Глава пятая
ТОЛСТОЙ И ДОСТОЕВСКИЙ: ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ОРБИТ
Хранитель памяти. — В каждом городе есть старожилы, у которых сохранились личные архивы. Слава тем, кто бережет историю родного края и аромат былых впечатлений и встреч!
Кажется совсем недавно ушел из жизни старейший работник Новокузнецкого краеведче-ского музея, Константин Александрович Воронин — а прошло, оказывается, столько лет…
Довелось читать благодарственных записи посетителей музея, для которых трехчасовые экскурсии проводил 85-летний Воронин: «Готовы слушать еще столько же!» — пишут посети-тели. Потому что Воронин из тех редких людей, что родятся хранителями, исследователями, рассказчиками, — одним словом, музейщиками.
Дар музейщика так же редок, как дар истинного поэта или художника. Можно приобрести так называемый «профессионализм» в любом деле, в том числе и в музейном, нельзя приобре-сти дар хранить память. Это дар — одним жестом, взглядом, выразительным словом перекиды-вать прочные мостики из «вчера» в «сегодня» и «завтра», в чем и состоит, собственно, одна из главных миссий музейщика.
В адресе, который К. А. Воронин получил от томской общественности в день 85-летия, справедливо сказано, что личные встречи и беседы с ним всегда интересны и содержательны, справедливо также выражена уверенность, что он плодотворно завершит все задуманное по изучению и описанию истории своего края. Потому что — кто сказал, что Воронин ушел из жизни? Да, теперь он уже не является на работу к девяти утра; но — он не может не работать. Не рассказывать. Не воскрешать былого. Даже сейчас. Когда его нет среди нас.
В Кузнецке стоит по сей день здание городского училища. Ему полтора века. В стенах его набирались ума и озорничали многие поколения, и каждое выдвигало достойные имена, кото-рые вошли в историю и тем самым прославили старое училище и свой родной край.
В прошлом веке смотрителем «вольнодумного» училища, как уже сказано выше, состоял Ф. А. Булгаков. Два его сына — Вениамин и Валентин — в этом училище «набирались ума». Об этой поре написал впоследствии Вениамин Булгаков. Вот каким лет сто назад видели Куз-нецк мальчики Булгаковы:
«С вершины холма мы разглядываем сотни деревянных домиков и амбаров, огороды с то-полевыми и черемуховыми садами. Городок похож на большую игрушку с двумя церквами, стоящими посреди голых площадок в скупой зелени, и маленькой церквушкой среди берез и черемух на кладбище…»1.
Это была пора, когда при виде первого парохода на Томи старушки крестились и помина-ли беса. «Город Кузнецк жил 300 лет без пара и электричества. Школьники разглядывали паро-ходы лишь на картинках». Первый пароход произвел сенсацию.
Это была пора, когда Достоевский еще не стал легендой. Многие хорошо помнили его в черной кожаной шляпе, в сапогах-броднях, смотрели из окон, как он шел на охоту, а за ним бе-жала вислоухая черная собака. Многие самолично присутствовали на его романтическом вен-чании, когда невеста была так хороша, что ей простили неустроенную ее жизнь, а жених так необычен, что горожане все гадали, привечать или чураться заезжего господина, который еще вчера был ссыльным солдатом.
Мальчики Булгаковы еще не думают, что почти через сто лет исследователи будут искать некую статью, которую напишет один из них, потому что именно эта статья многое просветлит в коротком и бурном кузнецком периоде жизни Достоевского. Пока же они просто играли в до-гонялки около старого домика, где еще обитала семья Дмитриевых — один из них был свидете-лем на упомянутом выше тревожном венчании. Не знали мальчики Булгаковы и того, что вовсе неподалеку ровесник их Костя Воронин уже намечен историей в хранители маленького отрезка их жизни, запечатленного в письмах. И уж вовсе не думали, что на долгие годы привяжет их к себе орбита Толстого — Ясная Поляна, где в эту самую пору почти мифический старец уже по-ставил вопрос: «У тебя будут тысячи десятин земли, сотни лошадей, ты будешь знаменитее всех поэтов и писателей мира. А зачем? Для чего? Что это тебе даст?» (Т. Л. Сухотина-Толстая, «Воспоминания»)2. Мог ли думать Валя Булгаков, что именно ему суждено будет описать «драму, которая становится тогда подлинной драмой, когда у нее нет виноватых, но обстоя-тельства заводят в тупик». И уж вовсе не подозревала гимназистка Агния Воронина, сестра Кости, что станет адресаткой волнующих писем, которые воскресят для нас дополнительные странички яснополянской биографии Валентина Булгакова, последнего секретаря великого пи-сателя Льва Николаевича Толстого.
Упомянутые письма прилагаются к аппарату книги, а рукопись Вениамина Булгакова «Далекое детство», в которой описан Кузнецк конца прошлого века, вышла в свет лишь в 1991 г. под названием «В том давнем Кузнецке», как сказано выше.
Выросли мальчики — покинули родной Кузнецк. Веня и Валя Булгаковы вместе с еще тремя кузнечанами отправляются в Томск. Всем очень весело. Едут они на широкой, ямщицкой телеге под звон колокольчиков…
В Томской гимназии они живут в специальном пансионе для детей чиновников и учите-лей. Маленькая колония кузнечан держится вместе. Вот они на фотографии втроем — братья Булгаковы и Воронин. Очень дружная и бедовая компания. Они увлекаются одними и теми же книгами, бывают в концертах и сами их устраивают. Валя Булгаков, заводила и «главный запе-вала», даже организовал «хор девушек», в котором… пели одни мальчики. И ничего, что деся-тилетия спустя София Андреевна Толстая напишет в дневнике (27 февраля 1910 г.): «…играли с Надей Ивановой две симфонии Гайдна. Пел Булгаков однообразно и грубо, а голос большой»3. София Андреевна относилась к последнему секретарю своего супруга не то что неоднозначно, а скорее — переменчиво. Но об этом — ниже. Пока же в Томской гимназии «хор девушек» поль-зуется неизменным успехом.
Еще дежурят мальчики у театрального подъезда, когда приезжают знаменитости, — охо-тятся за автографами. Именно тогда Валентин Булгаков и стал страстным коллекционером (позже он станет обладателем автографов Ромена Роллана и Эйнштейна, Рериха и Шаляпина, с которыми состоял в деловой переписке).
«золотая молодежь» не только развлекается.
Юный Валентин Булгаков — постоянный корреспондент омской газеты «Степной край», сотрудничает и в томских газетах. В 1904 году в приложении к газете «Сибирская жизнь» вы-ходит статья «Ф. М. Достоевский в Кузнецке», в которой восемнадцатилетний автор впервые опубликовал неизвестные материалы о венчании Достоевского с М. Д. Исаевой в Кузнецке в 1857 году. Газета «Сибирский вестник» публикует статью Булгакова с критическим разбором картины художника Вучичевича «Домик Достоевского в Кузнецке». А в томском журнале «Си-бирские отголоски» под редакцией гимназиста Булгакова публикуются впервые письма П. И. Чайковского, адресованные А. Я. Александровой-Левенсон. Двадцатилетний Булгаков уже из-вестен за пределами Сибири. В 1906 году в «Записках Красноярского Подотдела Восточно-Сибирского отдела Русского географического Общества» выходят русские и ойротские сказки, записанные в 1904 году в Кузнецком и Бийском округах гимназистом Булгаковым, страстно ув-леченным сибирским фольклором. В числе близких людей в томскую пору он называет извест-ного ученого, этнографа, путешественника и исследователя Сибири, Монголии и Китая Г. Н. Потанина. Но вот в 1906 году с золотой медалью закончена Томская классическая гимназия.
В орбите Толстого. — Из биографии Валентина Булгакова известно, что впервые он по-знакомился с Л. Н. Толстым в 1907 году, когда уже был студентом историко-филологического факультета Московского университета и председателем Сибирского землячества московских студентов. Известно, что молодой филолог в течение двух лет часто посещал Толстого и был близок к его дому, а в декабре 1909 года принес ему рукопись, «Христианские этико-систематические очерки мировоззрения Л. Н. Толстого».
Толстому студент Булгаков понравился. В письме от 24 декабря 1909 года к Черткову он пишет: «Письмецо это Вам передаст Булгаков, которого Вы знаете. Он составил большую рабо-ту, которую я рассмотрел и нашел хорошей. Что скажете Вы? Человек он очень и умный, и ис-кренно убежденный, как я его понимаю»4.
Булгаков не только понравился Толстому, очевидно, он был ему интересен особо. Когда безвестный студент попросил Толстого разъяснить некоторые пункты своих воззрений на вос-питание и образование, Толстой принялся за ответ. Это было 9 апреля, а 3 мая ответ был не только закончен, но разросся в объемную статью, впервые напечатанную в «Свободном Воспи-тании» 1909 — 1910 гг., № 2.
Это было время, когда, вспоминая об отце, Татьяна Львовна Сухотина-Толстая писала: «…В те годы мы не понимали его. Его взгляды пугали нас, но не убеждали!»5.
Разглядываем фотографии 1909 года и пытаемся угадать, когда именно судьба Валентина Булгакова неотвратно вошла в орбиту Толстого-писателя и каким увидел он впервые Толстого-человека. Что прочел в его пронзительно-светлых глазах: смятение («Я как будто жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти и ясно увидел, что впереди ничего нет, кроме погибели». Л. Н. Толстой, «Исповедь») или просветление? Вот Толстой рассказывает сказку внучатам. А вот — склонился над рукописью с единомышленником и другом В. Г. Чертковым. Попытаемся вгля-деться в эти фотографии глазами студента Булгакова двадцати четырех лет от роду, который, став личным секретарем Толстого 17 января 1910 года, «был совершенно счастлив получить возможность постоянной близости с человеком, к которому не мог относиться иначе, как с ве-личайшим преклонением и любовью».
