II. Беспокойный пастырь
«Неудобные» всегда задавали окружающим загадку. Молва, как правило, приписывала их поступкам сугубо личностные, низменные мотивы — вспомним Хандорина, писания коего крестьянский начальник аттестует не иначе, как кляузными, и — с личностной подоплекой. Иначе, наверное, и быть не могло. Ведь в провинции доверительность или, напротив, «натянутость» отношений между должностными чиновными и прочими лицами — едва ли не единственное мерило, объясняющее их поступки. «Неудобные» же, вроде Хандорина, не поддавались тривиальной психологической расшифровке и потому таили в себе зерно непредсказуемости. Оттого и считались наиболее опасными, и, как правило, опороченные в ходе какого-нибудь очередного следствия несли до конца дней клеймо «изобличающих» их слухов.
В провинции молва — великая сила. Иногда «неудобный», уже познав на собственном опыте не только абсурдность, но и всю горечь и жестокость «общественного порицания» и незаслуженного неприятия, встречаясь с таким же, как и он, «изгоем», вставал на сторону гонителей и молвы, одурманенный ею. «Неудобные» становились неудобными друг для друга. В начале этого очерка поминалось, что о. Хандорин, изобличая в неблаговидных поступках кузнецкий клир, замолвил-таки «словцо» за «ужаснейшего из священников» Григория Геллертова. «Того самого, — добавляет Хандорин, — которого судили за неблагоповедение...». Примечательно, что и Геллертов тоже постоянный участник консисторских битв, и точно так же, как Хандорин, выступал в них пострадавшей стороной, никак не признающей своей вины. Парадоксальное сходство позиций, скорее всего, происходило оттого, что «неудобность» обоих естественно порождалась одинаковостью условий, в которые оба, — но по разным причинам, — попадали просто по сходности психологических портретов...
«Ужаснейший из священников». — Впрочем, весьма неприязненный настрой о. Хандорина к священникам Рудичеву и Геллертову, возможно, обусловливался холодным к ним отношением о. Виссариона Минераллова (о связи Хандорина и Минераллова мы говорили выше). Минераллов — не только «патрон» Хандорина, но и давнишний противник Рудичева, подсиживающий его на должности благочинного. Как стало известно из других документов, Минераллов — весьма нелестного мнения о Геллертове; так мог ли его последователь Хандорин придерживаться иной точки зрения? Так, в рапорте благочинного В. Минераллова Архиепископу Макарию от 19 августа 1906 г. мы читаем, что в его благочинии «личные взаимные отношения духовенства между собою нормально-мирные», но таковая благостность никак не касается прихода о. Григория Геллертова:
«Впрочем, — писал Минераллов епископу, — при посещении Усятского прихода замечено несколько обратное и нежелательное отношение местного священника Григория Геллертова к своему церковнику — псаломщику Константину Вознесенскому, несмотря на то, что Вознесенский напряженно подчиняется пристрастным требованиям своего настоятеля. Этому молодому человеку, — добавлял при этом благочинный, — физически и нравственно еще не окрепшему, служебная обстановка становится непосильно тяжелой вследствие испытываемого им служебного гнета. Для пользы службы было бы желательно церковника Вознесенского в целях пресечения дальнейших со священником недоразумений переместить на праздное псаломщическое место к Петропавловской церкви села Терентиевского благочиния № 14»7.
Интересно, что негативное отношение благочинного к Геллертову предшествовало понижению последнего в сане и переведению из священников на псаломщическое место в Градокузнецкий Преображенский собор, — точно так же, как незавидная аттестация Хандорина, данная ему крестьянским начальником, окончилась «ссылкой» в тот же Кузнецк, и именно в собор, где обоим «кляузникам» довелось служить вместе в 1909 г., до переведения Геллертова в село Афонинское.
Всего через полгода в Афонинском — скандал. Причем Геллертов — в его эпицентре, что так напоминает внезапное вмешательство Хандорина по приезде в Кузнецк, на новое место, в «любодейное» дело Рудичева. Казалось бы, «сослали» — так уж веди себя «тихо». Но урок не впрок... О подробностях «афонинского дела» узнаем из заявления Ильинской волости деревни Черкасовой крестьянина Андрея Михайловича Усова, направленного приставу 2-го стана Кузнецкого уезда 10 марта 1910 г.:
«Имею честь заявить Вам, — писал Усов, — что я был на масленице в прощенный день за случаем своей надобности в селе Афонинском у отца Григория Геллертова в доме. И в это время был торгующий Николай Иванович Тузовский, проживает в деревне Черкасовой, и приходит в это время о. Андрей Смирнов села Афонинского. И вели между собой разговор относительно насчет японской мобилизации. Отец Андрей обвинял нашего ГОСУДАРЯ, и выражал, что наш ГОСУДАРЬ дурак и его надо давно убить, дураки наши студенты, что глядят на него. В том и заявляю Его Благородию... »8.
