III. Далекое детство
Неизданная книга. — № «... я уехал из Кузнецка в 1904 году и о поре своего детства и от-рочества пишу через 67 лет. Меня можно считать как бы пришельцем из того далекого времени, когда в нашем скромном городе Кузнецке было всего три тысячи жителей.
... Я пережил в Кузнецке детство и отрочество, точно так как сам Кузнецк переживал тогда свое детство, хотя ему было уже без малого 300 лет...».
Эти слова мы прочли в 1976 году в тогда еще неизданной книге, состоящей из двух частей — «Далекое детство» и «Годы отрочества» .
Об авторе ее Вениамине Федоровиче Булгакове известно значительно меньше, чем о его брате Валентине, который был последним секретарем Л. Д. Толстого и хранителем Яснополян-ского музея. Преклонение перед гением Толстого как бы передалось от брата к брату. Вениа-мин Булгаков 18 лет проработал в Московском Государственном музее Л. Н. Толстого. Но даже если бы служению в толстовском музее не было отдано столько лет, а написана всего лишь од-на «История дома Л. Толстого в Москве», опубликованная в 12-м томе «Летописи Государст-венного литературного музея», то только за этот труд нашему земляку были бы обеспечены из-вестность и благодарность потомков. Составленный им перечень лиц, посетивших Толстого с 1882 по 1901 годы, по сей день считается ценнейшим литературоведческим пособием.
Вениамин Федорович Булгаков, так же, как и его брат, поддерживал тесную связь с гим-назическим другом-кузнечанином Константином Александровичем Ворониным, а через него с Новокузнецким краеведческим музеем, в котором и хранилась названная выше рукопись. В 1990 г.. она была издана, правда, в сокращенном виде и под названием «В том давнем Кузнец-ке…». Полистаем ее страницы...
Вениамин Федорович Булгаков гордился своим городом, — пусть таким маленьким, всего в три тысячи жителей, — потому что его любил. Любил до последнего своего дня, хотя и про-жил почти всю жизнь вдали от Кузнецка. В этом смысле рукопись, о которой идет речь, закон-ченная автором в 1966 году, — не только впечатляющий урок патриотизма, но и краеведческий раритет, равноценный архивному документу, а, вернее — преддверие к архивному поиску, о чем ниже.
Откроем скобку: нередко, слыша и произнося слово «патриотизм», мы перестаем улавли-вать, что глубинная его сущность — любовь. Если бы нужно было ответить, о чем рукопись Вениамина Булгакова, мы бы сказали: о любви. И о людях. О загадочных для столичного жите-ля людях провинции, как нельзя лучше соответствующих утверждению Достоевского о таинст-венности, — а, вернее, о таинстве души и нрава каждого человека.
самым прославили старое училище и свой родной край. И за каж-дым — многозначность природы человеческой.
В 60 — 70-е годы прошлого века смотрителем «вольнодумного» училища, которое в Том-ском управлении было далеко не на верноподданническом счету, состоял Ф. А. Булгаков. Два его сына — Вениамин и Валентин — вместе с другими мальчиками прилежно ходили в школу, бегали играть к старой крепости, гуляли по Топольникам, бродили по рощам боярышника, что рос на холмах...
В 1906 году с золотой медалью закончена Томская классическая гимназия. Годом раньше закончил ее один из дружной компании — Вячеслав Болдырев. Еще остался в стенах гимназии Костя Воронин — он моложе остальных и в ту пору — затянутый в щегольский мундирчик с тугим воротом, который заставляет высоко держать голову, — никак не подозревает, что через полвека будет принимать в Новокузнецком музее дорогих гостей из Ясной Поляны — Валенти-на и Вениамина Булгаковых и вместе с ними и с покойным Вячеславом Олимповичем Болдыре-вым, старожилом Кузнецка, снимется «на добрую память» о встрече. Сохранились фотографии, на которых четыре бывших гимназиста, около музейного макета Кузнецкой крепости, на фоне юбилейной надписи. С этой встречи и потянулся еще один росточек, прочно связавший на мно-го лет Кузнецк и Ясную Поляну.
Все чаще пишут братья Булгаковы в родной Кузнецк. Их живо интересует судьба города и судьба краеведческого музея.
Старейшине музея, Константину Александровичу Воронину, чаще пишет Вениамин Фё-дорович Булгаков, но нередко и•Валентин.
К. А. Воронину, Сталинск. Ясная Поляна, 19 августа 1961 г.
Дорогой Константин Александрович, Вы, наверное, уже получили мое письмо с благодар-ностью за весточку о П. В. Трофимове, с рассуждениями о посылаемых в музей моих работах и т. д. П. В. Трофимову я уже написал.
