Глава девятая
ЗА КУЛИСАМИ СТРАСТЕЙ
Прежде, чем перейти к новой главе, вернемся — в который раз! — к уже знакомым нам лицам и введем в оборот еще несколько архивных документов. В сибирских архивах не раз попадались бумаги, рисующие обитателей провинции истовыми и фанатичными поклонниками веры. Многочисленные «приговоры» прихожан с просьбами о создании новых церковных приходов или об учреждении нового крестного хода, документ о награждениях особо отличившихся прихожан и о служебном рвении священников и церковных старост, — обо всем этом мы уже писали.
Но, с другой стороны, документально зафиксирована и совсем иная реакция наиболее трезво или критически настроенных граждан, и даже священников, на такое повальное, на первый взгляд, религиозное рвение, которым, якобы, были обуреваемы кузнечане и жители близлежащих селений. Вспомним несогласие отца Павла Стабникова по поводу введения в Кузнецке нового крестного хода; или отказ священника Тюменцева производить молитвословие у арестантов; или едкое замечание иерея Захария Кроткова о показушности церковной службы среди инородцев — «лишь бы окрестить, а там живи, как знаешь»...
Но, наверное, не в этом условном делении граждан на «фанатично» и «критически» настроенных было дело. Мы уже не раз подмечали, как за видимой истовостью и религиозным рвением читалось обыкновенное светское тщеславие или желание выслужиться, а за «критическим» настроем отдельных священнослужителей пряталась обывательская леность или, скорее, стремление побольнее ударить личного врага.
Фон провинции, как уже было сказано, составляют преувеличенные и вызванные ничтожными поводами «бури в стакане воды», взвихряющие духовную и политическую жизнь местного общества. Вряд ли кому-либо из участников этих страстей важно было, кто из них верит в бога больше, а кто меньше. Но, — разумеется, только в том случае, если это не служило целям сиюминутной интриги, втягивающей в свою орбиту чуть не полгорода.
Однако, попытаемся отвлечься от психологического портрета провинции, отмежеваться от сугубо личностных разногласий и переживаний участников описанных выше драм и встать над уездными склоками и бурями, которые всегда служили и служат фоном общественной жизни в любую эпоху. Обратимся, абстрагируясь от предположительных мотивов и поступков отдельных людей, к более «весомым» фактам — с точки зрения официальной историографии недавней поры, — из жизни губернского клира, а именно к датам построек новых церквей; к количеству, предположим, досок, затраченных на таковые постройки; к известному числу крещений, штату священнослужителей или количеству напрестольных облачений. Станет ли без ауры уязвленных человеческих достоинств, без груза недостатков и пороков, о которых мы выносим по большей части лишь предположительные суждения, — станет ли картина провинции правдивее, и, вообще, — будет ли она картиной? И осмысленнее ли окажется ее восприятие?
«Осмысленней» — это важно. Не к месту ли будет сказать, что — по крайней мере, в рамках затронутого нами периода, — история строительства кузнецких храмов представляется нередко как нагромождение удивительно нелепых эпизодов, малопримиримых между собой и часто с трудом согласующихся, по видимости вещей, со здравым смыслом. И, если так, то почему, судя только по документам, столь необъяснимыми кажутся нам некоторые моменты из истории кузнецких храмов? Не потому ли, что, лишенная психологических мотивировок и объяснений, история перестает быть таковой. Впрочем, — обратимся к документам.
Гнилые вервицы. — Конец XVIII века. В самом Кузнецке — две церкви: Спасопреображенская и Одигитриевская. Однако жители города пользуются и услугами священника Христорождественской церкви близлежащего села Подгороднего. В метрических книгах госархива Кемеровской области (незаполненные, но отпечатанные типографским способом листы из этих книг совершенно бессмысленно и безжалостно вырывались в наши дни архивистами), относящихся ко второй половине XIX века, мы чуть не на каждой странице с записями о рождении, бракосочетании и смертных случаях, зафиксированных священниками Христорождественской церкви, находим фамилии именно кузнечан, а не только жителей села Подгороднего1. Но — это столетие спустя, а в 80-е годы XVIII века эта церковь находилась в огорчительном запустении. О причинах мы можем судить из рапорта тобольскому епископу, составленного кузнецким священником. Ефимием Викуловским 20 апреля 1790 г.