Итак, «Афонинское дело» происходит в доме Геллертова. Вспомним: дело Хандорина касалось крестьянских начальников и уже только потому имело политический окрас. А в «Афонинском» деле речь об оскорблении императора. Так что «враги» — Хандорин и Геллертов — волею случая, оказываются обвиненными в «политическом» проступке, только разной степени серьезности.
называл императора подлецом и «тому подобными» словами. Во время столь нелестных высказываний в адрес государя Тузовский находился около Смирнова, а Усов — «в передней, но дверь была отперта и он все слыхал и разговаривал со священниками...»9. Смирнов, однако же, все отрицал начисто. «Я нигде и ничего худого-оскорбительного для имени ГОСУДАРЯ не говорил нигде, а равно и в доме священника Геллертова, в доме последнего я бывал часто», — писал Смирнов, прибавляя, что в упомянутый Усовым и Тузовским день вообще у Геллертова не был, поскольку тот был в отлучке по своей надобности, отчего отказывался даже от церковных треб и служб и они вместо Геллертова исполнялись в ту злосчастную неделю Смирновым10. Неделю же спустя, 22 августа 1910 г., Смирнов припомнил на следствии еще несколько примечательных подробностей и сделал следующее заявление:
«Повторяю..., — писал Смирнов, — у о. Геллертова я быть не мог, следовательно, ничего не говорил, а тем более чего-нибудь оскорбительного для имени Его Императорского Высочества; этот возмутительный донос сделан, как я догадался, по инициативе о. Геллертова, у которого официальной подставкой доносчик Андрей Усов, как я слышал, живет в работниках, сам же я его не знаю, никогда не видал; не менее замечательно и то обстоятельство, что свидетелем против меня выставлен крестьянин Николай Иванович Тузовский, служащий в лавке у о. Геллертова приказчиком. Лица эти, не исключая и самого о. Геллертова, не пользуются репутацией честных, преданных людей, они судились за разные преступления, и не раз. Последний обвиняется даже в краже церкви...»11.
— Итак, Геллертов до «афонинского дела» обвинялся в краже церкви. Очевидно — Градокузнецкой Соборной, откуда Геллертов перевелся за полгода до «государева» дела. Не исключено, что под «кражей церкви» Смирнов разумел таинственное исчезновение из соборной сторожки шапки о. Дмитрия Хандорина, о чем мы узнаем из слов кузнецкого лекарского отставного ученика Якова Александровича Линева, зафиксированных в архивных разбирательствах12. Но если подозрение в таковой краже могло падать на Геллертова — то не становится ли ясным сугубо отрицательное отношение к нему о. Хандорина, хотя вина Геллертова на момент 1910 г. еще доказана не была? Как бы то ни было, Геллертова, несмотря на недоказанность вины, уже привыкли считать неблагонадежным, а показания по факту кражи поручили взять у Геллертова... священнику Смирнову. Но между Геллертовым и Смирновым — «контры», вскрытые новым консисторским разбирательством. До истины ли, когда перед тобой — твой личный враг, да еще в качестве подозреваемого? Вслушаемся, с какой нескрываемой злобой пишет Смирнов о Геллертове:
«Если уж священник Геллертов и его компания, — продолжает Смирнов, — такие патриоты, то почему же они не донесли своевременно, а сделали это спустя 2,5 — 3 месяца, т. е. после того, когда первому стало известно, что до следствия над ним, которое в настоящее время производится (окончилось 12 мая), было сделано мной, на основании указа Консистории, негласное дознание и некоторые его деяния — далеко не все, начинают обнаруживаться. И так настоятель прихода, т. е. я, за неукрывательство своего сослуживца навлек на себя неправедный гнев последнего, который старается во что бы то ни стало и какими бы то ни было средствами повредить мне, впрочем, делает эту подлость в маске, прячась за спиной двух негодяев, которые, как люди «видавшие виды», как люди, не имеющие даже «намека» на совесть и при том служащие у священника Геллертова, конечно, всегда и во всяком случае к услугам своего рясофорного патрона. Как видите, г. пристав, — заключает Смирнов, — дело объясняется весьма просто...»13.