Сейчас мне хочется посоветоваться с Вами вот по какому вопросу. Художник Петр Сте-панович Антипов (раньше — Ленинград, теперь — Ялта) написал масляными красками мой портрет, около 1 метра в вышину. (Портрет сейчас — не здесь, и я, к сожалению, не могу сооб-щить его точных размеров). Портрет написан в моей комнате в Ясной Поляне. Я сижу около своего письменного стола, полуоборотившись к зрителю. Жена и все, видевшие портрет, гово-рят, что он очень 1) живописен (поскольку изображены висящие над столом фотографии, стоя-щий букет цветов и пр.), и 2) похож.
Не подойдет ли этот портрет для вашего музея? Посоветуйтесь, пожалуйста, с Полиной Васильевной Кононовой, как директором, и напишите мне о мнении музея.
Если же музей пожелает иметь портрет (хотя бы для того, чтобы вывесить его в какой-либо закрытой для публики комнате, — напр., в кабинете директора), то я постараюсь устроить пересылку его в музей.
Я не ставлю вопроса об оплате портрета, потому что у музея, наверное, нет для этого средств, так что портрет поступит в музей бесплатно. Но я, с своей стороны, уж постараюсь уладить этот вопрос с художником...
П. В. Кононовой, Новокузнецк. Ясная Поляна, 27 февраля 1962 г.
Уважаемая Полина Васильевна,
«Литературное наследство», с моей статьей и со снятой мною фотографией Л. Толстого с Л. Андреевым? А также письмо с газет-ными вырезками, посвященными чествованию моего 75-летия в г. Туле? После отсылки этих материалов я не имел еще никакой весточки из музея.
Как Вы поживаете? Как идут дела музея? Как поживает Константин Александрович? Он обещал попытаться установить в каком положении находится дело с рассмотрением рукописи моих «Сибирских воспоминаний» (о Кузнецке и Томске) в Кемеровском обл. книжном изда-тельстве, но пока, должно быть, ему не удалось ничего выяснить.
А я на днях видел номер журнала «Сибирские огни» и подумал, что не плохо было бы ка-кой-то отрывок из моих воспоминаний поместить и в этом журнале...
Что касается описания детства в старом, до-революционном Кузнецке и тогдашнего быта нашего города, то думаю, что они заинтересовали бы жителей нынешнего, большого Новокуз-нецка...
Ясная Поляна, 20 июня 1965 г.
Искренно благодарю Вас за последнее письмо...
С Кузнецком, благодаря Вашему чудесному брату, у меня (да и у младшего моего брата Вены) завязались более прочные и постоянные отношения. Между прочим, недавно я подарил, через него, Кузнецкому Краеведческому музею старинные документы моего отца, кузнецкого чиновника (аттестаты, грамоты на ордена и пр.), да вдобавок еще несколько документов из эпо-хи моего детства в Кузнецке.
Брат Веня шлет свои труды в музей...
Ваш Вал. Булгаков
— одно из многих, адресованных Агнии Александровне Ворониной, сестре К. А. Воронина, — приводим из-за его особой информативности — в нем упоминаются посланные в музей документы.
С письмами братьев Булгаковых один из авторов книги познакомился у К. А. Воронина почти двадцать лет назад. В ту пору, когда под особой угрозой сноса было именно Уездное училище, одно из немногих уцелевших зданий Кузнецкого градостроительного комплекса XVIII — XIX веков, и требовалось многократно доказывать очевидное — необходимость зда-ние сохранить; из приведенных писем запомнилось, что отец братьев Булгаковых, Федор Алек-сеевич, тот самый, о котором особо упоминает Берви-Флеровский в «Положении рабочего класса в России», был смотрителем этого училища и что братья, впоследствии так тесно врос-шие в ор-биту Л. Н. Толстого, в этом здании учились, — не поможет ли такой аргумент для со-хранения здания? — подумалось.
Аргумент. — Читая письмо обоих братьев, все явственнее представлялось, что есть и еще бесценный аргумент, возможно, доказывающий право на жизнь многих кузнецких зданий: не-кая рукопись воспоминаний о Кузнецке, задуманная Вал. Булгаковым и, похоже, написанная им, но покоящаяся в недрах его личного архива, ставшего после его смерти недоступным даже для давнего друга КА Воронина; однако, как следовало из писем, — написана, оказывается, и другая, она существует, она послана в Новокузнецкий музей и, стало быть, должна в нем хра-ниться. Автор же ее, — Вениамин Федорович Булгаков, с раннего детства с некоторым обожа-нием относившийся к старшему брату Воле и всю жизнь добровольно, охотно и любовно как бы пребывающий в его тени. В одном из писем он так К- А. Воронину и пишет: гораздо лучше справится, конечно, с описанием старого Кузнецка брат Воля, — он же, Вениамин, лишь попы-тается кое-что воскресить в памяти из детских лет, из отрочества... Попытался. Доволен своей работой, — узнаем из писем, — настолько, что шлет первую рукопись «Далекое детство» в Но-вокузнецкий же краеведческий музей. Как пошлет впоследствии вторую часть — «Годы отро-чества». «На правах рукописи». С робким намеком, — «может быть, стоит предложить руко-пись в издательство?».