«Сего апреля 13-го дня Подгороднего села церкви Христорождественской священник Василий Хавов репортом объявил, что в той церкви на святом престоле усмотрено оным Хавовым из-под одеяния, лежащих на полу вервицы и просил свидетельство, почему сего апреля 16 и я туда ездил — посмотрел, что... лежащие верви от сырости все под низом изгнили, а сверху лежащие на половине престола, по той причине, что при оной церкви священника не имелось восемь лет и так стояла церковь пуста и теперь за вышеписанными обстоятельствами священнику Хавову Божественные Литургии до резолюции Вашего Преосвященства священнодействовать удержано кроме вечерни, утрени и часов, о чем Вашему Преосвященству сим в покорности моей доношу соиспрашиванием на то архипастырской резолюции»2.
Итак, 8 лет в Христорождественской церкви не было священника, она стояла пустой, а вервицы — или, как говорит Даль, особые «ременные четки, по которым молились», — изгнили от сырости. Духовные власти, наверное, многолетнее отсутствие священника не так уж и замечали, — очевидно, в его услугах, за близостью города, селяне не нуждались. А городским священникам до Христорождественской церкви дела было мало, иначе не объяснишь, почему в Кузнецке всполошились лишь тогда; когда церковное хозяйство стало гибнуть. Так или иначе, на святом престоле оказалась гниль, а посему архимандрит Геннадий предписывает «оный престол освятить по чиноположению церковному», о чем читаем на обороте процитированного выше рапорта священника Викуловского3.
Среди документов мы находим еще один рапорт Викуловского, от 25 июня 1790 года, в котором он уведомляет тобольскую духовную консисторию о получении им указа об освящении святого престола, «а что ветхое окажется на оном — переменить»4. Выполнять предписание консистории в Кузнецке, однако же, не спешили: консистория — за 1000 верст, в Тобольске, да и странно: восемь лет церковь была никому не нужной, а тут вдруг — хлопоты. Церковь сильно запущена, так что служить в ней мало кому охота. Вот, например, священник Хавов, поминаемый Викуловским в рапорте, — так того уже к осени 1790 года в церкви нет, «отслужился». Пока «раскачивались», да приискивали на его место подходящего человека — вот и осень. Наконец, нашли Федора Баженова, который прослужит в этой церкви около 40 лет5. Освятили же ее 7 сентября 1790 года, спустя целых три месяца по получении указа Консистории с удивительной неторопливостью. Впрочем, — пустая церковь в такой близости от уездного центра, разве не странность?
Долгострой. — — не говоря уже о диаконском, псаломщическом или любом другом — пустовало в ней восемь лет. Кузнечане, наверное, не раз задавались вопросом: к чему, собственно, было ее строить, бессмысленно расходуя уйму средств и времени, коли она, выходит, оказалась «не у дел».
Череда загадочных обстоятельств на том, однако же, не ограничивается. Ибо всего через полтора года после возобновления службы в Христорождественской церкви решено заменить сравнительно небольшое деревянное здание Кузнецкой Спасопреображенской церкви каменным собором. Конечно же, с расширением площадей и увеличением штата служащих. Но ведь еще памятна история пустующей Подгородней церкви, что по сути говорит об огорчительной невостребованности церковных служб среди горожан. Не выглядит ли курьезом на фоне наглядного примера Подгородней Христорождественской церкви вновь затеянное строительство каменного собора?