«ходу» столь сенсационной подробности из жизни о. Андрея Смирнова, очевидно, дожидаясь, пока закончится следствие, — негласное! — над ним самим, скорее всего, по факту упомянутой выше кражи. Андрей Смирнов аккуратно доносил о всех выявленных им подозрительных фактах биографии Геллертова в Консисторию. Но, пока дело над Геллертовым не прикрыли, выступать с обвинениями против Смирнова ему было «не резон»: могли подумать, что Геллертов мстит и попросту желает скомпрометировать в отместку за стукачество или, как говорит Смирнов, за «неукрывательство». Заметим к тому же, что Геллертов в своих бумагах на имя епархиальных властей — предельно вежлив и корректен, не в пример Андрею Смирнову, который в запале то и дело раздает нелестные эпитеты, называя Геллертова «рясофорным патроном», а Усова и вузовского — подлецами. При таком темпераменте Смирнова могло ли быть удивительным, что он и императора назвал-таки подлецом и дураком, на чем Геллертов и настаивал?
Дело, впрочем, ничем не кончилось и было замято. В томском архиве, однако же, попалось нам еще одно дело, как бы дополняющее предыдущее и относящееся к тому же 1910 г. В этом деле уже нет мотивов «высокого порядка», вроде обвинений в «оскорблении величия» и т. п., но касается оно тех же действующих лиц, а потому правомерно рассматривается нами в фокусе уже знакомых нам фактов.
Страсти в Бурлыковке. — «... действительно расстроил наш приход» и «частовременно отказывается от исповеди больных и венчаний свадеб, благодаря чего выходят между прихожанами неприятности». Поэтому прихожане уполномочили особым своим приговором церковного старосту Гурьяна Романовича Филатьева войти с особым прошением пред епархиальным начальством «о проверке действий нашего священника Смирнова и ходатайствовать о назначении вместо упомянутого священника другое лицо по усмотрению начальства. Можно к этому присовокупить, — писали прихожане, — что священник Смирнов никогда нам ничего хорошего и полезного для нашей души о Боге не внушает, а лишь только заботится о своем хозяйстве и как бы заработать более денег, в том и подписуемся...»14.
Против Смирнова было возбуждено дело и проведено формальное следствие по факту описанных в приговоре проступков «против должности». Именно в этот период Геллертов выступил против Смирнова с делом об оскорблении государя — момент, как видим, был выбран не случайно. Между тем, жители близлежащих селений, прикрепленных к приходу Афонинской церкви, о. Андреем Смирновым были очень недовольны. Крестьяне деревни Бурлыковой, к слову сказать, за ремонт этой церкви вообще отказывались платить, ибо в их деревне Смирнов от напутствования браков и больных отказывался. Все это допрошенные показали под присягой и подтвердили, что Смирнов уклонялся от исполнения пастырских своих обязанностей, направляя их... к Геллертову. Сам Смирнов это объяснял так: по взаимной договоренности с Геллертовым, последний обязан был проводить службы еще и в церкви села Сергиевского, тоже приписанной к Афонинскому приходу. А так как деревня Бурлыкова находилась ближе к селу Сергиевскому, чем к Афонинскому, то, стало быть, венчать и отпевать там должен не он, а Геллертов, хотя по документам Консистории все выглядело как раз наоборот и крестьянам злосчастной Бурлыковки, несмотря на близость Сергиевской церкви, предписано было ходить за несколько верст до церкви Афонинской15.
Страсти накалялись, и, несмотря на то, что дело об оскорблении государя замяли, отец Андрей все-таки уйти or ответного удара не смог и Консистория сделала ему замечание, обвинив в неисправности «по исполнению пастырских обязанностей»16 до ареста Геллертова на 5 месяцев и 10 дней в 1914г., не говоря уже о штрафах, понижении в должности и т. п.
Итак, — мы имели еще один случай убедиться в правильности изложенной в предыдущих главах схемы: «битвы иереев» затягивались надолго, для начала каждой новой «атаки» тщательно подыскивались мотивы и удобный для нападения момент. Поводы могли быть самыми различными, — от нечаянно оброненного в пылу спора слова до уголовного поступка, вроде кражи шапки в соборной сторожке.