Итак, ниточки, вновь завязанные между братьями Булгаковыми и родным городом, креп-нут с Каждым годом! — подумалось, это ли не еще одна крупинка в сумме аргументов, которые приходилось припасать для бесконечных доказательств: Кузнецкий край есть пошел вовсе не от Кузнецкстроя, как постоянна и многолетне слышно было, и не надо «делать» из Сибири край высокой культуры — она много веков была таковой. Сколько прекрасных имен, вошедших в историю культуры страны, связаны, в частности, и с Кузнецком. Вот и братья Булгаковы...
— в Новокузнецкий музей! Директор его Полина Васильевна Кононова и хранитель Лидия Александровна Побожая встретили нас радушно. Показали "и рассказали все, что счита-ли важным и ценным. Выложили перед нами стопки документов, с которых позволили выбо-рочно сделать снимки. Телевизионный фотокорр В. Д. Сергеев, тогдашний наш неутомимый помощник, охотно вникавший в «суть вопросов» — он так это называл — снимал выборочно, по своему усмотрению, пока мы искали среди фотографий, представленных в экспозиции, все, что касалось темы Достоевского, Булгакова, Обнорского...
Педантичный Сергеев, снимал и снимал. Вспышка — щелчок, вспышка — щелчок...
Много позже, разбирая фотоматериалы этой поездки, наткнулись на отдельные страни-цы... булгаковской рукописи, отснятые Сергеевым. Конечно же, те, где упоминается Собор, училище, Ильинская церковь, Прокопьевский монастырь из села Монастырка, — словом, «ма-ленькие язвинки» той поры, которые нельзя было не бередить, в каждой статье, в каждой теле-передаче — чтобы уцелели.
Страницы мы пока отложили...
Но прошли годы. В Новокузнецком музее сменились люди. Другой директор, другой хра-нитель. Что ж — смена поколений. Мы и не предполагали, как пагубны бывают такие смены для продолжения дела, начатого при «другой власти». Итак, в году 80-м мы учтиво обратились к новой дирекции с просьбой: нельзя ли ознакомиться с рукописью Вениамина Федоровича Булгакова и с личными вещами его отца, переданными некогда музею Валентином Федорови-чем Булгаковым. И. кстати, какова судьба портрета Бал. Булгакова, который он предлагал пода-рить музею.
— от-ветили нам, — и о рукописи — тоже.
Кто бы нам рассказал — не поверили бы. Но к той поре довелось уже перестать многому удивляться, в том, что касалось краеведческих мытарств, и мы обратились к Лидии Яковлевне Побожей и к Анне Николаевне Красиной — старейшим работникам новокузнецкого музея, по-спешно отправленным на «заслуженный отдых», вместе с К. А. Ворониным, как только «вла-сти» в музее переменились. Милые, славные опытные музейщики, хвала вам! Даже отстранен-ные от музея, вы все-таки радели общему делу «краеведческой археологии»! Уж не знаем, как это вам удалось! — вы добыли из недр музея и личные вещи смотрителя уездного училища Булгакова и заветную рукопись. Вот только следы портрета утрачены...
К той поре в местном отделении ВООПИиК появилась выпускница иняза Наталия Влади-мировна Мальковец. Стоял год 1982. Дело было за малым. Перефотографировать личные вещи Ф. А. Булгакова и перепечатать рукопись — Н. В. Мальковец с юным задором согласилась по-мочь. Большое участие приняла в этом и директор Кемеровского краеведческого музея, о чем с благодарностью сейчас вспоминаем.
Через небольшое время по экземпляру рукописи получили Кемеровский краеведческий музей и Областная научная библиотека. Третий был предъявлен в Кемеровское книжное изда-тельство.