Живет секретарь в Телятниках, на хуторе Черткова, с которым тоже сближается. Он ведет обширную переписку и даже отвечает от имени Толстого на письма, что потоком идут в Ясную Поляну. За составление ответов на письма Толстой ставит Булгакову «оценку», о чем поминает в своем дневнике. Секретарем он явно доволен: «Булгаков прекрасно помогает»6 (запись от 14 февраля).
«Теперь же благодарю особенно за Булгакова и Беленького. Оба работают, и так хорошо. Мне кажется… что мне ничего не нужно, а кончается тем, что два таких работника не переста-вая работают и все не успевают…» (из письма 14 февраля 1910 г.).
О многих моментах жизни и творчества Толстого в тот год мы узнаем, дополнительно к письмам и дневникам самого писателя, еще из дневника Валентина Булгакова, который он ве-дет весьма скрупулезно.
Полон жизни и гомона дом Толстых. За чаепитием собираются поэты, художники, компо-зиторы. Но за видимым благополучием роятся тяжкие коллизии. Жена писателя, София Андреевна пишет сестре, что Толстой спокоен, но «…иногда прорываются у него речи против город-ской и вообще барской жизни»7, а в письмах к мужу сетует: «…Что бы я дала, чтобы знать, о чем ты думаешь…»8.
Молодой секретарь всегда рядом с Толстым. Вот они летом в саду разбирают переписку. Уже заведен писателем «Дневник для самого себя». И, может, внесена уже в него запись от 20 августа 1910 года: «…Вид этого царства господского так мучаем меня, что подумываю о том, чтобы убежать, скрыться»9. Мог ли ведать Толстой при всей своей прозорливости, что именно этот молодой человек станет хранителем Ясной Поляны и ее душой… А вот Булгаков чуть по-одаль от «взрослых» гостей Толстого, но — «свой» в их кружке. Он уже понимает, как непро-чен мир в этом доме.
Секретарь уже знает, что тщетны надежды домочадцев на «выздоровление» Толстого («…Он пишет какие-то религиозные рассуждения. Я, однако, желаю, чтобы он уж поскорее это кончил и чтобы прошло это как болезнь»10. (Из письма С, Д. Толстой к сестре Т. А. Кузьмин-ской) У Булгаков — как бы связной между Толстым и Чертковым, которого в Ясной Поляне не принимают после того, как по его совету писатель составил завещание о передаче своего насле-дия в общенародное пользование. А между тем «... в Телятниках, за три километра от Ясной, концентрировалась вся огромная работа по трудам Льва Николаевича. Вместо того, чтобы ви-деться и решать дело в словах, приходилось обо всем писать»11. Письма передает Черткову Булгаков. Трудненько приходилось молодому секретарю в этой буферной роли.
Каждый вечер, придя в Телятники, Булгаков запишет чуть не каждое слово, сказанное Толстым за день, запишет все свои впечатления. Опять же, — не ведая, что этот дневник, «У Толстого в последний год его жизни», выйдет в свет очень скоро и много раз будет издаваться и переводиться чуть не на все европейские языки, так же, как «Жизнепонимание Л. Н. Толстого в письмах его секретаря» (1911). Именно Булгакову суждена была духовная близость с Толстым в пору, предшествующую его уходу.
О местонахождении Толстого знала лишь младшая дочь Александра, которая и уехала к нему. «Через несколько дней после отъезда Александры Булгаков, живущий у Черткова в Теля-тинках, пришел ко мне и сообщил по секрету, что отец заболел и что Чертков поехал к нему», — сообщает Татьяна Львовна12«Не знаю», — ответил Булгаков. И это таким тоном, словно хотел сказать: я и сам не понимаю, — Он заставил меня поклясться, что я никому не открою тайны, которую он мне доверил»13 (Из записок Татьяны Львовны Тол-стой).
Не мог Булгаков открыть тайну. Давно уж этот очень молодой человек, знавший, что «Дневник для самого себя» Толстой прячет под рубашкой или в сапоге, сделал вывод, вполне созвучный выводу дочери Толстого, которая пытается рассудить родителей: «Ни тот, ни другая ни в чем не уступали. Оба защищали нечто более дорогое для каждого, нежели жизнь. Она — благосостояние своих детей, их счастье — как она его понимала, он — свою душу»14.
И тем. не менее именно Булгаков бежал вслед за обезумевшей Софьей Андреевной по ли-повой аллее, ведущей к пруду утром 28 октября. Он не успел догнать ее. Минута — и перед ним мелькнуло ее лицо, она захлебывалась в воде и беспомощно разводила руками. Булгаков бросился в пруд, вода доходила ему до шеи — а он был человеком рослым. Подоспевшая Алек-сандра Львовна и лакей помогли ему спасти Софью Андреевну. Этот случай приведен В. Шкловским в его книге Лев Толстой».
Б. Ф. Булгаков был секретарем Толстого всего один год. Но всю последующую жизнь, в течение более полувека, он оставался бытоописателем и летописцем творчества Толстого. Воз-можно, ему повезло даже больше тех, кто долгие годы прожил бок о бок с Толстым. Потому что Булгаков узнал его уже на том рубеже, когда Толстой отсеял все лишнее, что сам бы не поже-лал взять с собою в бессмертие, оставив единственное ценное — сущность постигнутого за дол-гую жизнь.
Верность. — С 1912 года в течение четырех лет Булгаков описывал огромную библиотеку Толстого, находил в ней и регистрировал неизвестные до тех пор записки писателя о прочитан-ном, пометки на полях книг и — самое сокровенное — замечания гениального автора о собст-венных творениях! Так, даже после кончины писателя, Булгаков все еще продолжал постигать его.
В Ясной Поляне жизнь шла своим чередом. Отношения с Софией Андреевной у Булгако-ва, как уже сказано, были переменчивы. То в Дневнике ее находим записи о том, что она недо-вольна, как пишет Булгаков об Л. Н. Толстом в своих книгах. То, напротив, — «Булгаков ум-ный и хороший человек, и с ним приятно» (18 августа 1914 г.)15.
Сохранились письма С. А. Толстой к Булгакову. Очень разные. В основном — в Москву, где он одно время работал в музее Толстого, некоторые — в Томск, и даже в тюрьму, но об этом ниже. В одном из писем (17 марта 1914 г.): «Вы со. злобой (по-христиански, верно), кри-чали о моем осуждении Льва Николаевича,., Вы начали с Вашего негодования на мое упомина-ние о молебне. Ваше же полное непонимание меня и моего отношения к мужу я давно усмотре-ла в Вас...»16.
Но у Валентина Булгакова «был характер». Он сам, описывая этот инцидент, приводит текст своего ответного письма. Сознавая необходимость пребывания в Ясной Поляне, чтобы довести до конца разборку библиотеки, он, однако, заявляет, что «... согласен продолжать рабо-ту лишь в том случае, если бы Вы стали смотреть на меня только как на работника, не касаясь ни взглядов моих, ни убеждений, как частного человека, ни отношения моего ко Льву Николае-вичу... Независимостью своих суждений и своего положения я дорожил и дорожу и расставать-ся с ней ни при каких условиях не считаю возможным...»17.
Эту, по словам Булгакова, единственную размолвку с Софьей Андреевной, — но настоль-ко серьезную, что он даже покинул Ясную Поляну, — «пригасили» друзья и родные Толстого и «первое время в наших отношениях с Софьей Андреевной чувствовалась некоторая принуж-денность, которая, однако, постепенно все сглаживалась, и, наконец, совсем исчезла»18.
Пацифист Булгаков. — Вообще же с Софьей Андреевной Валентин Булгаков были единомышленниками по важнейшему в 1914 году вопросу. Оба не считали возможным «убивать людей» на войне. А было так, что в начале первой мировой войны группа последователей Толстого опубликовала пацифистское, антимилитаристское воззвание. Подписавшие его, в том числе и Булгаков, были арестованы. В 1916 г. состоялся суд, когда их оправдали. Но до того Булгаков пробыл в Тульской тюрьме 13 месяцев с 1914 по 1915 год. И С. А. Толстая Булгакова в тюрьме даже навещала, не тая зла, за то что воззвание составлялось в ее доме и из ее дома распространялось. Впрочем, о своем намерении отказаться вообще от воинской повинности Булгаков написал Толстому из Телятинок еще 16 сентября 1910 года. В письме С. А. Толстой от 12 мая 1915 г.: «меня иногда мучает совесть, что я Вас удерживала от стремления Вашего пути в санитары. Мне хотелось, чтобы вы кончили работу в библиотеке, а потом шли бы на доброе дело ухода за страждущими. Жаль! Хотя Вы пишете, что бодры и готовы переносить всякие не-взгоды, но, конечно, Вам очень тяжело и я жалею Вас всей душой…»19.
Известно, что Софья Андреевна и Сергей Львович Толстые, а затем и мать Булгакова, Татьяна Никифоровна, специально для того прибывшая в Ясную Поляну, обращались с хода-тайством об освобождении Булгакова из тюрьмы под залог, но поначалу Тульское жандармское управление им отказало.