— не злосчастный повод, долг службы или нарочито подчеркнутое правдолюбие, а сжигающие враждебные стороны «обоюдо-взаимные» чувства — ненависть, жажда мести, желание указать кому-нибудь на «свое» место. Священники Геллертов или Хандорин — из самых упрямых и горячих. В своей игре они используют самые хлесткие обвинения, замахиваясь даже на мотивы с политической окраской. Какими безобидными кажутся дела по обвинению Виссариона Минераллова в курении или Николая Рудичева в прелюбодействе по сравнению с заявлениями Хандорина с критикой крестьянских начальников или делом об оскорблении особы императора, начатом с подачи Геллертова... Есть в них и та еще особенность, что они выходят за рамки консисторских или епархиальных компетенций, поэтому следствие над Хандориным и Геллертовым вели не только церковные, но и гражданские власти. Какому же епископу это может понравиться?
Опасные связи. — Напомним, что действие происходит в начале века, когда политические обвинения считаются самыми опасными. Ставка на такого рода «козыри» считалась тогда наиболее действенной и не так уж редко применялась в личных противоборствах. Опыт Хандорина и Геллертова — далеко не исключение. Вот хотя бы дело псаломщика села Брюханова Кузнецкого уезда Дмитрия Лысова за 1907 г. — оно первое пришло на ум в череде иллюстрации, как легко в ту пору можно было получить ярлык «политически опасного» и «неблагонадежного». Так, в специальном сообщении, адресованном в Консисторию, находим Следующие строки:
«Псаломщик с. Брюхановского Дмитрий Лысов безусловно вредного в политическом отношении направления. Лысов совершенно открыто порицает действия высшего правительства; везде, где только бывает, постоянно ведет разговор о политике и, не стесняясь, высказывает неудовольствие, в особенности по отношению гг. министров. Лысов находится в тесной дружбе с бывшим семинаристом Розановым, человеком, не имеющим определенных занятий, и с крестьянином Федором Решетниковым, у которых он часто бывает. Решетников в двадцатых числах ноября месяца 1906 г. был в г. Томске, откуда, по слухам, привез прокламации...»17.
— типичный донос, мало подкрепленный фактами, но изобилующий всякого рода инсинуациями. Так, по одному только подозрению в неблагонадежности дом Лысова обыскали, но ничего преступного не нашли. Повода для возбуждения какой-либо особенной переписки с инстанциями не было, тем более — для возбуждения следственного дела. Но несмотря ни на что, Лысов аттестуется в документе «как человек крайне опасный в политическом отношении»18.
«Политическая история» — по малейшему поводу, и даже без оного, если судить по «делу Лысова», вкрадывается в обиход провинциальных распрь. Для того, чтобы повесить на псаломщика ярлык «ненадежного», потребовался лишь донос — и только. Так чего бы дивиться, что в «поединках иереев» уж нового века, но, как и прежде, раздуваемых по сугубо личностным обстоятельствам, наиболее ходки среди прочих обвинения именно политического свойства...
Донос на Лысова отсылает нас также и к загадочному перемещению Хандорина из сельской глубинки в уездный центр, которое он называет почему-то ссылкой. В случае с Лысовым неизвестного информатора более заботило то, что Лысов, цитируем, «как церковнослужитель, имеет близкое соприкосновение с крестьянами». Стало быть, этого опасались более всего, и Хандорину, выступавшему на сходках с критикой крестьянских начальников, не могла быть уготована иная участь: подальше от крестьян, в город, где поблизости — и управа, и полицейское управление. Стало быть, рассудив трезвым умом, Хандорин понял, что в Кузнецке он — не столь ссыльный, сколь «поднадзорный».
Сейчас же приведем в этой главе еще одно дело, как будто мало к предыдущим относящееся. Это очередной мини-поединок иереев... на почве культуры.
Мини-поединок. — Кузнецк, как издавна было известно по документам, несмотря па свое «глубинное» местоположение, — довольно «читающий» город. Порука тому — прекрасная по тем временам библиотека уездного училища. Новые времена втягивают в орбиту читающей публики все более широкие круги. Конечно же, в первую очередь выписывают газеты и журналы священники, учителя и немногие чиновники. С доставкой почты случались казусы и вот отражение одного из них.