Своевремение, — И мы задали себе вопрос, почему же двадцать лет назад эта рукопись «пришлась не ко двору»? Вновь и вновь ее перечитывали, эту рукопись о любви к родному до-му, городу, родителям; рукопись — о корнях, связывающих человека с раннего детства с каж-дым домом на родной улице; безыскусный и светлый рассказ о Кузнецке столетней давности, о его обитателях, развлечениях, бедах; рассказ о давно забытых обычаях, праздничных традици-ях, об упорно пробивающихся через провинциальную отдаленность от просвещенных столиц ростках мирового прогресса; рассказ об отце — истинном интеллигенте и подвижнике культу-ры, каких немало в российской глубинке было еще сто лет назад...
десять или двенадцать лет детскую общественную библиотеку в ам-баре родительского дома и в нем же — чуть не первый в Кузнецке народный театр. И не потому ли так верно, так бескорыстно нес свое служение памяти Л. Н. Толстого Вениамин Федорович Булгаков, что в нем до конца дней сохранилась доброта и нежность души, которые заставляли маленького Веню Булгакова благоговеть перед семейными преданиями, рассказанными дедуш-кой и бабушкой, бережно хоронить выпавших из гнезда птенцов и плакать о срубленной сосен-ке во дворе родительского дома, верить в силу любви, которой он пытался воскресить умерше-го отца...
Так, может быть, двадцать лет назад именно оттого рукописи Вен, Булгакова не довелось увидеть свет, что не было в ней ни намека на бодро-пионерское детство, и, главное, наверное, — никакого подспудного акцента, что был, де, Кузнецк грязный, хрестоматийно-захолустный город (как ему и положено было быть до Кузнецкстроя по официальному представлению, хотя бы последнего двадцатилетия), населенный бесправно угнетенными бедняками и наглыми куп-цами-угнетателями. В рукописи — иное: провинция — типичная для России той поры — да! Захолустье — нет!
Сравниваем Кузнецк столетней давности, который читается в детских и юношеских вос-поминаниях автора, с описаниями чуть не первого летописца Кузнецка — Ивана Семеновича Конюхова (70-е гг. XIX в.) и вырисовывается уютнейшее обиталище типичных провинциаль-ных мещан, — да, да, именно мещан, в единственно правильном понимании этого слова, перво-зданно означавшего «житель местечка», «маленького города». А таковыми мещанами были ре-месленники, мастеровые, мелкие торговцы, купцы, но и местная интеллигенция, прежде всего — учителя и священнослужители.
Недаром сейчас пристальное внимание общества приковано к так называемой «провинци-альной культуре», которая была органично присуща чуть не каждому российскому городку, где столетиями складывался свой нравственный климат и свое «культурное лицо». Сейчас даже пробивается новый термин — «феномен провинции». Думается, первая попытка, — вовсе не-осознанная, — это воспоминания Вениамина Федоровича Булгакова.
Подвижники. — школа № 10, а еще раньше — открытое в 1790 году уездное народное училище, одно из восьми «малых народных училищ» Сибири. Все они — в Тюмени, Таре, Туринске, Томске, Нарыме, Енисейске и Красноярске так же, как и Кузнецкое училище, комплектовались тобольскими семинаристами. Из Тобольска прибыл в Кузнецкое училище первый смотритель Михаил Гаврилович Лукин. Он вел все предметы в двух классах своего училища и получал мизерное жалованье от городской думы.
Потом смотрителем после очень продолжительного перерыва в 25 лет, когда училище бы-ло закрыто, с 1826 года до средины 50-х годов прошлого века был здесь человек необыкновен-ный — Николай Иванович Ананьин.
Почти 30 лет деятельности Ананьина — не просто служба. Это пестование любимого де-тища, служение просвещению и создание того очага культуры, без которого «несть граду стоя-ния». После Ананьина, — с небольшим интервалом, — смотрителем училища стали Ф. А. Бул-гаков, как уже было сказано.
Кузнецкое уездное училище в течение почти ста лет создавало тот климат, без которого невозможны восприятие книги, ее жизнь в народе, оно излучало то культурное поле, которое притягивало к себе лучшие умы и сердца. В этом климате выросли братья Булгаковы и им, климатом этим, пронизана рукопись, о которой идет речь. Но, как уже было сказано, воспоми-нания детства Вен. Ф. Булгакова — скорее преддверие к архивному поиску. И таковой поиск подарил нам истинную находку: перед нами вырисовывались коллизии и страсти, сотрясавшие сто лет назад маленький Кузнецк, и даже упомянутая выше в самом будничном тоне смена смотрителей училища — есть цепочка драматических историй, исковерканных судеб, ущем-ленных самолюбий.