Как следует из летописи И. Конюхова, храм строили 42 года, с 14 мая 1792 г. по 1835 г6 хозяйству Христорождественской церкви. Но почему, — возразит читатель, — тот же Конюхов о таковом печальном положении вещей, исходящим из обывательской психологии кузнечан, ничего не пишет? Ответим: разумеется, не потому, что он — сухой и беспристрастный свидетель и область разгадывания мотивов ему чужда. Как раз наоборот: иные страницы летописи, — история купчихи Кармановой, мещанина Бутримова и др. — написаны живо и с едва скрываемой иронией, за которой читается знание человеческой натуры. А в благоговейно-почтительном отношении Конюхова к храмам сомневаться вообще не приходится: в корешках его родословной — «послушническое» прошлое его отца Семена Дмитриевича, равно и... личное участие Конюхова в строительстве собора. Об этом мы можем судить по весьма примечательному документу, датированному 22 июля 1835 г. и отправленному в Томск кузнецким городничим Касаротовым:
«... Сего июля 14 числа пополудни в 4-м часу с полуденной стороны от молнии и громового удара в верхнем этаже каменной церкви Спасопреображенского собора на иконостасе против правого крылоса опалило по местам часть золота: на колокольне капитель, над образом святые троицы гирлянду и раковину, ниже вкось к диаконским дверям тумбу, у дияческих дверей раму, в алтаре у висящего над престолом образом святого духа также опалило часть золота; за иконостасом в стену втянуло кирпич, снаружи у колокольни с западной стороны в крыше повредило две доски и под оною крышею у двух каменных колонн сорвало немного щекатурку и вдоль по оным сделались трещины. С полуденной же стороны у колокольни из стены вырван кирпич, все сии повреждении по осмотрении моем со строителем означенного собора 3-й гильдии купцом Иваном Конюховым оказались неопасными»7.
«неопасность» повреждений, церковь пришлось вновь освящать — и не только потому, что строительство, после 42-летнего затяжного долгостроя, наконец-то завершилось. 6 августа в Кузнецк приехал томский епископ Агапит, а за день до этого присланный от него протоиерей Созонт Крутков освятил не весь собор, а только верхний этаж, то есть ту часть, куда ударила молния8. Но это — попутно. Интересно другое: из документа явствует, что Конюхов — строитель собора. Стало быть, в этом качестве ему не пристало поддерживать слухи, — а, вернее, подтвердить истинную суть вещей, — о безынициативности населения и неторопливости строительства, которое велось чуть не полвека, — но велось...
Храм на кладбище. — Есть и еще аргументы, подтверждающие «естественную неестественность» затронутых нами историй, помимо многолетне пустующего храма в селе Подгороднем или чудовищно затянутых сроков строительства собора, отчасти возведенного, к слову сказать, бесплатным трудом 80 подневольных арестантов, которых «пригнал» на работы генерал-губернатор Федор Михайлович Паскевич9. Интересен случай со строительством еще одной церкви — Кладбищенской.
«великому господину Высокопреосвященнейшему Антонию, архиепископу Тобольскому и Сибирскому и Кавалеру» о нижеследующем:
«Сего ноября 18-го дня, — пишет Хмылев, — в поданном в здешнее правление прошении живущая в городе Кузнецке умершего сына боярского Степана Хабарова дочь девица Дарья прописывает: что имеет она ревностное желание и усердие при имеющемся города Кузнецка кладбище, где похороняются мертвые тела, сколько своим радением и старанием, и паче помощию, обещаваемою усердствующими города Кузнецка жителями, соорудить каменную во имя Успения Пресвятые Богородицы церковь и просить о построении оной Кладбищенской церкви и для сбору от доброхотных дателей для скорейшего построения и лучшего украшения благолепия церковного по Тобольской епархии (выдать) на три года шнурную книгу»10.
Томские и тобольские власти колебались долго. Но полгода спустя, в апреле 1806 г. наконец-то «разрешились» указом, предписывающим по неимению в Кузнецке специального землемера кузнецкому городничему, градскому главе и члену магистрата «под строение сказанной церкви место отвесть и правительству рапортовать»11.