Удивляет, что, находясь в Ясной Поляне, в орбите Толстого столько лет, Булгаков никак не утрачивал «кровной» связи с родными местами и, похоже, говорил о том в доме Толстых. Бывая в Кузнецке и Томске он, конечно же, «свежим глазом» как бы «открывал» для себя «феномен провинции», но от этого никакие меркла его привязанность ко всем и всему, что остава-лось в ней.
В письме С. А. Толстой от 28 мая 1914 г. в Томск:
«Меня удивило Ваше отношение к жизни в Сибири, то есть к тому, что чувствуется в Томске тот провинциализм, от которого Вы уже отвыкли, живя в Москве, и потом и в Ясной Поляне при Льве Николаевиче и при всем, что касалось его. Конечно, это все другое, но ведь и Вы другой и Вы растете умственно, делаетесь требовательны к жизни и то, что впечатляло Вас раньше, теперь уже отжито. Как то повлияет на Вас Ваш Кузнецк, тоже идеализированный так сильно Вами. А природа везде хороша...»20. И — 18 нюня 1914 г, в Томск:
«... Где Вы, что Вы? Вернулись ли из своего любимого дорогого Кузнецка? Нагляделись ли на дикие пионы и на красоту гор сибирской природы? Па Ваше последнее письмо я Вам еще не отвечала, потому что Вы уезжали из Томска, а теперь, верно, уже вернулись, и я жду известий о Вас и описания Ваших путешествий...»21.
В Томске Булгаков был «дома». Он вел публичные беседы, а в Томской университетской библиотеке хранится даже одна из его книг с автографом.
Биография Валентина Булгакова хорошо известна. Последние двадцать лет жизни он про-вел в Ясной Поляне; как хранитель музея он писал книги, читал лекции, строил и расширял экспозиции многих музеев, связанных с именем Толстого, вел обширнейшую переписку. На-следие Булгакова хранится в ЦГАЛИ — в нем несколько тысяч писем, полученных им. Среди них — письма из Кузнецка и Томска и рукописные тетради, посвященные воспоминаниям о Кузнецке.
Рериху в Индию, и тот отвечал: «Глубоко порадовало нас, что Вы — сибиряк и при том большой патриот своего отечества. Вы ездили по горам, а Алтай явля-ется не только жемчужиной Сибири, но и жемчужиной Азии. Великое будущее предназначено этому замечательному средоточию». Он писал своим старым друзьям в Томск и Кузнецк — братья Булгаковы остались навсегда верны и былым привязанностям, и родимому краю.
Немеркнущие связи. — Почерки у братьев Булгаковых очень разные. Твердый и четкий у Валентина, размашистый и удлиненный у Вениамина. Братья Булгаковы оба пишут Константи-ну Воронину. Но Валентин Булгаков — чаще Агнии Александровне Ворониной-Храповой. Она — преподаватель литературы, живет то в Томске, то в Кузнецке у брата. Бывшая, гимназистка и бывший гимназист давно поседели и потучнели, но былая дружба не меркнет, как не угасает привязанность к родному городу и к отчему дому.
Впрочем, как уже было сказано, письма братьев Булгаковых, адресованные в Новокузнецк (Сталинск) и Томск, приведены в аппарате книги, так что читатель сам увидит эти многолетние «признания в любви и верности» родному краю и былым привязанностям.
Вспоминая об этих письмах, которые не только показывал К. А. Воронин, но и позволил снять с них фотокопии, представляешь себе посылочку с кузнецкими орехами и давно не похо-жего на задумчивого юношу с бархатными глазами Валентина Булгакова, замученного кинема-тографистами и конференциями, который на минуту вдыхает запах детства. Может, его дочери, Таня и Оля, такие далекие от отцовских воспоминаний, от Сибири, от ее маленьких, неожидан-но просвещенных городов, говорят о «кедровой романтике» чуточку с иронией. Кто знает, мо-жет, они бы не стали отыскивать в Томске старую Преображенскую улицу, где жил когда-то общий друг, как это делает Агния Александровна. Может, не стали бы смешно и трогательно грезиться: пришлем-де семена родных медунок. А Агния Александровна прислала...
В воронинском альбоме множество фотографий Толстого.
Полистали тома воронинской библиотеки. «Л. Н. Толстой в последний год его жизни», — «Дорогому Константину Александровичу для просмотра при его сибирских досугах, Ясная Поляна, 1 июня 1961 г.». «Толстой-художник». — «Дорогому К. А. Воронину с приветом, Я. П. 29. 05. 66» (через четыре месяца Валентина Булгакова не стало). «Встречи с художниками» — на этой книге нет привычной дарственной подписи, потому что автор «не дождался» выхода ее в свет, как и писал Агнии Александровне.
нужно было любить свой город, чтобы посылать в его музей каждую книгу и чуть не каждую статью. Понимая, каким ценным библиографическим и архивным материалом станут они с годами.
Представим же себе незримую ниточку, которая связывала через письма этих двух, теперь уже ушедших из жизни людей, а через них — Кузнецк и Ясную Поляну. С письмами Булгакова в далекий сибирский край приходили отзвуки большого литературного мира, упоминаются Бунин, Олеша, Эренбург, Катаев... А в Ясной Поляне бытовал альбом, посланный Агнией Алек-сандровной, где «пояснения от руки делают новый Томск родным и понятным» для Булгакова.
В 1958 г. братья Булгаковы побывали на родине и увезли с собой множество фотографий. Среди них — теплые, «семейные» фотографии с работниками Новокузнецкого краеведческого музея и фотографии около родительского дома по улице Луначарского, дом 17, с вывеской «Аптека № 9». Такие фотографии хранятся сейчас в наследии Валентина Булгакова в его Мос-ковском архиве и хранились у Новокузнецкого старожила К. А. Воронина, потому что обмен снимками — идет постоянно. У кузнечан, бывших однокашников томской гимназии, создается «архив Кузнецка», который каждый из них пополняет не только для себя, но и для друзей.
На фотографии, сделанной в ту побывку около дома, мы видим братьев Булгаковых на фоне тех же шести окон и того же нарядного крылечка, что описаны в книге Вениамина Булга-кова «В том давнем Кузнецке», — только что нет уж «нарядных разноцветных стекол». Между этим домом в Кузнецке и Ясной Поляной — невидимая и прочная связь, поскольку дом этот — кузнецкой поры «голопятых дикарей» — мальчишек общей кузнецкой ватаги, из которых вы-росли не только Булгаковы, но и столько других, прославивших этот удивительный городок. Переписка братьев Булгаковых — частица летописи Кузнецка.
Не подвластны забвению те, кто страстной причастностью к общему ритму жизни и к судьбе своего края вписывает себя в историю. Литература К. А. Воронина — его бесценный личный архив.
— Поиски в архивах, помимо своей огромной самоценности, таят еще особый нравственно-психологический смысл, заставляя задуматься, как тесен божий мир, как все мы, оказывается, таинственно связаны друг с другом, и судьбы наши переплетаются столь неисповедимым образом, что сами мы даже не подозреваем, и лишь наши потомки, перебирая старые письма, дневники, публикации, удивятся, встречая на одной странице, казалось бы, ни-чего общего друг с другом не имеющие имена.
Пятнадцать лет назад, просматривая письма кузнечанина Валентина Федоровича Булгакова, о которых говорилось выше, встречались, как уже сказано, фамилии Потанина, Вучичевича, Гуркина. А совсем недавно в томском архиве довелось искать сведения о вышеназванных двух художниках для планируемой юбилейной выставки В. Д. Вучичевича-Сибирского (125-летие), — поистине мир тесен, а Гуркин был с Вучичевичем дружен и, по сведениям, они даже писали одну или две картины совместно.
Имя же Потанина, поминаемое Булгаковым еще в гимназическую пору, удивляло особо. Впрочем, в Валентине Булгакове удивляло многое; что этот юноша, которому по свидетельству К. А. Воронина, в гимназическую бытность отнюдь не чужды были шалости и всяческие затеи (коллекционирование автографов у театрального подъезда, когда приезжали знаменитости, по-сещение концертов всей компанией, когда заводилой был именно Вал. Булгаков), удивляло то, что именно он, в свои восемнадцать лет, первым опубликовал неизвестные сведения о венчании Достоевского в Кузнецке и критический разбор картины Вучичевича «Домик Достоевского Кузнецке». В числе близких людей еще в томскую пору он называет известного ученого, этно-графа, путешественника и исследователя Сибири, Монголии и Китая Григория Николаевича Потанина.
Интерес к Достоевскому и к названной картине Вучичевича объясним: отец Валентина Булгакова, Федор Алексеевич Булгаков, как мы знаем, какое-то время исполнял обязанности штатного смотрителя кузнецкого уездного училища как раз когда в нем работал Николай Бори-сович Вергунов, соперник Достоевского в его «грозном чувстве» к М. Д. Исаевой. От отца Ва-лентин Булгаков, несомненно, наслышан был о Достоевском, с которым Ф. А. Булгаков, конеч-но, мог быть знаком, равно и о романтической истории, связанной с «домиком Достоевского», где проживала М. Д. Исаева. Впрочем, есть и иное предположение, о чем ниже.
— такой барьер лет, опыта, степени знаний отделял их друг от друга. Впрочем, в свое время, занимаясь темой «служения» Валентина Булгакова Л. Н. Толстому в последнюю пору великого старца, тоже возникал вопрос: почему именно его вы-брал Толстой в секретари — надо полагать, в Москве и Петербурге не было недостатка в ярых последователях Толстого, готовых ему служить.