Но история подобна целительной руке, что утишает сиюминутные боли, оставляя для па-мяти лишь общую картину «биографии» провинциального города, как единого организма, со всеми его немногочисленными обитателями, что суть живые части этого единства. «Сиюми-нутные боли» — удел архивных документов, общая картина — в рукописях, подобно здесь упомянутой. Впрочем, как уже было сказано, и она, точно так же, как изданная только сейчас, с такой непозволительной неторопливостью «Кузнецкая летопись» Ивана Семеновича Конюхова — бесценные документы, помощники в самые неожиданные моменты, равно — опоры для са-мых неожиданных ассоциативных мостиков, связывающих вчера и завтра.
— Нередко при создании музейных экспозиций возникает вопрос: как выглядели интерьеры второй половины XIX века в захолустном уездном городе Кузнецке. Кроме скупых описаний Берви-Флеровского, никаких материалов об этом никогда не встречалось. Но в руко-писи Булгакова мы находим ценные свидетельства. Описание дома звучит «роскошно», но... «на кольцевой пробег шести описанных комнатушек требовалось всего два-три десятка детских шагов».
Особо притягательна для ребят крепость на вершине холма, с деревянным, примыкающим к ней бревенчатым частоколом городского острога. Конечно, у И. С. Конюхова она описана ку-да подробнее и «дотошнее», но впечатление о роли крепости в сознании кузнечан с младых ногтей мы получаем именно из булгаковских воспоминаний.
Дети гордились не только крепостью, но и всем городом. Как волшебная шкатулка, хра-нил он для них множество чудес. Кузнецк — очень зеленый город. И это тоже как бы их личное достояние. Городские березы раскидисты, и мальчишки тут же находят им применение. Дере-вья служат им своеобразными «клубами книголюбов».
Книги и деревья, сказки и река — фон детства и отрочества кузнецкой ватаги! И как им было не любить природу, если она вплеталась в саму жизнь не только детей, но их родителей, дедов и прадедов.
«лиственница Достоевского», одна из достопримечатель-ностей исторически сложившегося ядра бывшего уездного городка. Смог бы человек, который в детстве, подобно Вене Булгакову, плакал, увидев смерть дерева, поднять топор на «листвен-ницу Достоевского»?
Вот кузнецкая ватага хоронит двух выпавших из гнезда воробышков. Приходится рабо-тать щепой и пальцами, но ребята жалеют птиц. Ничего, что на могиле «усопшего» будет во-дружен крестик и надпись «молодой воробей». Конечно, в архивных документах мы нашли следы «кощунственных» игр со Святым Антиминсом юного кузнечанина Севергина — о чем уже поминали, — который даже отважился изобразить из себя епископа. Но это — тоже сию-минутная боль. А «молодой воробей», захороненный по ритуалу, — климат души, что сохраня-ется на всю жизнь.
Когда юные кузнеча не вырастут, они, наверняка, очень будут чтить старое городское кладбище, где чуть ли не три века покоились их предки. И много лет спустя, конечно же, с го-речью о том вспоминать, когда на месте кладбища возникнет танцплощадка...
Они росли с уважением ко всему живому, и уважение это рождалось от общения не с аб-страктной окружающей средой, а с преданными четвероногими спутниками человека и с доб-рыми, сочувственными к ним людьми, которые еще понятия не имеют об экологии природы, равно как и об экологии культуры, но из поколения в поколение хранят незатейливые, но муд-рые заветы человеческого общежития в малом провинциальном пространстве, где все особенно хрупко — и окружающая природа, и человеческие отношения, и где связи между людьми по-хожи на кружевное переплетение мельчайших подземных корешков, которое открывается взору лишь когда всковырнешь гладь земли и которые так легко повредить посторонним вторжением.
Ребята Булгаковы привязаны к своим дедушке и бабушке, они кажутся им людьми леген-дарными. Их приезд — праздник в доме. В который раз ребята стребуют с деда, чтобы он рас-сказал, как «мы с Марфушей поженились». Как только он начнет рассказывать, старики пред-станут перед внуками, овеянные поэтической легендой, которая будет им сопутствовать в вос-поминаниях потомков до конца их жизни.
теперь перед ними на сундуке, .. для ребят был лучшим литератур-ным произведением, потому что автор, и герой слились в одно лицо, И мало важно, что в осно-ве «похищения бабушки Марфуши» лежало непримиримое противостояние старообрядческой общины села Коураки и канонической православной церкви, о чем тоже поведали нам докумен-ты. Важно, — что в семье Булгаковых бытовала легенда. Так рождалось уважение к старости.