В Кузнецке, однако, не торопятся и лишь год спустя, в мае 1807 г. рапортуют епископу, что «под строение оной церкви место отведено», и направляют в Тобольск «план с фасадом»12. Проходит еще три месяца, и только 4 июля, (по данным И. Конюхова 26 июня) строительство начинается:
«... в городе Кузнецке Кладбищенская церковь во имя Успения Пресвятые Богородицы, — сообщали из Кузнецка, — ... сего июля 4-го числа соборне обложена, а что в представляемом к Вашему Преосвященству фасаде показана из алтаря наверх лестница, где намерение было соорудить ризницу, но как оная требует лишних издержек, то по совету граждан ныне оставлена, кумпол же по размеру Вашего Высокопреосвященства непременно сооружен быть имеет, о чем Вашему Высокопреосвященству Кузнецкое Духовное Правление сим нижайше доносит»13.
Итак — два года неторопливой переписки. Место для строительства, наконец, найдено. Но поиски оного и вся сопутствующая тому переписка выглядят несколько странно: церковь-то Кладбищенская, так где же ей стоять, как не на кладбище? А в это время в Кузнецке уже пятнадцатый год идет строительство собора, очевидно, достаточно приторможенное. Дарья Хабарова надеется на доброхотных даятелей и пишет об этом в духовное правление. Напрасные надежды. Денег не хватает, и это знают все, — иначе не переделывали бы в спешке план, исключая из оного столь важную деталь, как возведение лестницы из алтаря в ризницу. Да и от самой ризницы отказались и, стало быть, в Успенской церкви ризы, всю церковную утварь и прочие ценности хранить будет негде. Видимо, хотели отказаться и от купола. Но, как следует из документа, епископ уже утвердил его размеры, так что очередной экономии средств не получилось.
Через несколько лет умерла Дарья Хабарова, на смену ей пришел Феофан Зиновьевич Ананьин. Но это мало что изменило в истории воздвижения Кладбищенской церкви, ибо строительство ее продолжалось... 30 лет14. Еще один долгострой — памятник неудовлетворенному тщеславию «девицы Дарьи» и как бы ответному мягко-благожелательному равнодушию всего остального провинциального мирка.
За приведенными выше многолетними долгостроями стоит неизбежный вопрос. Зачем возводить храмы, которые то пустовали, то проходили стадию вымученных десятилетиями «родов», то были настолько неукомплектованы, что вполне обходились без ризниц, а иной раз, как будет сказано ниже, — без Антиминсов и иконостасов. И тогда — храмы ли это?
«зачем». Ведь Дарья Хабарова — его близкая, с детских лет знакомая, и добрая наставница, обучавшая его славянской азбуке, часослову, псалтырю и письму15. Так мог ли он ставить под сомнение сам смысл затеянного ею дела?
Церковь без икон. — Все сказанное выше удивительно совпадает по тональности с мнением Захария Кроткова о принятых в уезде обычаях: «лишь бы окрестить (или построить! — авт.), а там живи, как знаешь». Но вот выстроен собор, открыта Кладбищенская церковь, давно укомплектован клиром Христорождественский храм. Изменилось ли что-нибудь в «подходе к вопросам» в обиходе кузнечан? Обратимся к документам.
— три недостроенных церкви. Николаевская церковь в селе Калтанском строилась десятый год, но, как следует из рапорта Стабникова от 24 января, по несостоятельности прихожан, не имела не только иконостаса, но даже икон. В улусе Сарачумышском Троицкая церковь строилась восьмой год, но приходской священник, что упоминается в том же источнике, совершал богослужение на... походном Антиминсе, и поэтому прихожане об освящении этой церкви не просили епископа вовсе. То же самое можно сказать о строящейся третий год Ильинской церкви села Осиновского — она тоже не была освящена, поскольку не имела необходимых церковных принадлежностей16.
«возведения». Нарымский мещанин Николай Занин, к примеру, описывал такой случай, приключившийся в Сарачумыше:
«... Отставной казачий урядник Иван Андреев Бражников был нездоров и приказал детям своим достать священника. Один сын ездил в Кузедеевский Миссионерский Стан, за 40 верст к священнику, который отказался неимением будто бы времени. Другой сын отправился в Локтевский приход за 45 верст пригласить священника, но по случаю открывшегося бурана доехать не мог и по возврате сыновей больной помер в 24-е ноября ненапутствованным и похоронен неотпетым, а потому старший сын его Александр отправился в город Кузнецк за 95 вёрст для отпетия мертвого тела и отдать родителю последний долг, отслужить обедню. Вот как мы, грешные, без священника здесь страдаем»17.