журнала «Родина» о недополучении №№ 1-9 и 12 и 13 номеров названного журнала. Выяснена причина: журналы с приложениями ошибочно отослали и село Мартыновское священнику Владимиру Лукину. Начальник кузнецкой почтово-телеграфной конторы «неоднократно обращался с письмами к отцу Владимиру, но ответа от него получить не удостаивался и в конце концов вынужден был от 2 Августа за № 687 официально просить Его Благословение о возвращении ошибочно засланных и не принадлежащих ему №№ журнала». Но дело затягивается: о. Владимир Лукин «при бумаге от 20 августа за № 78 препроводил... 9 №№ журнала и книжку № 2», задержав остальные, хотя из редакции они были высланы все вместе. В связи с чем начальник почтового отделения вынужден обратиться аж к епископу Макарию, ища управы: «Почтительнейше докладывая о неблаговидном поступке — присвоении чужой собственности — отца Владимира Лукина, всенижайше прошу Ваше Преосвященство о взыскании с отца Владимира Лукина в пользу о. диакона Лукина подписной суммы денег или о высылке присвоенных им себе №№ журнала «Родина» со всеми приложениями...»19.
«Битва за культуру», олицетворенную журналами с приложением, принимает уж вовсе малопристойные формы. Священник Владимир Лукин отправляет диакону Никандру Лукину сердитое письмо от 5 сентября 1902 г.: «О. Диакон! Получил я вчера Ваше письмо с угрозой и крайне недоумеваю: что сие значит?.. Ваших номеров газеты мне совершенно не нужно, так как я сам выписываю ее же, а к тому же имею два чтения и другие газеты и журналы; потому прошу Вас, о. диакон, меня оставить в покое от своих угроз, а искать утраченное... А угрозы Ваши вкупе с начальником, конторы, по моему адресу расточаемые, не рекомендуют Вас, да и для меня они не страшны как человека, поступившего вполне справедливо...»20.
— два церковнослужителя. Выписывают газеты и журналы. Но, выясняя отношения, по причине почтовой ошибки, прибегают к знакомому по старинке языку угроз, высказанных как бы подспудно, подобно еще едва слышным раскатам грома приближающейся грозы. Кто знает, не попадутся ли вдруг документы, свидетельствующие о вспыхнувшей распре с донесениями «ввысь» о неблаговидных поступках друг друга. Послужила же украденная шапка, которую отнесли в пассив о. Геллертова, детонатором «политического дела»...
— тягчайший проступок там, где ЛИЧНОСТЬ — все. Ущемление может быть самым разным — от появления в доме в неурочное время ряженых до недополученных нескольких номеров любимого журнала.
Что же меняется? Форма проявления «распри». Если пятидесятью годами раньше мог последовать уличный «мордобой» между уездным учителем Поповым и смотрителем училища Ананьиным, спровоцированный глубоко таящимся мотивом «оскорбления личности» по поводу, вовсе не связанным с учиненной дракой, то спустя полвека, по весьма удаленным от повода причинам возникают рапорты к епископу и доносы уже открыто политического свойства. Провинция неизменима по сути, но гибка в переимчивости новых методов сведения счетов.
«Лишние люди» — название условное. Скорее, — «непохожие» люди. Люди, в чем-то не подчинявшиеся негласным правилам провинции и получавшие рикошеты с самой неожиданной стороны. Трудно сказать, что более всего возмущало в Хандорине его сограждан: одиннадцать его донесений или то, что позволял себе «в синей рясе, с пышными волосами» править выездом, что вроде бы никак не приличествует священнику. И не приходилось ли Консистории специально заниматься делом о. Минераллова, да же отстранив его от должности на время разбирательства, только оттого, что кому-то из более консервативных кузнечан показалось слишком «вольным» его поведение: курит, играет на биллиарде, крестом «играет, как брелоком...».
— традиционна. И не прощает резкого нарушения установленных норм поведения. Постепенно врастая в новые формы бытия, она сама же потом и подсмеивается над «былыми причудами обывателей». Но внезапным нарушителям устоявшихся порядков — до этой поры еще бы и дожить!..
Примечания:
— 89.
8. ГАТО, ф. 170, оп. 2, д. 3549, л. 6.
— 8.
10. Там же, л. 9.
11. Там же, л. 10.
14. ГАТО, ф. 170. оп. 2, д. 3618, л. 12.
15. Там же, л. 37 — 38.
16. Там же, л. 42 — 43.
18. Там же.
19. ГАТО, ф. 170, оп. 2, д. 3197, л. 3, 9.