Поэзия сочувствия сопутствовала детству мальчиков Булгаковых. В Кузнецке жила целая колония ссыльных поляков, попавших сюда после восстания 1863 года. В архивных документах многие из них встречаются. Но вот нигде не упоминается квартировавшая во флигеле у Булга-ковых старушка Радзиминская, «всегда одетая в оборки и кружева». Радзиминская была музы-кантшей. Из открытых окон ее квартиры неслись ноктюрны и вальсы. «Серебряная старушка» тоже вплеталась в волшебную ткань воспоминаний о родном городе, с которыми Булгаковы_ не расстанутся всю жизнь. Хотя наблюдали в нем, в этом захолустном городишке, как уже было сказано, отнюдь не только идиллии... Вот хотя бы фигура отца». И тут мы подходим к одной из самых интересных личностей стародавнего Кузнецка, которой мы уже посвятили отдельную главу.
Отставной смотритель. — До того, как мы познакомились с неизданной еще книгой, фи-гура смотрителя Кузнецкого уездного училища Булгакова рисовалась довольно абстрактно. Из рукописи мы узнали о нем много больше. Федор Алексеевич Булгаков — сын дьячка из села Оржевка Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Окончил Тамбовскую семинарию. Уехал в Сибирь. и с 1854 г. работал в Кузнецком уездном училище сперва учителем, потом смотрите-лем. Ушел в отставку, получив пятьсот сорок рублей пенсии в год, построил дом и стал зани-маться пчеловодством. Стремление к достатку? Скорее необходимость — мед продают, огород кормит. Поднять надо трех сыновей и двух дочерей. А ему семьдесят.
Одаренный человек в уездном городке. Отставка, при которой нет выхода творческим по-тенциям. Постоянная неуверенность в завтрашнем благополучии. Среда, в которую так вжился, что не замечаешь, как утрачены черты духовности, что от нее отличали...
«Я гордился от-цом, он никогда не пил вина, не курил, но картежная игра отравила его разум и въелась в его душу. Наверное, игра служила отцу отдушиной для его неизрасходованной энергии в провин-циальной уездной жизни». Ситуация совершенно «по-достоевскому». Позднее архивные доку-менты доказали нам, как мало мы узнали об отставном смотрителе из воспоминаний его сына и как неоднозначна была его фигура, равно в описании его именин вдруг встретили фамилии многих тех, чьи маленькие победы, домогания и поражения встретились нам позднее в архив-ных папках...
В записках Вениамина Булгакова чувствуется не только биение жизни Кузнецка столет-ней давности, но и отражаются, хотя и косвенно, проблемы тех лет. Беглый ссыльный, беглые каторжане — это повседневность Сибири той поры. Их видел и описывал Чехов, одну из драм Варюхинской переправы описал Гарин-Михайловский. И вот — «кузнецкая ватага» ночью, у костра в селе Ильинка, что под Кузнецком. К костру прибился ночной гость. Он признался, что идет в Кузнецк и боится лесных объездчиков. Ребята угостили странника ухой. Гость жадно ел. Простившись, наказал пять суток никому о встрече не рассказывать...
Отблески прогресса, — Hо сколько было и забавных событий, сколько волнующих встреч с техникой, которая в Кузнецк добиралась с опозданием лет на тридцать...
Музыкальный ящик «гирофон» в доме Булгаковых радует кузнечан только «Мазуркой», «Маршем Радецкого» и песенкой «Мой милый Августин». Но вот появилось другое чудо. Мальчики Булгаковы только что узнали про некий поющий сундучок, который показывают в балагане. Все семейство Булгаковых шагает к лугу около уездного училища. Там сколочен са-рай — в нем слушали впервые фонограф, изобретенный четвертью века ранее.
Что первый пароход появился в Кузнецке лишь через сто лет после изобретения Фульто-на, — не беда, важнее другое — чуть не пол-Кузнецка ребятишек тут же принялись строить свой «сухопутный» пароход в старом тарантасе на булгаковском дворе, где азартно читали кни-ги и неутомимо ладили свой, ребячий театр...
В рукописи никакой излишней идеализации мы не найдем. На базаре жестоко избивают разнесчастного Егорку. Но Егорка — вор. Торжественно встречает городок архиерея Макария, и встреча говорит об единении кузнечан и об их традиционном благоговейном отношении к православной церкви — но оценка самого Макария в рукописи далеко не лестна, причем под-тверждена последующими фактами из биографии последнего, — в том числе не забыто и офи-циальное благословение в Томске на черносотенную акцию 20 октября 1905 года, когда подо-жжено было здание, в котором заживо сгорели сотни человек...
Что же так привязывало этих юных, а потом — серьезных пожилых людей к маленькому городку?