Однако, могут ли подобные письма составить противовес документам, приведенным выше, в которых отражается всего лишь неподкрепленное реальными возможностями честолюбие девицы Дарии Хабаровой или нерасторопность Ефимия Викуловского, или тонкая расчетливость Ивана Конюхова, о которой мы еще расскажем, тем более, что автор приведённого выше письма, 3анин, — лицо заинтересованное и многолетне домогающееся наград за известные томскому епархиальному начальству пожертвования. Тем не менее церкви без иконостаса или вовсе без икон (с. Калтан), или без ризницы (Кладбищенская), или совсем пустые (с. Подгороднее) не лучший ли пример, отражающий истинное положение вещей. И стоит ли удивляться? Вспомним собор, недостроенными «верхами» коего никак не огорчались два поколения горожан...
Игра характеров. — Итак, не кажется ли при «безличностном» раскладе описанных ситуаций, что представленные выше эпизоды и «сколки времени» оказываются как бы необъяснимыми? Можно попытаться найти объяснение в объективной нехватке средств, отпущенных на строительство, или в «несозревших» общественных условиях. Но никакими «объективными причинами» не объяснишь абсурдность этих ситуаций — причину искать можно лишь в категориях личностных.
Строительство церквей и другие отличающиеся особой благопристойностью акции провинциальной общественности всегда служили удобным поводом для скрытой «игры характеров»: укрепление общественного положения, личная выгода, сведение счетов друг с другом и др. Более того, нередко именно такой «игрой характеров» подобные акции и инициировались.
Приведем случай, который относится уже к известной нам персоне. Так, в 1843 году Иван Конюхов положил в государственный коммерческий банк капиталу 600 рублей, процентами с коего он позволил пользоваться городскому хозяйственному управлению, но при соблюдении точно указанных им инструкций. Проценты, которые набегали с первой половины суммы, должны были идти «на платежи податей за бедных мещан, которые сами по себе по каким-либо случаям уплатить податей не могут, а общество в раскладку их не принимает». Проценты со второй половины вклада шли «для благотворительных употреблений, например, для найма квартир бескровным и не имеющим родства для продовольствия таковых снабжению одежды и прочим». Указанную сумму Конюхов полагал внести в Заемный банк навечно, никак и ничем не рискуя, поскольку она была записана на его имя, и проценты употреблялись, по его собственному признанию, «согласно желанию вкладчика», но отнюдь не хозяйственного управления18. Таким образом, последнее распоряжалось лишь процентами, причем «распоряжалось» лишь условно: хозяин и капитала, и процента И. Конюхов, — это он, «от своей души», великодушно помогает нуждающимся. Управление — лишь посредник, и «венец» меценатства целиком принадлежит Конюхову, что он несколько раз и подчеркивает в своей рукописи.
— сохранились даже черновики в виде вклеек, заполненные им собственноручно. Эти «редакции» отличаются незначительно, но для Конюхова никак не безразлично, что о нем подумают потомки, — отсюда такое внимание к каждому слову, написанному о самом себе.
Впрочем, помимо отдаленных плодов «меценатства» в виде уважения и благодарности потомков, были и более сиюминутные. В 1844 году, всего через несколько месяцев после благотворительного распоряжения процентами с вклада, Конюхов занимает место кузнецкого городового судьи, так что, весьма возможно, пожертвование было не без «прицела»19.