Конечно, были характеристики классных наставников Томской гимназии: «Способности очень хорошие, прилежен... характера живого, подвижного... скромный, вежливый, довольно уживчивый, общительный и исполнительный»22 (1899 г.). И — «способности хорошие. Маль-чик очень любознательный и начитанный»23 (1903 г.). «Способности отличные, усидчивость — замечательная... По развитию своему выше других учеников. Характер самостоятельный, разве только замечается незначительная наклонность к занятию общими, групповыми интересами»24
— мало ли усидчивых, вежливых, начитанных мальчиков? Вот «групповые интересы» — это уже «горячо». В 1907 г., когда Валентин Булгаков познакомился с Толстым, он, будучи студентом Московского университета — председатель сибирского землячества московских студентов (мостик к Потанину?). Это была пора, когда дочь Толстого писала о молодых людях, близких к ее семье: «молодежи я не встречала живой — это все ходячие мертвецы, те, которых я знаю»25.
В научной библиотеке Томского университета, в архиве Потанина, найдены два письма Вал. Булгакова к Г. Н. Потанину, во многом проливающие свет на ту духовную близость, что объединяла юного кузнечанина с томской закваской, со столь значительными фигурами, как Потанин и Толстой.
Итак: «Гор. Томск, редакция газеты «Сибирская жизнь». Для передачи Григорию Нико-лаевичу Потанину. Москва, 1 мая 1908 г. Остоженка, Савелевский пер., д. 15, кв. 4.
Глубокоуважаемый Григорий Николаевич. По поводу только что прошедшей Пасхи по-здравляю Вас с праздником и с наступлением новой весны. Занимаюсь изучением философии... Толстого. Два раза был в Ясной Поляне. Здесь не перестаю вспоминать о Вас. В Томск летом не приеду. Желаю здоровья и всего лучшего. Вал. Булгаков»26.
«В те годы мы не понимали его. Его взгляды пугали нас, но не убеждали».
Валентина Булгакова взгляды Толстого не только убедили, но и покорили до конца его дней. Ибо в следующем письме Потанину наряду с настоятельной просьбой сообщить все, что тому известно о переселившемся в Сибирь Аркадии Ивановиче Якоби, бывшем профессоре ги-гиены Харьковского университета, близким с братом Толстого Дмитрием, мы читаем: о собы-тии, которое уже отмечали выше: «…никогда среди всех перипетий моей довольно-таки разно-образной жизни не забываю Вашего доброго отношения в Томске и занятия фольклором под Вашим руководством.
В данное время я живу в Ясной Поляне и заканчиваю порученное мне Москов. Толстов. Обществом библиографическое описание библиотеки Толстого. Дело это затянулось ввиду то-го, что мне пришлось просидеть I г. и I м. в тюрьме за составление и распространение христи-анского воззвания против войны. Теперь я выпущен на поруки до суда и скоро, вероятно, снова повезут меня в «Таганку» или в «Бутырку» (очевидно, хлопоты семейства Толстых и матери Булгакова все же возымели действие, — авт.). Сейчас так тяжело всем, что я не думаю об этих маленьких страданиях: они тонут в общем горе»27.
Секретарем Толстого Валентин Булгаков был всего один год. Но всю последующую жизнь, более полувека, он оставался бытоописателем и летописном творчества Толстого. А вышеприведенное письмо написано, очевидно, в 1915 году.
Третье послание юного Валентина Булгакова Г. Н. Потанину своеобразно. Это гербарий с описанием представленных растений. На листе 3080 — 3084 читаем: «Гербарий. Село Коурак. Лето 1906г. Вал. Булгаков».
«Далекое детство». Далее по тексту гербария мы найдем сведения, полученные в селе Коурак от О. В. Сизевой. Но ведь это именно девичья фамилия матери мальчиков Булгаковых, стало быть, — их дедушки и бабушки, у которых Вал. Булгаков проводил лето 1906 года, и, как все-гда, — «в трудах», составлял гербарий.
Описания и названия трав прелюбопытные и поэтичные, как народные сказы:
«1. Разрыв-трава растет на поле среди остальных трав. Когда косарь дотронется до нее литовкой (косой), то последняя переламывается надвое (литовка, — авт.), а трава остается не-вредимой. Когда охотники, чтобы изловить «жолну» (дятла) затыкают ему вход в его жилье — дупло, то «жолна» посредством разрыв-травы открывает вход и таким образом спасается. Дос-тать разрыв-траву очень трудно. (От Авдотьи Васильевны Сизевой, село Коурак).
2. Купорот. Так называется папоротник. В ночь на Ивана Купала на нем расцветает чу-десный «свет» — цвет, цветок. По своим свойствам этот «свет» приближается к разрыв-траве. Достать его очень трудно. Смельчаку при этом «блазнит», как говорит народ, т. е. ему являются всевозможные привидения и чудесные вещи (От О. В. Сизевой, село Коурак).
3. Плакун-трава или Казак. Он растет кустами в ямках, цветет розовыми цветами. Корне-вище его, которое, собственно, и славится целебной силой, располагается в виде человека, рас-ходясь как руки и ноги (женьшень? — Авт.). Плакун-трава исцеляет вообще беснующихся, в частности, лечит падучую болезнь. Также, согласно поверий, стоит только положить ее в дом, где водятся «кикиморы», как они исчезают. Очевидно, к плакуну-траве относится народное по-верье о траве, растущей на слезах Богородицы, так как в «Сне Богородицы» говорится: «на свя-той горе Вольвохе (Голгофе?), под святой древой кипарисой и на святой траве Плакун пролила слезы Мать Пресвятая Богородица» (От О. В. Сизевой, село Коурак).
как чай (От О. В. Сизевой).
5. Егорьевы свечи — растет в рощах, листьев не имеет, стебель его под стебель толще, схож с булавкой и, засыхая, очень похож на восковую свечу. Помогает детям от грыжи и поле-зен при одной мужской внутренней болезни (От О. В. Сизевой).
6. Месячная травка — растет по лужкам. Точно остренькие булавочки расходятся от нее в разные стороны. От детской болезни (От О. В. Сизевой).
7. Ревень-трава — с целебным корнем (От О. В. Сизевой).
8. Скрыпун-трава — скрипящая трава, часто попадается жнецам в полосе хлеба. С лечеб-ной целью затыкают ее на спине, за пояс, даже поверх одежды (От О. В. Сизевой).
«пучка» (зеленая, с белыми цветами, съедобная), но только красного (!) цвета. Употребляется будто бы при внутренних болезнях (От О. В Сизевой)..
10. Дудка (не название), т. е. дудковидное растение, растет оно на солонцах и помогает от внутренних болезней; для этого его варят и пьют вместо чая (От О. В. Сизевой).
11. Розовый колокольчик — цветок, по внешнему виду похожий на известный синий коло-кольчик, но отличающийся от него будто бы только цветом. По целебным свойствам сходна с Казаком (см. выше), но помогает только тогда, когда число его «дудок» (стеблей? — В. Булг.) есть «тридевять», т. е. трижды девять или двадцать семь (От О. В. Сизевой).
12. Прикрыт-трава — отличается ядовитостью. Растет на высоком стебле, до сажени в вышину; красивые синие цветы похожи на колокольчики. От стакана раствора ее человек будто бы умирает (От М. Н. Нестеровой).
13. Татарское мыло — красные цветы, при растирании в воде дающие пену. Употребляет-ся как лекарство, но при какой болезни — неизвестно (От Зин. Сизевой).
— белые цветы с орешковидным корнем. Ими лечат от грыжи, детей от пука (От Зин. Сизевой).
15. Коневник — лилово-розовые цветы; пьют как чай (От Зин. Сизевой)». 28
Так. на страницах одной публикации встретились имена Толстого и Потанина, Гусева и Якоби (имя, возможно, требующее отдельного рассказа), и все они — с неизвестными нам род-ственниками Булгакова из рода Сизевых, из предалекого села Коураки, если считать от Ясной Поляны, где последние двадцать лет прожил Валентин Булгаков, возможно, и вовсе позабыв о гербарии, собранном им, вчерашним гимназистом, в пору летнего гостевания у дедушки и ба-бушки на селе.
Возьмемся за руки, друзья. — Кто бы подумал, что строки из известного романса Булата Окуджавы придут на ум при виде новых архивных материалов, которые нам посчастливилось найти.
И было отчего радоваться.
— ответили музейщики. «Но-вичку» в Кузбассе эта фамилия не говорила ничего. Много позже, перечитывая письма Вален-тина Булгакова, нашлись любопытные строки о томском художнике Гуркине, с которым он, Булгаков, был некогда близок, очевидно, так же, как с Г. Н. Потаниным, на правах младшего, опекаемого старшими и уже известными друзьями.
«Ясная Поляна, 1 декабря 1965 г.
Дорогая Агния Александровна,
Спасибо за привет — письмо от 25/IX и за газетную вырезку с интересной статьей о худ. Гуркине. И как печально читать это: погиб по ложному обвинению в эпоху культа личности в 1938 г.! Сколько же было этих напрасных жертв. Недавно из книги А. Топорова «Крестьяне о писателях» узнал о такой же трагической гибели нашего томского поэта Георгия Вяткина, ко-торого тоже хорошо знал лично. О Гуркине я услышал впервые от Г. И. Потанина, очень инте-ресовавшегося художником. Радуешься, что хоть часть картин Гуркина сохранилось...»29.