Наверное, неповторимость его облика, его достоинства и даже его недостатки, потому что «и дым отечества нам сладок и приятен». Его березы, его река, его люди, добрые и чудакова-тые, его улицы, знакомые до последней жердочки любимого палисадника, — все это родной дом! И жители города — как бы родня. Хорошая ли, дурная — всякая. Но — родня. Прочитав рукопись Вениамина Булгакова, . мы уже готовы к архивным встречам. Мы ищем всё новые сведения как бы о собственных хороших знакомых, мы и сами с ними породнились, и с интере-сом вникаем в мотивы и последствия их поступков более чем вековой давности. Мы обращаем-ся к «Кузнецкой летописи» Конюхова, и находим в ней их предков, мы задумываемся, а что же стало с нашими «новыми» старыми знакомыми в загадочном «потом». И вдруг отдаем себе от-чет: ведь с поры пребывания Достоевского в Кузнецке до времени, описанного в воспоминани-ях Вен. Булгакова, прошло каких-то тридцать лет с небольшим. Много ли меняется в облике тихого провинциального города за столь небольшой срок, Разве что уходят «самые старые ста-рики»... В 1857 году, когда роковой узел, связавший Достоевского и Исаеву, будоражил вооб-ражение кузнечан, Достоевскому — 36 лет, Тюменцеву — 27, Федору Булгакову — 33. Все они — почти ровесники и психологически должны довольно сходно воспринимать события и реак-цию на них других своих ровесников — кузнецких обывателей. Обывателей — в лучшем смыс-ле слова. То есть людей, со всевозможной, — по крайней мере, внешней, — пристойностью не-торопливо листающих незамысловатые страницы повседневной жизни без особых бурь и по-трясений. В 80-е и 90-е годы таковым «ровесникам» не столь много лет, чтоб измениться до не-узнаваемости. И люди, окружавшие семейство Булгаковых, несомненно, в большинстве своем помнили «знаете ли, ту историю с заезжим сочинителем». Так что в социальном климате, опи-санном Вен. Булгаковым, а тем более Иваном Семеновичем Конюховым, мы как нельзя более правдиво читаем быт и нравы провинции, увиденные Достоевским и познанные им хотя бы из писем Марии Дмитриевны, доносившей из Кузнецка в Семипалатинск свои кузнецкие впечат-ления. Именно поэтому мы такое значение придаем в этой книге людям и событиям, отделен-ным от поры Достоевского на целых 30 лет. Но — всего на 30 лет...
История состоит из вех. Но вехи эти высятся на социально-психологическом фоне, кото-рый так правдиво отражается в личных архивах, в записях такого рода, как названная рукопись. Мы долго отдавали предпочтение вехам истории и отдельным «героям» — личностям исклю-чительным. Время подсказывает иную настоятельную необходимость. Мы жадно ищем корни наших заурядных предков, не ознаменовавших свой жизненный путь особыми подвигами, по-тому что они — часть народа российского, плоть от плоти. Мы стремимся узнать среду, в кото-рой выстраивались биографии наших малопримечательных дедов и прадедов — литеры обще-ственной истории, потому что из них складывалась биография народа. Рукопись, пролежавшая чуть не тридцать лет в фондах музея, сейчас обнародованная, напоминает о важности таких свидетельств и о целесообразности публикаций таких рукописей.
В продолжение рукописи. — Рискуя повториться, скажем все же: рукопись Вениамина Федоровича Булгакова «Далекое детство» и «Годы отрочества» — как бы объяснение в любви родному городу и отчему дому. Куда бы ни уезжал он из Кузнецка, родной город жил в его па-мяти, и сам он оставался верным сыном своего края. Письма Вениамина Булгакову в Новокуз-нецк кажутся естественным продолжением рукописи,
Москва, 12 мая 1964 г.
Спасибо за все сведения о родной Томи и родном городе!
Да, уж очень далеко ушел этот Кузнецк от города моего детства — от 1890-х годов, когда в нем было три тысячи жителей... И жизнь теперь у вас другая, и люди все другие.
... Я было хотел припомнить облик, жизнь и «дух» Кузнецка моих детских лет, но в памяти моей остались только «видимость» и внешность, а глубину жизни города... я так и не смог вос-становить, ибо мне было 10 лет, когда я стал учиться в Томске.
Пусть эту кузнецкую провинциальную эпоху с печатью чеховской патриархальности за-пишет, воссоздаст мой брат, родившийся в Кузнецке в 1886-м году...
История моих детских дней, может быть, перегружена «психологизмом», зато она вышла более правдивой, чем если бы она была насыщена довольно шатким «историзмом»...
Словом, машинописный экземпляр своего «Далекого детства» я скоро вышлю вашему му-зею — для хранения и прочтения «на правах рукописи»...
Москва, конец декабря,1965 г.
Дорогой Константин Александрович!