Такое же предположение вполне допустимо и во многих историях, связанных с постройкой храмов. В делах томской духовной Консистории почти за каждым случаем крупного пожертвования в пользу храма следовали предписания о награждении отличившихся. Состоятельные обыватели, инициирующие строительство нового храма или способствующие какой-либо равноценной по масштабу акции, не могли не знать, конечно, о возможных позитивных «последствиях». Награда, как правило, не заставляла себя ждать. И если, скажем, девица Дарья Хабарова по преклонности лет, не рассчитывала на какие-либо материальные дивиденды, то, во всяком случае, инициатива постройки Кладбищенской церкви служила ей верной порукой в укреплении общественного статуса, что и было зафиксировано Конюховым в летописи.
Согласно ходатайству... — согласие о. Евгения Тюменцева, конечно, не спрашивали, равно и согласия всего кузнецкого клира. А между тем именно кузнецкому клиру, наверное, не очень прельстительным казалось производить молитвословие дополнительно, без соответствующего материального возмещения и увеличения штата. Дело, как мы помним, закончилось отказом Тюменцева от служб в Надвратной церкви.
Можно, наверное, привести немало примеров, когда появление новых, или реорганизация старых, приходов, предельно обостряла провинциальные страсти. Когда в 70-е годы прошлого века Атамановский приход отделяли от Одигитриевской церкви, с мнением прихожан не посчитались. В результате церковь лишилась хора, а ее штат был сокращен. Причем недовольство существующим положением выражали не только служители храма, но и весьма известное в ту пору авторитетное лицо, Илья Ивановский, который решился, как мы уже писали, на «мягкую войну» с Консисторией и епископом, отстаивая существование хора.
Подобные реорганизации обычно влекли за собой малоприметные, на первый взгляд, «подвижки», открывая массу возможностей для маневрирования отдельным провинциальным партиям. Возьмем для примера то же отделение Атамановского прихода от Одигитриевской церкви, в которой священником был Евгений Тюменцев. Не приходится удивляться, что на той же должности в селе Атамановском мы встретим Ф. Шалобанова — единомышленника Тюменцева в его борьбе против Стабникова. Именно он, Шалобанов, в памятном 1868 году, занимая тогда диаконское место в соборе, вместе с другими причетниками пишет донесение на Стабникова — что, де, тот болен, не справляется с обязанностями и т. п. А именно такого донесения мог бы пожелать в ту пору о. Евгений в качестве аргумента против своего «противника». Знаменательно, что под таковым донесением Шалобанов первым ставит свою подпись20. Мог ли Тюменцев, которому Атамановский приход многолетне подчинялся, забыть о подобной услуге?
Этот пример примечателен и в другом отношении. В 1876 году в соборе открылась вакансия псаломщика. Сын Ф. Шалобанова, Иван, просится на это место, о чем читаем в документе от 10 октября:
«В настоящее время, — пишет епископу Платону Иван Шалобанов, — три брата моих обучаются в Кузнецком уездном училище. Родителю моему, священнику Кузнецкого округа села Атамановского Федору Шалобанову весьма трудно содержать их на квартирах, которые недешевы в Кузнецке, к тому же и родственников у них в Кузнецке никого нет, кто бы мог надзирать за их поведением, а потому, ввиду вспомоществования родителю моему в содержании моих братьев и для надзора за ними во время обучения их, осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Преосвященство, благоволите меня переместить от Подонинской Троицкой церкви Кузнецкого округа (где И. Шалобанов служит исправляющим должность причетника, — авт.) к Кузнецкому Спасопреображенскому собору на праздную причетническую вакансию»21.
На это же место претендует псаломщик села Монастырского Никандр Окороков. А на место последнего — его родственник Иннокентий22. Болезненные припадки Иннокентия, к тому же имеющего на иждивении в селе Монастырском больного деда, конечно, не могут не внушать сомнения в его служебной дееспособности. Тем не менее, Консистория и благочинный Захарий Кротков идут на весьма непростые перестановки, удовлетворяя просьбу именно Окороковых, а не Шалобановых. Не потому ли, что Шалобанов — «человек Тюменцева»? а, следовательно, в давних «контрах» со Стабниковым. А Стабников, в свою очередь, волею случая оказался именно «в стане» благочинного Кроткова, который, по сути, все и решает?