Картины Гуркина, по видению, да и по манере, очень близкие с картинами другого томского художника, Вучичевича-Сибирского, видели в Томском художественном музее. Там и узнали, что Вучичевич и Гуркин были дружны. Настолько, что одну или две картины писали совместно. В последних изысканиях, связанных с прошедшей в 1994 году региональной вы-ставкой художника Вучичевича, оказалось, что оба и одновременно были хорошо известны в Петербурге. Их пути шли либо параллельно, либо пересекались. От чего и возникла идея на не-давно прошедшей в Кемерове, Томске, Барнауле, Новосибирске, Иркутске, Новокузнецке вы-ставке Вучичевича, показать также несколько картин Григория Гуркина.
— И вот — последняя находка. Письма Гуркина к Г. Н. Потанину, найденные в архиве Г. Н. Потанина Научной Библиотеки Томского Государственного Универ-ситета. Перед нами открывается многогранная личность, не просто художника, а еще и челове-ка, озабоченного сохранением культуры своего родного Алтая, в чем помогает ему, очевидно, брат.
«г. Барнаул, С. И. Гуркин, 1913 г., окт. 25.
Многоуважаемый Григорий Николаевич! Сеанс картин (очевидно, выставка художника Гуркина на этнографические темы, — авт.) и камлание (действо шамана, — авт.) состоялись в Барнауле 24 октября, публики было много, 27-го октября думаю двинуться в Томск. Со мной вместе едут шаман Волчок Бобожанов и учитель бывшей Министерской школы... Желательно было в Томске устроить. Уважающий Вас Степан Гуркин»30.
Задуманная поездка в Томск осложняется. Потанину шлют телеграмму:
«Потанину Томск.
»31.
Прошли годы. Брат художника Гуркина у властей доверием, очевидно, не пользовался: «Почтовая карточка. Томск. Нечаевская ул. Дом Кухтерина Григорию Николаевичу Потанину.
Уважаемый Григории Николаевич! Прошу выяснить причину моего ареста, если нужно телеграфно — то расход мой. С почтением к Вам Степан Гуркин.
»32.
На карточке — штамп: «Прокурор. Надзором просмотрено». Почта работала довольно исправно; даже поступавшая из тюрьмы корреспонденция доходила, причем не очень задержива-лась. На марках — штемпель с числом: «13. 1. 1919. Томск».
На этом переписка Степана Гуркина с Потаниным, отраженная в бумагах последнего, кончается. Следуют письма самого художника. Живет он на Алтае в селе Анос. Наиболее инте-ресное, на наш взгляд, письмо — поскольку наиболее тесно связанное с темой художника Ву-чичевича, — датировано 13-м января 1913 г. Этот год для Гуркина обещал быть радостным. Очевидно, почти одновременно с Вучичевичем, он строит планы «победной» выставки (мы зна-ем, что таковой для Вучичевича оказалась выставка в Петербурге в 1914 году). Гуркин же пи-шет:
«Милый наш и дорогой Григорий Николаевич!
выставкой. Выставка обязательно в будущем году 1913-м на Рож-дество должна начаться из Томска (здесь и далее слова и фразы подчеркнуты в оригинале, — авт.), потому что Томск это наша всеобщая сибирская гордость. Здесь все должны сдавать об делах своих перед нашими сородичами отчет. Из Томска в Красноярск и если можно, то в ту же зиму в Иркутск. А в Иркутске должна быть остановка на лето — мне хочется прожить в Мину-синске, порисовать памятники тюркских племен (в музее). Это я думаю обогатит мою выставку — и за границей она будет иметь цену (напишите мне об этом плане, хорош он или нет?). На следующую зиму. выставка будет продолжать двигаться вперед в Иркутск — видно будет, куда ехать, до Владивостока или дальше. Хотелось бы после Минусинского музея еще одно лето провести на Байкале и написать — пополнить свою выставку его видами (вспомним, и на вы-ставке Вучичевича, что имела такой успех в Петербурге в 1914 г., виды Байкала занимали осо-бое место). Дальше... быть может, дело мое не выгорит! Тогда, конечно, придется воротиться домой. Но если до Иркутска, Владивостока, выставка даст хотя небольшие результаты и ею за-интересуются, то дальше путь. будет через Японию... и Америку, и так далее вокруг света»33.
Вот такие грандиозные планы. А пока — «эскизы пишу все маленькие. Дело в том, что за душой не имею ни копейки. Написал об этом Анохину — прошу его занять для меня рублей 300 до выставки, ибо будущее лето еще хочется поехать на Белуху, еще раз хочется посмотреть на нашу Красавицу Алтая и написать с нее этюд. Пришлите номера «Сиб. Жизни», где помещены статьи об выставке. Я не получаю газеты — нет денег»34. Стало быть, в газете «Сибирская Жизнь» были статьи о предстоящей выставке Гуркина. Приводим текст одной из них:
«Выставка Г. И. Гуркина.
— Кузнецов, уроженец г. Бий-ска, окончив городское училище, с 1908 г. ежедневно летом вместе со своим учителем путеше-ствовал по Алтаю, где под руководством его и работал. Д. И. Кузнецову нужно продолжать ху-дожественное образование, но средств на это у него нет. По совету учителя он и решил выста-вить свои работы, надеясь на собранные деньги поехать учиться». («Сибирская Жизнь», 1913, № 2).
На тесную связь и единомыслие Гуркина с Потаниным указывают строки: «Не оставьте моей просьбы без ответа (о плане выставки, — Авт.) — ведь мое дело — ваше дело, а я слушаю ваших советов...»35.
Общее дело с Потаниным — распространение знаний о величии и красоте Сибири, об ее древних народах и их высокой культуре. Но как щемительна приписка на полях: «извините, что пишу мало — нет бумаги»36.
... Нет денег даже на газеты. Нет денег на бумагу. У художника, который готовится про-вести свою выставку в кругосветном турне. Его собрату Вучичевичу в этом смысле везло больше. Как уже было сказано, в 1914 г. в Петербурге блистательно прошла его выставка, на которой он представил 101 картину. Все были написаны в Сибири, во время его проживания в Томске.
Но — за все судьбе платят. Вучичевич был зверски убит бандитской рукой в августе 1919 г. на своей заимке близ Салтымако-во37— так, сопутствующее размышление...
Поражает, сколько в Сибири славных имен, о которых мы только-только узнаем, и, порой, лишь чисто случайно. Вот, например, среди друзей Гуркина — еще художник, Михаил Ивано-вич Курзин из Барнаула. В том же 1913 году он собирается писать картину «Ермак принимает дары от покоренных татар сибирских». И Туркин просит совета у Потанина:
«... Курзин эту картину думает писать на Алтае — если только его мысль Вы поддержите и его в этом воодушевите... Картина им будет демонстрироваться в Томске и других сибирских городах, а затем и в столицах... Если же Вы отсоветуете ему картину не писать, ввиду того, что она не заинтересует публику, то Михаил Иванович оставит эту мысль и поедет учиться в Па-риж. До этого времени Михаил Иванович учился в Художественных школах Казани, Москвы и Петербурга. Он хорошо владеет красками — писал декорации и расписывал в церквах стенную живопись»38.
Где эти фрески, в каких порушенных церквах, кто теперь скажет...
Как живется самому Гуркину в этом августе 1913 г.? Похоже, радоваться нечему:
«... О себе скажу, что работаю помаленьку. Главным тормозом в осуществлении моих пла-нов являются средства, которых у меня нет. Материалу же к выставке (выражающегося в этю-дах, рисунках) есть много. Писать картины — нужны деньги и время, и спокойствие. А этого и нет. Денег нет, а тут подросли дети, нужно учить. Галю и Гену_ увезла госпожа Кур лов а, ко-торую я просил мне помочь, обещал рассчитаться, когда у меня будут деньги. Добрая Наталья Андреевна Тихонравова обещала Галю взять под свое покровительство...»39. Стало быть, — судьба художника во всей своей типичности на все времена? Дети, которых куда-то увозят доб-рые люди и берут под свое крыло.
Загадочное письмо к Потанину следует в октябре того же 1913 г.: «... Посылаю Вам на об-зор свою и вообще обиду алтайцев. Если возможно, то помогите поместить в «Сиб. Жизни». Я болен и ничего не работаю. «Сибирскую Жизнь» читаю. Кто-то добрый человек посылает (не Потанин ли? — Авт.). В почтовой доставке испытываю большое затруднение»40.
А как же начало грандиозной выставки на Рождество, до которой осталась всего пара ме-сяцев? Из писем в потанинском архиве мы о том не узнали. Зато удивились, как же, несмотря на немалые свои невзгоды, светел и радостен душой художник Гуркин! Вот он пишет Потанину, с которым, судя по письмам, тесно связан домами, что очень разочарован, — Потанин с супругой Марией Георгиевной обещал приехать к нему на Алтай и не приехал:
«... Как я был рад и весел, думая, что Вы приедете к нам в Анос пожить и отдохнуть на Ал-тае летом... Воздух чист и прозрачен, как кристалл, зеленеют горы и долины пестреют цветами, и красавица Катунь говорит свои дивные сказы о старинной были Алтая! И мне бы так хоте-лось, чтобы милый Григорий Николаевич и Мария Георгиевна подышали животворным возду-хом, испили бы воды из источников «Архан — Кутуки»… Ну да благословит вас Бог и дарует вам силы и крепости… А на следующее лето Алтай — осияет вас свои солнышком…»41.