... Брат Валентин изучает мои документы об отце, матери, деде; их — бумаг — примерно около 10 и все документы попадут, конечно, в архив вашего музея...
Москва, 11-е мая 1965 г.
Дорогой Константин Александрович!
«Скоро от Кузнецка останутся только воспоминания», — пишете Вы... Некоторые сведе-ния о городе можно будет узнать и из моих воспоминаний 2 — то есть из повести «Годы отро-чества» с 1896-го года по 1903-й год, когда я учился в приходском училище и приезжал на лето в Кузнецк из Томской гимназии...
— вспомнить наши детские-отроческие годы, так как обрисовать быт взрос-лых или жизнь города Кузнецка подробно мне трудно... Да и продолжающееся недомогание по-сле моих болезней мешает работать головой и пером… Но я упорно постараюсь дать для Ваше-го музея и эту вторую часть воспоминаний…
Москва, 11 янв. 1967 г.
Дорогой Константин Александрович!
…Я просмотрел одну или две тетради воспоминаний брата о Кузнецке из его огромной автобиографии, носящей заглавие «Как прожита жизнь»… Я полагаю, что Вам удастся позна-комиться с этой работой брата, особенно, если у Вас будет документ от Новокузнецкого крае-ведческого музея… Впрочем, о подробностях сдачи рукописного наследия брата в этот архив и о составе сданного прошу обращаться к дочери Валентина… Я стою в стороне от сего этого де-ла…
Москва, 10-е ноября 1974 г.
Спасибо Вам за поздравление с праздником Октября!
И я поздравляю Вас с этим праздником 57-го Октября, которое я праздную в 57-й раз!..
Да, годы идут без остановки и я 14-го ноября сего года буду говорить, что мне исполни-лось 85 лет и 8 месяцев! Из них я проработал в Гос. музее Толстого 18 лет + в Академии педаг. наук 16 1/2 лет и в средних школах — 16 лет, остальное ушло на детство, на учебу, на войну и прочее. А сейчас у меня в глазах глаукома + сердечная недостаточность со стенокардией… и полная голова воспоминаний…
Однако же не последним печальным письмом Вениамина Булгакова хотелось бы закон-чить рассказ об его наконец-то все же изданной рукописи. В заключение мы вместе с читателем возвращаемся к страницам «Далекого детства»:
«Я призываю вас вести записи и дневники, через много лет он врастут в прекрасную лето-пись всей страны и всего ее народа».
Такое обращение не случайно. Призывом ощущать себя «человеком среди людей» прони-зана вся работа Вениамина Федоровича Булгакова.
Музейщики по своей сущности, братья Булгаковы и К. А. Воронин знали — каждое сви-детельство каждого «обыкновенного» человека укладывается в мозаику времени, точно находя единственно возможную для него ячейку. И верили: каждый человек исключителен и незаме-ним, и никто другой не может вписать в историю то слово, что предназначено вписать ему.
Потому сегодня с тридцатилетним опозданием, мы с радостью знакомим читателей с ру-кописью Вен. Ф. Булгакова. Она, так же как и письма обоих братьев, роднит прошлое и на-стоящее, а также незримой, но прочной нитью связывает орбиту Л. Н. Толстого с Сибирским Кузнецком. Более того — это она повела нас к архивным поискам, в коих таились еще более глубинные связи между аурой Толстого и аурой Г. Н. Потанина, который несомненно был для Сибири тем светочем, каким для европейской России был Толстой. И связь эту — таинствен-ными нитями судьбы — осуществлял отчасти тоже один из Булгаковых, сын старого смотрите-ля, Валентин Булгаков.
…И все же — почему рукопись, написанная тридцать лет назад о событиях и людях Куз-нецка столетней давности, кажется сегодня, в жгучую пору стремительных социальных преоб-разований, столь нужной и близкой сердцу?
«пешком под стол ходит». И — вспомнить. Вспомнить о любви. О первейших заветах че-ловечества — любви, мире и милосердии, которые генно заложены в каждом из нас, но, бывает, тускнеют в пору «разбрасывать камни» и лишь ждут, чтобы о них вспомнили.
Как они зарождаются? На то ответ — «Далекое детство», в котором так тесно сплелись цветы и деревья, река и старая крепость, маленький деревянный дом. И — нежность, что так тесно связала его обитателей друг с другом и с маленьким городком, мирно дремлющим в си-бирских просторах. И все же, наверное, в первую голову великая роль родительского авторите-та, каким обладал бесспорно Федор Алексеевич Булгаков, который, при тщательном докумен-тальном изучении его биографии, оказался еще и тесно причастен к героям кузнецкой коллизии Ф. М. Достоевского.