Возможно, именно так закладывались все новые и новые «кирпичики» в многолетний диалог, начатый «делом Фамильцевой», которое противопоставило партию Кроткова и партию Тюменцева и постепенно обрастало попутными, не менее озадачивающими делами. Причем такие полузаметные «дела» вроде отказа Шалобанову, решались по преимуществу не Консисторией, а на уровне благочинного, и по его ходатайству, которое Консистория обычно удовлетворяла: «... — говорится в журнале Консистории по поводу описанного выше эпизода, — исправляющего должность псаломщика села Монастырского Прокопиевской церкви Никандра Окорокова перевести на таковую же должность к кузнецкому Преображенскому собору, а на место его к Монастырской Прокопиевской церкви определить исправляющим должность псаломщика уволенного ученика Иннокентия Окорокова, для чего и дать им указы...»23. Итак — куда как понятно — «согласно ходатайству благочинного...».
Церковь без крыши. — Как мы видели, любое более или менее заметное деяние в какой-то мере служит сиюминутным целям отдельных лиц или группы людей. Она же является плодом и следствием элементарных человеческих побуждений — низменных или высоких, а нередко и просто бессмысленных или необъяснимых.
расположенных в черте города Кузнецка, начиная с момента их возведения, и убедились в правомерности избранного нами подхода.
Впрочем, об одной церкви рассказано еще не было, ибо находилась она в Кузнецке весьма непродолжительное время. Справедливости ради этот пробел надо восполнить, используя, как и прежде, выбранные нами мерки. Впрочем — не только «для справедливости», но и в силу, пожалуй, наиболее парадоксальной ее участи. Итак — походная церковь Глеба Георгиевского. Из рапорта священника Георгиевского епископу Платону от 18 июля 1869 г. узнаем:
«Рапортом моим, — пишет Георгиевский, — от 9-го февраля сего года за № 6-м входил я к Вашему Преосвященству с убедительнейшею просьбою о соизволении Вашем на предмет помещения имущества моей походной церкви в Кузнецкий Преображенский собор, так как и самое местожительство мое сосредоточивается в городе Кузнецке. Но на сию мою просьбу и по настоящее время не получал никакого отзыва. Между тем как я при крайней моей необходимости все главное имущество церкви — как то: святой Антиминс, священные сосуды, дарохранительницы, Евангелия, кресты и Святые иконы — и всею почти ризницу с служебными книгами содержу у себя на дому. А содержание таковых вещей в жилом доме и неприлично — и даже совершенно опасно. Потому вторично всепокорнейше прошу, Ваше Преосвященство, соблаговолите дозволить мне поместить имущество моей церкви, если не в означенном соборе, то, по крайней мере, в Кладбищенской церкви, где не положено быть местному священнику. На что от Вашего Преосвященства и ожидаю резолюции...»24.
Стало быть, походная церковь, предназначенная для совершения треб на золотых приисках, находится в Кузнецке... в доме Георгиевского. Ничего удивительного в этом нет, поскольку много ранее, начиная с 1860 г., когда священником этой церкви был Лука Обрядин, она в зимний период находилась в храме по месту жительства Обрядина — селе Безруковом25. Новый священник — новое местожительство и, следовательно, новое место хранения.
в этом селе не проживает, и отказывает Георгиевскому — причем немотивированно — в его просьбе поместить церковь в соборе или в Кладбищенском храме. Оставлять же походную церковь на приисках представлялось нецелесообразным, из-за «сезонности» золотодобычи, а также ввиду отсутствия, по признанию Георгиевского, «помещения, как для самой церкви с имуществом, так равно и для жительства моего с семейством». До 1860 г., впрочем, церковь находилась на Царево-Николаевском прииске, но он со временем захирел, часовня там разрушилась, а священнический дом пошел на слом.
Получив рапорт Георгиевского, 26 августа 1869 г. епископ наложил на него такую резолюцию: «г. Кузнецк далеко отстоит от места служения священника Глеба Георгиевского, а потому помещение походной церкви в г. Кузнецке считаю неудобным. Потребовать от благочинного сведений, где прежде помещалась эта церковь и не может ли быть заменен священник Георгиевский другим благонадежным священником»26.
Итак, епископ с деталями дела не знаком, ему неведомо, где находилась походная церковь до Георгиевского, но из рапорта последнего он видит, что благочинный отказывается дать место походной церкви в Кузнецке, хотя Георгиевский — кузнечанин. Видя такое отношение благочинного к Георгиевскому, епископ становится на сторону благочинного и, хотя из текста рапорта вовсе не вытекает, что Георгиевский в чем-либо виновен, косвенно называет его неблагонадежным и даже просит приискать ему замену. Епископ просит благочинного и, стало быть, тем самым «развязывает ему руки».
Можно ли такое доверие не оправдать? Малышев старается. Он пересылает епископу «мнение» управляющего золотыми приисками Корженевского, от 5 декабря 1869 г.:
«Что же касается до службы находящегося на промыслах при походной церкви священника Глеба Георгиевского, то я должен с сожалением сказать, что он своими поступками не снискал ни уважения, ни расположения своих прихожан, в чем я имел возможность удостовериться вполне из многих сведений, полученных мною от гг. приставов промыслов, так и от других служащих и рабочих»27.
«неблагонадежность» совершенно немотивированно, поскольку рапорт Георгиевского ничего личностного не содержал, а приводил лишь обоснованные опасения за судьбу церкви, которая временно и вынужденно хранилась в частном доме; причем за наем сторожей, заметим, Георгиевский платил из собственных денег. Не значит ли сигнал епископа, что Георгиевский отдан Малышеву «на милость»? Надо полагать, священника походной церкви, конечно же, «растоптали» — ведь он оказался в полной изоляции и не мог заручиться поддержкой ни благочинного, ни епископа, ни управляющего приисками.
Но вернемся к начатому разговору. Какими «объективными причинами» можно объяснить пусть даже кратковременное бытование походной церкви в Кузнецке? Нет таких причин. Что обслуживала прииски? Так ведь работа — сезонная. Стоило ли так непродуманно создавать «церковь-передвижку», судьба которой и местоположение зависели сугубо от жизненных обстоятельств священника, который ее обслуживал. Не получилось ли совершенно по рапорту Кроткова: «окрестили (создали), а там живи, как знаешь»? Судьбу этой злосчастной и многонеудобной церкви определяет опять же случай, стечение обстоятельств и, в конце концов, столкновение характеров: Георгиевского, Корженевского, Малышева, епископа Платона...
И снова мы пришли к выводу, что смысл каждого отдельно взятого события можно постигнуть, лишь разобравшись в мотивах и психологии людей, которые за этим событием стоят. История без людей мертва и пути ее кажутся неисповедимыми. Смыслом наполняют ее люди с их достоинствами и пороками, и лишь тогда ходы истории вдруг получают, если не полное объяснение, то, по крайней мере, находят гипотетическую разгадку...
Примечания:
1. ГАКО, ф. ОДФ-60.
3. Там же, л. 1-об.
5. Там же, л. 3.
6. НБ ТГУ. — ОРК — Витр. 783. — Л 17 — 18.
8. НБ ТГУ — ОРК. — Витр. 783. — Л. 35.
9. Там же.
10. ГАТО ТФ, ф. 156. оп. 22, д. 319, л. 1.
11. Там же, л. 3.
13. Там же, л. 8.
14. НБ ТГУ. — ОРК. — Витр. 783 — Л. 18.
15. Там же. л 26-об.
16. ГАТО, ф. 170. оп. 3, д. 800. л. 13.
— 15.
18. НБ ТГУ. — ОРК. — Витр. 783, — Л. 44.
19. Там же, л. 57.
20. ГАТО, ф. 170, оп. 3, д. 990, л. 2.
21. ГАТО, ф. 170, оп. 3, д. 2477, л. 6.
23. Там же, л. 9.
21. ГАТО, ф. 170, оп. 3, д. 1074, л. 1.
25. Там же, л. 3.
26. Там же, л. 1.