— ибо из множества источников следует, что Потанин был для Сибири своим, «сибирским Львом Толстым», — из приведенной переписки мы не узнали, равно как не узнали, были ли знакомы Потанин и Толстой.
Но в европейской России и в Сибири в одно и то же время обитатели, равные по силе мысли и духа, светочи.
Точно так, как к Толстому, стекается все самое передовое и необычное, что возникает в общественной мысли и в искусстве, к Потанину тянется поток неиссякающей энергии сибир-ских дарований. Как и у Семенова-Тян-Шанского, о котором ниже, у Потанина обширнейший круг интересов. К нему пишут художники, журналисты, историки, писатели, этнографы… Не-которые из писем тесно связывают его интересы с нашим краем. Представляем два таких пись-ма:
«Томск, Даниловский пер., дом № 9, Е. В. Б. Григорию Николаевичу Потанину.
пил чай, играл на рояле. Получил сиреневый букет, ко-торым возбуждал зависть барышень, идя с ними на пароход. М. Георг. просила Вам кланяться. Пароход очень стучит, дурно отзывается на нервах. Уважающий Вас А. Анохин, 24 мая 1912 г. г. Барнаул»42.
И — «Улус Абинский около Кузнецка. Многоуважаемый Григорий Николаевич!
Пишу Вам из улуса Абинского, находящегося в трех верстах от Кузнецка. Здесь я разгру-жаю кама старичка из шоров. Старичок оказался мало полезен, от него записал три мистерии, но очень тщедушных. Ценны, впрочем, оказались рисунки на бубне! Песен, сказок здесь нет, выродились.
В Бачате прожил 18 дней. Собрал довольно большой материал. Записал, между прочим, сказания о пресловутом «Шуну» в двух редакциях: одну по-русски, а другую по телеутски «ka-jem». Сказания о Шуну в высшей степени интересны в историческом отношении. Песен здесь оказалась целая бездна, сказок не много. Последние держатся в памяти старика — единственно-го во всем телеутском районе сказочника. Шаманство здесь значительно слабее, чем в Алтае; имеет свои типичные особенности. Приобрел два шаманских бубна, которые отправил вместе с другими вещами в Томск на плотах.
— кам. Далее поеду вверх по р. Кондоме, от Кондомы на Сузон разгружать Кама «аркырея». От Сузона направля-юсь к Макарьевску, Уламу и в Анос. В последнем предполагаю быть в 1-х числах августа. Се-мейству Григория Ивановича, всем моим знакомым — «саландарам» прошу поклониться.
Уважающий Вас А. Анохин.
Желал бы видеть в Аносе Николая Яковлевича. Есть спешная работа на целый ме-сяц. 24 июня 1911 г.»43.
— Прошло пять лет. 11 дня мая 1918 года Григорий Гуркин по-здравляет Потанина с Пасхой. Иные времена, иные обстоятельства. Художник сообщает масти-тому ученому: «Вместе с сим Управа препровождает Вам 300 рублей и просит извинить за опо-здание». И тут — поистине сюрприз. Всплывает новое имя, и какое!
«Переданное в Управу письмо к Вам от Р. Д. Семенова-Тян-Шанского рассмотре-но Управой и Управа просит Вас или А. В. Андрианова (А. В. Андрианов, часто поминаемый в письмах Гуркина к Потанину, — автор очерка «Об искусстве в Томске» в книге 1912 г. «Город Томск», — Авт.). Сообщите ему, что вообще желательно было бы, чтобы он состоял на службе в Управе в качестве статистика, но этот отдел пока еще при Управе не образован. В первую очередь Управа может ему предложить работу в Административном отделе, но вряд ли эта ра-бота может его удовлетворить… С другой стороны Управа может ему предложить устроить здесь показательную ферму… Надо полагать, что лицу с высшим образование, да при том с его практической подготовкой всегда при Управе найдется работа… О своем согласии Р. Д. Семе-нов-Тян-Шанский пусть нам телеграфирует, сообщит свой адрес и Управа официально известит его и даже даст ему как члену Географического Общества особое поручение…»44.
Итак — Семенов-Тян-Шанский! Внук известного ученого и путешественника (сын старшего сына от первого брака, Дмитрия), которому за особые заслуги пожалована — как звание! — приставка к фамилии «Тян-Шанский», за исследование загадочного края. Заметим, фамилия передается по наследству — как титул. И, стало быть, потомок ученого, и сам член географического общества, ищет работу. Ему, возможно, предложат всего лишь устроить ферму. О, времена, о, нравы…
Но какие обстоятельства вынудили Рафаила Дмитриевича искать работу именно в Сибири? В архиве Потанина найдено письмо, о котором идет речь. Очевидно, Семенову при-шлось ох как нелегко именно потому, что — «потомок графа Семенова-Тян-Шанского», потому что — владелец имения. Судя по биографии велико ученого Семенова-Тян-Шанского, написан-ной племянником Достоевского, Андреем Андреевичем Достоевским, это фамильная усадьба Гремячка, где семейство Тян-Шанских проводило летние месяцы довольно часто и которое бы-ло передано старшему сыну Дмитрию. Как сложилась судьба Рафаила Дмитриевича, нами не обнаружено, но трагическая гибель его брата Леонида Дмитриевича наводит на многие раз-мышления. Впрочем, — вот письмо Р. Д. Семенова к Потанину:
«Глубокоуважаемый Григорий Николаевич!
К Вам обращается малоизвестный или совсем Вам неизвестный старший внук хо-рошо Вам известного Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского. Я хорошо знаю, как относил-ся к Вам мой покойный дед, как ценил и уважал Вас, — знаю и как Вы относились к нему. Хо-рошо помню Вашу сердечную (всех нас тронувшую) телеграмму соболезнования по случаю смерти Петра Петровича, полученную нашим семейством. Все это позволяет мне обратиться к Вам с одной большой просьбой… В 1914 году 26 февраля умер мой дед. От него мой Отец на-следовал небольшое имение в Данковском у. Рязанской губ. Я взялся в нем поставить высоко-производительное культурное хозяйство… С этой целью собирался переселиться в деревню со-всем. Семью перевез уже с весны 1916 г.; а сам перебрался в феврале 1917 г., но, несмотря на мое в высшей степени хорошее, чисто демократическое, отношение (демократом я был все-гда)..., мне пришлось жестоко пострадать. Мало того, что все хозяйство было разорено, все на-чинания общеполезные были разбиты и разрушены, сам я был ранен тайным злоумышленни-ком, выстрелившим в меня через освещенное окно во время ужина. Рана была тяжелая, в голо-ву, но Бог меня спас, я не только жив, но и вполне оправился. Но и этого мало; там же был убит мой брат Леонид. За что убили этого человека, совершенно непонятно. Это был исключительно одаренный человек, талантливый музыкант, композитор, художник и, наконец, поэт и писатель. Хорошо образованный, знавший великолепно языки… Сблизился с Л. Н. Толстым, который очень полюбил моего брата и высоко ценил его. Между прочим, Л. Н. написал предисловие к одному из литературных произведений моего брата на тему рассказа Андреева «О семи пове-шенных», причем Л. Н. рассказ брата, списанный с жизни, ставил выше Андреевского. Этот рассказ был помещен в «Вестнике Европы» за 1907 или 1908 г. Сблизившись с Толстым, брат мой пошел в крестьянскую среду… Толстой говорил, что считает брата моего способным пойти дальше, чем он сам, что то, что ему не удалось, удастся брату моему, и он, Толстой, рад бы был, если бы ему удалось поучиться у брата моего… В то время (в 1908-11 гг.) по доносу одного из соседей его привлекли за уклонение от воинской повинности. Он заявил, что по своим религи-озным воззрениям он не может идти на военную службу. Пошло снова мыкание по тюрьмам, казармам и арестантским отделениям, в конце концов его признали ненормальным и выпусти-ли… Все его помыслы в последнее время были вне земной жизни и он готовился принять ду-ховный сан и вот его убили, напав на его хутор; дом разграбили, причем погибли его записи и дневник.
определенно предупредили о готовящемся на меня новом поку-шении. Но независимо от этого, у меня на моей родине ничего не осталось, кроме разбитых на-дежд и жизненных целей. Нет средств к существованию для себя и для семьи, состоящей из же-ны и двоих мальчиков 8-ми и 5-ти лет…
Вот моя большая просьба к Вам, глубокоуважаемый Григорий Николаевич, за-ключается в том, чтобы Вы, Патриарх Сибирской культурной мысли и самосознания, приняли меня и семью мою в лоно сибиряков и указали бы отрасль труда, где бы я мог с полнм самозаб-вением приложить свои силы. Дайте возможность жить и чувствовать родину и работать на ее пользу…». (на письме даты нет)45.
Горькое письмо. Еще горше судьба Леонида Семенова, многожды помянутого в дневниках и письмах Л. Н. Толстого в самом тесном соседстве с Валентином Булгаковым. Но сперва — небольшая справка о нем.
Леонид Дмитриевич Семенов (Тян-Шанский) — внук П. П. Семенова-Тян-Шанского — поэт, один из первых представителей русского символизма, издавший в Санкт-Петербурге в 1905 г. «Собрание стихотворений», находился под глубоким влиянием своего друга, тоже поэта-символиста и философа, А. М. Добролюбова. Пережив религиозный перелом, Семенов отошел от политики и литературы, испытывая разочарование в жизни «высших классов» и ин-теллигенции. В крестьянской одежде и лаптях странствовал по Росси. Затем поселился в Рязан-ской губернии и занимался крестьянским трудом, а летом 1908 г. даже работал в шахте. Л. Н. Толстой это одобрял: «То, что пишете о себе, порадовало меня. Не скажу, что работа должна быть поденная, но совершенно согласен, что это очень хорошая форма работы»46. Пришел пешком из Рязанской губернии со своим другом, крестья-нином Михаилом. Шли они 6 дней вдоль полотна железной дороги, без копейки, прося мило-стыню.
Нрава был Семенов, очевидно, нелегкого. Можно полагать, что под влиянием Толстого сильно изменился, так что в письме от 1 октября 1907 года Н. А. Кулаков, служащий Мини-стерства Народного Просвещения, сообщает Толстому, что мать Семенова Евгения Михайлов-на «была поражена переменой, произошедшей с ним за последнее время. Он стал гораздо мяг-че, ласковее относиться к ней и к своим братьям и сестрам»47.
Впечатление Семенов производил, вероятно, неоднозначное. Из дневника С. А. Толстой от 31 октября 1909г.: «Здесь странный Леонид Семенов. Прошел два факультета, а ходит в лап-тях, и работает с мужиком. Идет без копейки денег из Рязанской деревни»48. У Толстого — иное мнение: «27 октября 1909 г. Пришел Л. Семенов с крестьянином. Совсем опростился. И я не могу не радоваться на него, но не могу и не бояться. Нет ясности, простоты. Но я рад ему и люблю его»49. И — «28 октября 1909 г. Пришел Семенов с крестьянином. Семенов в лаптях, совсем бедно одет. Я очень рад был ему и радуюсь на него и стыжусь себя. Говорил с ним не совсем хорошо... Не то что дурно, а неполное душевное общение. Да я перед ним не стою это-го»50.
«Вестник Европы» опубликовал рассказ Семенова «Смертная казнь». Из письма Толстого к М. М. Стасюлевичу от 23 июня 1908 г.: «Посылаю Вам отрывок из рассказа Леонида Семенова, По-моему, эта вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать и напечатать поскорее...»51. Вполне одобрял Толстой и образ жизни, выбранный Семеновым. В том же году он ему пишет: «Пускай они, правительство, как хотят, как это им нужно, относятся к Вам через паспорт или еще как (Семенов отказался от паспорта, — Авт.)», советуя далее к этим «ним» от-носиться с любовью.
Любил ли правительство Семенов, — мы не знаем, но единомышленник Толстого и друг, Чертков, к Семенову относился неприязненно. В частности, Чертков возражал Толстому, кото-рый соглашался с Семеновым, что, де, «не хорошо распространять свои книжки, особенно еще с портретами»52.
Какой перелом произошел во взглядах Семенова, мы не знаем, но в 1915 году его отноше-ние к учению Толстого резко меняется. Он совершенно от него отказывается и обращается к православию. Более того, в начале 1917 года, с благословения священника, он в местной церкви приносит общественное покаяние за «отпадение» от православия.
«злоумышленники» убили Леонида Семенова около его же дома.
— Во время, когда Рафаилу Дмитриевичу настоятельно необходимо исчезнуть из поля зрения местных радетелей равенства и братства, которые не простили его брату ни графства, ни общественного покаяния с возвращением в лоно канонической православной церкви в 1917 г., настолько, что именно из-за этого воспоследовала расправа, в то время, когда Рафаил Дмитриевич пишет свое отчаянное письмо Потанину, судьба исподволь готовит один из курьезнейших парадоксов той смутной поры.
Как мы узнаем из данных А. А. Достоевского, первого биографа Петра Петровича Семе-нова-Тян-Шанского, к концу жизни, — а он скончался на 88-м году, в феврале 1914 года, — он был членом 53 русских и зарубежных научных учреждений. В его честь названо более десятка географических объектов, включая ледники и пик Семенова в Тян-Шане, вершина «Петр Пет-рович» в Монгольском Алтае и другие вершины в Киргизском Алатау, на Кавказе, а также Шпицбергене и Аляске.
Его именем названо 64 рода, вида, или подвида животных, несколько видов ископаемых, 30 видов растений...
«Мемуары П. П. Семенова-Тян-Шанского» начали публиковаться на правах рукописи вскоре после его кончины (3 и 4 том) в 1915 и 1916 гг. В 1917 году вышел в свет первый том «Детство и юность. 1827 — 1855 гг.». Начали печатать второй — «Путешествие в Тянь-Шань в 1856 — 1857 гг.» — но бросили. Не хватало средств. И все же этот, самый интересный для нас том, вышел спустя 30 лет, в 1946 г.
Мы перечисляем все вышесказанное, — и это ничтожно малая часть того, что было сдела-но за долгую жизнь поистине великим русским ученым, — лишь затем, чтобы с удивлением и печалью констатировать, сколь ничтожными казались заслуги цвета русской интеллигенции тем, кто убил Леонида Дмитриевича Семенова-Тян-Шанского. Ни он, ни, наверное, Рафаил Дмитриевич, которого тоже чуть было не убили, равно как и убийцы, — никогда не узнают, что много позже, около Гремячки, где, скорее всего, и произошло убийство, в родовой усадьбе Се-меновых «Рязанки» (здесь родился и провел детство Петр Петрович) будет создана мемориаль-ная комната и на стене дома появится памятная доска, а в 1982 г. в городе Рыбачьем, па берегу озера Иссык-Куль торжественно откроют памятник ученому — здесь П. П. Семенов провел свои первые исследования и нашел истоки реки Чу.
Вторым встреченным в Омске офицером был Чокан Чингисович Валиханов, первый казахский ученый — историк и этнограф, путешественник и исполнитель «тонких политических миссий». Под влиянием Семенова он совершил ряд путешествий, в частности, в 1858 г. — через Тянь-Шань в Кажгарию, что слыло предприятием не только опасным, но и невыполнимым. К Валиханову был нежно привязан Достоевский, знавший его по Семипалатинску. «Нежно» — иначе не скажешь, чему свидетельство письмо Достоевского к Валиханову, проникнутое восхищением; видно, юный казахский ученый поразил его: «Вы пишете так приветливо и ласково, что я как будто увидел Вас. снова... Я никогда и никому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения, как к Вам, и бог знает, как это сделалось.., — пишет Достоевский Валиханову 14 декабря 1856 года. — Вспомните, что Вы первый киргиз — образованный по-европейски вполне. Судьба же Вас сделала вдобавок превосходнейшим человеком, дав Вам душу и сердце... Съедетесь ли Вы с Семеновым и будете ли вместе в Семипалатинске? Тогда нас будет большая компания. Тогда, может быть, много переменится и в моей судьбе...»56.
Встреча Семенова с Валихановым в Омске как бы предвещала будущую связь с Достоевским. Побывав в Барнауле, «самом культурном уголке Сибири», он направится в Змеиногорск, а затем в Семипалатинск, куда прибыл 7 августа. И здесь, вдруг — знакомец, а, вернее, друг (ничто не роднит так, как общая беда) по петрашевскому кружку, отбывавший ссылку штраф-ным солдатом. Известно, что беседовали они до полуночи. Это время, когда М. Д. Исаева уже пребывает в Кузнецке, и Достоевский переживает мучительный период своего «грозного чувст-ва». Надо полагать, что экспансивный Федор Михайлович о своем чувстве другу тотчас же по-ведал. Весной того же года после путешествия в Кулджу Семенов опять вернулся в Семипалатинск. Достоевского только что произвели в офицеры и целых пять дней друзья проводят в бе-седах и обсуждениях будущей судьбы Достоевского и планах Семенова. Рассказы об отноше-ниях с Марией Дмитриевной, очевидно, в этих беседах занимали немалое место, учитывая, что Достоевский в ту пору был одержим единой мыслью: соединить свою судьбу с ней.
Зимой 1856 г. П. П. Семенов обосновался в Барнауле и с увлечением занимался разбором ботанических и геологических своих коллекций. Откроем скобку, напомнив, что и T. H. Пота-нин был страстным собирателем гербариев и передал эту страсть Валентину Булгакову — свидетельство чему приведенное выше письмо Булгакова к Потанину с присовокуплением состав-ленного им гербария; а если вспомнить, что любили заниматься цветоводством Достоевский и Врангель в Семипалатинске Тюменцев в Кузнецке и Гуляев в Барнауле, получается удивитель-ный по общности интересов кружок сибирской интеллигенции, которую судьба собрала на об-щей странице бытия через жизненный путь Достоевского и в какой-то мере — Булгакова.
«в гостеприимном, хорошо образованном и всегда приветливом барнаульском обществе. Зимний сезон оживляют любительские спектакли в прекрасном здании барнаульского театра»57. В от-личие от Достоевского, которому Барнаул рисуется «хлопотливым городом» с уймой «доморо-щенных талейранов», Семенов отлично чувствует себя в «барнаульском свете» и даже несколь-ко увлечен Екатериной Гернгросс, дамой сердца А. Е. Врангеля, о чем — в письме Достоевско-го к последнему от 9 марта 1857 г. 58.
Пересказывая свои впечатления от ноябрьской поездки в Барнаул, Достоевский сообщает, что Врангель, кажется, был слишком откровенен в Петербурге с X. (Е. И. Гернгросс) и по-видимому показывал ей письма об Исаевой, он поминает и Семенова: «... Она сказала Семенову (с которым я превосходно сошелся), что я поехал в Кузнецк жениться...». Достоевский, оказы-вается, пристально наблюдал за X. и убедился в правоте молвы, что по всему Алтаю приписы-вают ей новое увлечение. «Так как я с этим новым лицом был в отношениях дружеских, не на-зову Вам его; скажу только, что он не горный, а лицо, прибывшее на время из Петербурга... — человек превосходный, умный, нежный и чувствительный, но немного с смешными странно-стями... Во всяком случае, он проводил там время безвыходно... Со мной он хитрил и многого мне не рассказывал. Я даже заметил, что он ко мне получил даже несколько враждебное распо-ложение (из самого дружеского прежде); по крайней мере, стал скрытен и осторожен. Скоро я его опять увижу»59.
Но до марта 1857 г., когда написано это письмо, Достоевский побывал в Барнауле еще и в январе этого же года и по воспоминаниям Семенова пробыл там две недели, хотя по другим ис-точникам — воспоминания Семенова не точны и пребывал Достоевский в Барнауле всего лишь несколько дней. Семенов вспоминает, однако, что они по нескольку часов в день проводили «в интересных разговорах и чтении, глава за главой, его в то время еще не оконченных «Записок из Мертвого дома», дополняемых устными рассказами». Далее — следует описание «сильного и потрясающего» впечатления от «Записок...», причем, похоже, Семенов первым услышал «За-писки...» и отметил, что «пребывание в Мертвом доме сделало из талантливого Достоевского великого писателя-психолога... Но нелегко достался ему этот способ развития своих природных дарований, Болезненность осталась у него на вею жизнь».
Болезненность, не только моральная, но и физическая, действительно остались на всю жизнь, — после женитьбы Достоевский с женой возвращается из Кузнецка в Семипалатинск через Барнаул, где, как известно, с ним случается сильнейший эпилептический приступ, в доме у Семенова, где Достоевские остановились. 9 марта, в тот же день, что и Врангелю, он пишет брату — Мише: «... я остановился в Барнауле у одного моего доброго знакомого (у Семенова, — Авт.). Тут меня посетило несчастье: совсем неожиданно случился со мной припадок эпилепсии, перепугавший до смерти жену, а меня наполнивший грустью и унынием...»60.
полной амнистии. В этот ли приезд, или во время пребывания Достоевских у него в Барнауле, составил Семенов мнение о М. Д. Исаевой, — кто скажет... Но отозвался он о ней, как о женщине выдающейся и внешностью, и внутренним складом ума и души.
Мы ввели в эту главу столь пространное описание встреч Семенова с Достоевским еще и оттого, что возникает вопрос, именно ли от отца Федора Булгакова, смотрителя кузнецкого уездного училища, унаследовал гимназист Валентин Булгаков интерес к кузнецкому венчанию Достоевского, или разговор о том был у него с Потаниным, несомненно, наслышанным от Се-менова, о романе Достоевского с Исаевой. Ведь наверняка художник Вучичевич, проживавший в Томске, именно от Потанина получил импульс поехать в Кузнецк и написать «Домик Досто-евского», равно вполне возможно, что с подачи Потанина, а, не только по собственному ранее пробужденному отцом интересу, Валентин Булгаков публикует в 1904 году критический разбор этой картины.
Таким образом, Валентин Булгаков был как бы связующим мостиком между Толстым, и Потаниным. Но — только ли? Знакомы ли были Потанин и Достоевский? Мы узнаем, что 4 мая 1860 г. Чокан Валиханов в Петербурге выступал в Русском Географическом обществе с лекцией о Кашгарии. Среди слушателей находился Достоевский, который, как известно, был к Валиха-нову особо расположен. И другие друзья докладчика — Потанин и Ядринцев. Трудно предста-вить, что Валиханов их не «сблизил» с Достоевским и что последний, который легко «влюблял-ся» в примечательных людей, не подпал под обаяние такой многогранной личности, как Пота-нин. Так что, возможно, «связочку» с Потаниным Достоевский передал племяннику как бы са-молично.
Так или иначе, интерес к делам Географического общества, очевидно, тесно связывал Семенова, А. А. Достоевского, который одно время был секретарем этого общества, и Потанина. В архиве Потанина — письмо от 5 сентября 1913 г.:
«Глубокоуважаемый Григорий Николаевич! Зная, как интересует Вас вопрос об открытии отдела Императорского Русского географического Общества в Томске..., я позволяю себе со-общить Вам, что в совет Общества я уже докладывал это дело, но Совет рассмотрение его от-ложил до предстоящего сезона, так как только что подано было ходатайство об увеличении субсидий некоторым из существующих уже отделов общества и только что утвержден устав вновь открытого Якутского отдела.
— Авт.) и не премину уведомить Вас, когда (далее одно слово написано неразборчиво, — Авт.) даль-нейшее движение.
Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам чувство моего глубочайшего уважения и совер-шенного почтения.
А. Достоевский»61.
Дивимся в который раз, вознося благодарение архивам, как удивительнейшему, чудодей-ственному орудию судьбы, соединяющему в недрах своих имена и судьбы, — что мы видим вдруг, как тесно переплетены жизненные пути близких по духу людей-современников. Какие дивные островки умов и талантов существовали, оказывается, во все времена, как помогали друг другу, как ценили и уважали дарования друг друга.
Благословенная провинциальная микроструктура соединила воедино Достоевского и Семенова, Семенова и Потанина, Потанина и Булгакова, Булгакова и Вучичевича-Сибирского и последнего с Потаниным., Связи перешли и к последующим поколениям. Внук Семенова Лео-нид связан с Толстым и Булгаковым, а внук его же, Рафаил, — с Потаниным, через художника Гуркина.
«пятачок» сибирской интеллигенции, да и что «сибирской» — интелли-генции вообще. То ли же теперь? — задаемся вопросом. И — к собственному удивлению, отве-чаем себе же: да все так же. Разве и сейчас не находят друг друга люди-сподвижники и со-умышленники? Разве не «зажигают» друг друга общим интересом и общим делом? Прошедшая региональная выставка Вучичевича-Сибирского убедительная порука того, что, объединяясь, российская интеллигенция во все времена создает тот островок, чуть возвышающий всех нас над куда как бурными шквалами моря житейского, особенно же в нашу малостабильную пору...
Примечания:
1. Вен. Булгаков. В том давнем Кузнецке.,. /Лит. обработка и послесловие М. Кушниковой. — Кемерово, 1991. — С. 13.
2. Т. Л. Сцхотина-Толстая. Воспоминания. — М., 1980, — С. 369 — 370.
3. С. А. Толстая, Дневники. В двух томах. — Т. 2. — М., 1978. — С. 307.
— Т. 89. — М., 1957. — С. 163.
5. Т. Л.. Сухотина-Толстая. Указ. соч. — С. 373.
6. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. Т. 89. — М., 1957. — С. 171.
7. Т. Л. Сухотина-Толстая, Указ. соч. — С. 37G
8. Там же. — С. 372.
— С. 40-1.
10. Там же. — С. 377.
11. Там же. –С. 40-1.
12. Там же, — С. 409.:
13. Там же. — С. 410.
— С. 381.
— С. 475.
16. Вал. Ф. Булгаков. О Толстом. Воспоминания и рассказы. — Тула, 1978. — С. 214.
17. Там же. — С. 435 — 436.
18. Там же. — С. 436.
— С. 219.
20. Там же. — С. 216.
21. Там же — С. 217.
22. ГАТО, ф. 101, он. 1, д. 823, л. 367, 368 и 385. Подробнее см.: В. Волчек В. Тогулев. Гимназисты // Разыскания. Историко-краеведческий Альманах. — Выпуск третий. — Кемерово, 1993. — С. 24 — 29.
23. Там же.
25. Т. Л. Сухотина-Толстая. Указ. соч. — С. 177.
26. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив. Г. Н. Потанина. — Опись писем, — № 472 (1908 г.).
27. ПБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем, — № 473-а (1915 г.).
28. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись рукописей. — № 50 (1906 г.).
30. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина — Опись писем, — № 1043.
31. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина — Опись писем, — № 1344.
32. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 113.
33. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 111.
35. Там же.
37. См. подробнее: М. Кушникова. Место в памяти. Вокруг старого Кузнецка. — Новокуз-нецк, изд. «Кузнецкая крепость», 1993. — С. 105 — 126.
38. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 109.
40. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 1044.
41. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № НО.
42. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина, — Опись писем. — № 461.
43. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 16.
— ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. — Опись писем. — № 1045.
45. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина — Опись писем, — № 281.
46. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. — Т. 78. — М., 1956. — С. 137. См: также с. 138
47. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинении, — Т. 77. — М., 1956. — С. 214.
48. С. А. Толстая. Указ. соч. — С. 296.
— Т. 57. — М., 1952. — С. 161.
50. Там же
51. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. — Т. 78. — М., 1956. — С. 169.
52. Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. — Т. 89. — М., 1957. — С. 169.
53. Подробнее см.: И. В. Козлов. Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. М.. 1983.
— Т. 77. — М., 1956. — С. 153.
55. Цит. по: И. В. Козлов. Указ. соч. — С. 55.
56. Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в тридцати томах. — Т. 28. — - Кн. 1.~-
— С. 2487249 и 250. 57. Цит. по: И. В. Козлов. Указ. соч. — С. 32. 58 Ф. М. Дос-тоевский. Собрание сочинений в тридцати томах. — Т. 28. — Кн. 1. —
Л., 1985. — С. 269 — 273.
— С. 272.
60. Там же, — С. 375.
61. НБ ТГУ. — ОРК. — Архив Г. Н. Потанина. Опись писем. — № 1049.