел в отшельничестве под Кузнецком четверть века. М. Громыко отмечала, что версия о сходстве героя романа и прообраза отражалась в работах Р. Плетнёва (1933), Л. Гроссмана (1935) и М. Альтмана. Биография Зосимы ныне хорошо изучена. К подмеченным М. Громыко «схожестям» мы в «Загадках провинции» (1996) прибавили некоторые дополнительные сведения, и посвятили им отдельную главу.

О том, как именно Достоевский узнал о Зосиме, существовало несколько гипотез. Р. Плетнёв (на что М. Громыко обращает особое внимание) «высказал предположение о том, что Достоевский слышал о Зосиме Верховском уже в Сибири», но «Плетнёв связывал эту возможность с жизнью Достоевского в Кузнецке, так как Зосима жил в лесу недалеко от этого города». С Р. Плетнёвым М. Громыко категорически не согласна, потому что «кратковременность пребывания писателя в Кузнецке, где его помыслы были заняты свадьбой с Марией Дмитриевной Исаевой, ставит под сомнение такое предположение». М. Громыко поэтому заключает, что о Зосиме Федору Михайловичу, скорее всего, поведал сибирский краевед Н. А. Абрамов, «который при Достоевском жил сначала в Омске, потом – в Семипалатинске».

Однако М. Громыко в 1985г., вероятно, ещё неизвестны документы, опубликованные нами позже. Дело в том, что отец автора «Кузнецкой летописи», «учинённой» в 1867г., Ивана Семёновича Конюхова, восемь лет - рядом с Зосимой, в монашеских кельях, в глухой тайге, под Кузнецком. И. С. Конюхов тоже виделся с Зосимой и его кузнецкое бытование описывает весьма подробно. История Петра Мичурина (его М. Громыко возводит в прототипы Алёши Карамазова), в изложении Конюхова – настоящая сага о подвиге души. Очевидно, население Кузнецка, где Достоевский венчался, считало житие Зосимы фактом эпическим. И если М. Громыко полагает, что кратковременность трех побывок в Кузнецке делает местные источники информирования для Достоевского маловероятными, то ведь нельзя же не учесть, что Исаева обитала там целых два года, и она могла, конечно, о Зосиме мужу рассказать. Тем более, городок - в четыре раза меньше Семипалатинска, походил на деревню, и Исаева, конечно, встречалась с Конюховым-сыном, – он приметный общественный человек уездного масштаба, посещает с ней одну церковь, и принят в лучших домах. Да и венчавшему Достоевского священнику Тюменцеву (они вместе коротали долгие вечера за чаем, кофе и «русской»), несомненно, имя Зосимы знакомо и, возможно, от того же Конюхова. С Тюменцевым же у Достоевского – переписка (увы, не сохранившаяся)...[ 118 ]

Л. Никонова

не прибавляя. Выделяются разыскания поэтессы Л. Никоновой. Одна из них – в журнале «Огни Кузбасса» (1988). Некоторые её высказывания, несмотря на общую правильность в изложении линии «кузнецкого венца», не совсем точны. Так, Л. Никонова сообщала, что мемориальная плита на могилу Исаева водружена в феврале 1857г. Очевидно, автор не вовсе верно истолковал свидетельства, зафиксированные в статье Валентина Булгакова. Булгаков не писал о конкретной дате установки надгробия и вообще причастность Достоевского к сему факту выдавал не за данность, а как предположение. Неосторожно обозначены и сроки пребывания Достоевского в Кузнецке: 22 дня, которые в сумме составляют три поездки в Кузнецк. Между тем, в произведённом подсчёте легко усомниться – это до сих пор не прояснённый до конца вопрос. И – ещё одно уточнение: Л. Никонова полагает, что дому Достоевского в 1988г. исполняется 134 года. Получается, что он построен в 1854г., но источники такой информации остаются туманными (никаких ссылок на документ не приводится).

Из наиболее удачных версий, введенных в оборот Л. Никоновой – что Достоевский мог быть наслышан о Зосиме Тобольском (возможном прототипе героя «Братьев Карамазовых») от священника Тюменцева, с коим сошелся очень близко. Названная гипотеза «подтачивает» позиции М. Громыко, утверждавшей в упомянутой выше книге, что в Кузнецке Достоевский вряд ли что-либо узнал о Зосиме.[ 119 ]

Примечания: