Кушникова М., Тогулев В.: Загадки провинции - "Кузнецкая орбита" Достоевского.
Глава тринадцатая. Возвращение к истокам

Глава тринадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

В первой части книги мы рассказывали уже о том, какие сложные перипетии претерпела «кузнецкая историография» Достоевского за последние сто лет. История изучения темы «кузнецкие священники» или «кузнецкие монахи», в некоторых своих деталях соприкасается, как мы уже установили, с достоевсковедением и изобилует не менее примечательными подробностями. Ибо вслед за почти уничтоженным в 20-е годы сословием священников воспоследовало тщательное, продолжавшееся десятилетиями, упорное и методичное вычеркивание из академических и прочих официальных «Историй» всего, что с этим сословием связывалось. Специальных публикаций было очень мало, а в ипостаси кузнецких храмов — и вовсе «ноль». Так продолжалось до середины 80-х...

Таким образом, период этот можно считать «закрытым». Что вовсе не означает отсутствия интереса к этой теме в ту пору. В 20-е годы местные писатели, журналисты, краеведы очень остро ставили в ряд особо «болючих» вопрос о сохранении таких памятников кузнецкой истории, как Одигитриевская церковь, Преображенский собор, Надвратная крепостная церковь. В те же годы известный краевед К. Евреинов сохранил для истории фрагмент знаменитого креста изографа Лосева, который, по преданию, был поставлен в местной часовенке еще по велению Петра I. Много позже, — но в тот же, заметим, «закрытый» период, — названный фрагмент креста попал в экспозицию краеведческого музея и демонстрировался посетителям.

Стараниями энтузиастов — краеведов, писателей, журналистов, — интерес к теме поддерживался, и именно благодаря им, в первую очередь, история кузнецких храмов, — потрясающе живая и психологичная, — сегодня перед нами.

Истоки.Уже в первых специальных газетных публикациях о Кузнецке с удивлением обнаруживаем не только упоминание, но и целостное, дословное цитирование документов. Особенный интерес непрофессиональных исследователей истории Кузнецка во второй половине XIX в. вызывала первая из сохранившихся царских грамот кузнецким воеводам, датированная 1623 г. Касалась она обстоятельств постройки и снабжения утварью только что возведенного в Кузнецке Преображенского храма. Интересовались ею не только потому, что она — первая, текст которой до нас дошел.

Волею несчастливого случая этой грамотой не заинтересовались ни путешественники, ни особая археографическая экспедиция, которая специально занималась в 30 — 40-е годы сбором подобных грамот; впоследствии их тексты публиковались в «Актах Исторических» и «Дополнениях» к ним. Как же могло произойти, что именно эта, первая из сохранившихся грамот оказалась забытой? Скорее всего, в соответствии с велением времени ученые интересовались более архивами судебными, а не церковными — и, в результате, пренебрегли такой «малостью», как архив кузнецкого Преображенского собора, где и хранилась сия грамота.

Пробел, вызванный то ли чиновной особой логикой, то ли ученой рассеянностью, был, однако, вскоре восполнен. В 1858 г. в «Томских губернских ведомостях» выходит исторический очерк А. Ермалаева «Кузнецк», в котором весьма точно воспроизводится — до последней буквы и надписей на обороте! — текст грамоты1. Вот что в ней говорилось:

«От Государя и Великого Князя Михаила Феодоровича всея Руссии в Сибирь, в Кузнецкий Острог, Воеводе Нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. В нынешнем во 132 (1623) году Ноября в 20 день, писал к нам из Сибири, из Тобольского города, богомолец наш Архиепископ Киприян Сибирский и Тобольский: в прошлом-де во 131 году, Августа в 19 день били нам челом Кузнецкого острога казаки Володька Аверкиев и Оська Филипов и во всех кузнецких служилых людей место и ему, богомольцу нашему, подали челобитную, а в челобитной их написано: в прошлом-де во 130 году по нашему указу и по благословению Отца Нашего Великого Государя Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии воздвигнули они в Кузнецком остроге храм во имя Преображения Господня нашего Иисуса Христа и он-де, богомолец наш Киприян Архиепископ, на освещении того храма велел им дати Антиминс и миро, и масло, и попа, и диакона, и они-де тот храм освятили и в том-де храме Божия милосердия образов местных и дейсисов и царских дверей и сосудов церковных, пречистые запрестольные и креста, и колоколов, и риз нет; и по нашему указу послано от нас с Москвы в Сибирь, в Кузнецкий Острог, с казаками Володькой Аверкиевым да Осипком Филиповым к церкви Преображения Господа нашего Иисуса Христа церковного строения Божия милосердия образов: дейсис, семь икон, получетверты пяди, царские двери со святители, со столбцы и сенью, да образ местный Преображения Господа нашего Иисуса Христа, длина пяти пядей, венец на золоте, да образ Пречистой Богородицы запрестольный, и крест воздвизальный древян, два колокола, а в них весу пуд без полторы ушвенки (ушвенка тогда значила полфунта, — прим. Ермалаева), сосуды церковные оловянные, ризы миткалинные, оплечье бархатное, епитрахиль да поручи выбойчатые, пояс нитяной...»12.

Автор очерка, Ермалаев, — грамотный исследователь и без труда ориентируется в современной ему историографии. Составить популярный очерк — дело многотрудное. Ермалаев ссылается на сибирские летописные известия, сочинения П. Вейдемейра, Н. Полевого, справочную литературу, упоминает об археологических находках близ Кузнецка. Но, главное, — использует малоизвестный архивный документ, выказывая немой, но легко читаемый меж строк укор по адресу столичных специалистов: проглядели, «проглазели» существование документа начала XVII в. — очень редкого, а потому весомой значимости.

Загадочная забывчивость. — К сожалению, очерк Ермалаева в свое время замечен не был. Быть может причина тому — незначительный тираж и, главное, — недостаточная известность «Томских губернских ведомостей» среди сибирской интеллигенции. Выходили они в то время первый год и только-только «набирали обороты», постепенно завоевывая постоянного читателя. Очерк Ермалаева был настолько неизвестен, что он не попал даже в подробнейшую трехтомную библиографию Сибири В. И. Межова. Но то — годы 90-е, — после публикации Ермалаева минуло более 30 лет, какие-то номера, возможно, затерялись — по сю пору, к примеру, разыскивается № 35 этих «Ведомостей», где печаталась одна из частей очерка...

Удивительно другое. I860 год. В те же «Томские губернские ведомости», в № 46, опять попадает — стараниями коллежского асессора II. Ананьина — упомянутая грамота 1623 г. с интересной припиской, что публикация является первой. Она дословно воспроизводит текст «церковной» грамоты, опубликованной Ермалаевым — вплоть до подробнейшей записи на обороте: «В Сибирь, в Кузнецкий Острог, Воеводе Нашему Овдокиму Ивановичу Баскакову. Скрепил Дьяк Иван Болотников 133 года Октября 8 дня, подал грамоту Володька Аверкиев»3.

Из первых глав этой книги мы знаем, что бывший смотритель кузнецких училищ Николай Иванович Ананьин был перемещен на смотрительское место в Томск в марте 1856 г., спустя несколько месяцев после скандала и драки с Серафимом Поповым. Стало быть, список церковной грамоты мог появиться у Ананьина задолго до публикации Ермалаева. Возможно, она попала к нему через настоятеля Кузнецкого Спасопреображенского собора Павла Стабникова — одного из персонажей наших предыдущих глав.

Выходит, что Ананьин, переместившись в Томск, бережно хранит копию грамоты несколько лет. Можно полагать, что история Кузнецка была ему вовсе небезразлична — тем более, что в маленьком провинциальном городке он прослужил более 30 лет...

Но тогда, при столь уважительном отношении к истории, подвигнувшем Ананьина несколько лет хранить весьма примечательный документ из церковного архива и, в конце концов, опубликовать его, — не выглядит ли загадочным, что Ананьин, постоянно проживая в Томске с 1856 г., не заметил публикации Ермалаева в Томских же ведомостях? Притом, что во второй половине XIX в. специальные газетные статьи по истории Кузнецка можно пересчитать по пальцам, а уровень и стиль очерка Ермалаева можно сравнить разве что с историческим же очерком князя Н. Кострова «Город Кузнецк» (Томские Губернские Ведомости 1879-1880гг.).

Существование упомянутой грамоты фиксирует в своей летописи (1867 г.) Иван Конюхов, называя ее «свитком, хранящимся в церковном архиве»4. Не забывает упомянуть ее и Николай Алексеевич Костров, отсылая нас, однако же, опять-таки к публикации Н. Ананьина, а не Ермалаева. Что это, — пристрастное отношение к такому же, как и он, публицисту и историку Ермалаеву, исследователю той же темы, или нарочитая «забывчивость»?

Недавно Новокузнецкой исследовательницей Шадриной в Томском архиве был найден другой примечательный документ. Оказывается, священник Тюменцев, о котором мы рассказывали выше, тоже интересовался грамотой. Он посылает «ввысь» ее текст, очевидно, не подозревая, что он уже был опубликован и Ермалаевым, и Ананьиным5 особого интереса к историографии он явно не питал никогда — иначе бы не проглядел публикаций, о которых рассказано выше, и в придачу — многого другого...

Итак, в 1886 г. кузнецкий благочинный, протоиерей Е. И. Тюменцев (летописец Кузнецка И. С. Конюхов, не раз поминаемый в этой книге, был с Тюменцевым хорошо знаком) снимает копию с царской грамоты и отправляет ее в Томск епископу Исаакию, сопроводив следующим письмом:

«Его Преосвященству

Преосвященнейшему Исаакию,

Епископу Томскому и Семипалатинскому

и разных орденов кавалеру

19 декабря 1886 г.

Благочинного Томской епархии № 14

Покорнейший рапорт

Во исполнение указа Томской Духовной Консистории от 20-го минувшего ноября № 20, покорнейше доношу Вашему Преосвященству, что в благочинии Томской епархии № 14 древних церквей нет и в церквах, ныне существующих, нет также ничего, достойного внимания из древностей, кроме грамоты Государя и Великого Князя Михаила Федоровича, писанной на свитке, длиной 7 четвертей, шириной 1 четверть (в 1623 году) 1732 году 23 декабря, воеводе Кузнецкого острога Евдокиму Ивановичу Баскакову; эта грамота находится ныне в целости, в архиве Градокузнецкого Спасопреображенского собора. Копию означенной грамоты покорнейше представляю Вашему Преосвященству. Царские дары, упомянутые в грамоте, сгорели вместе с деревянной церковью в пожаре, бывшем около 1723 года, как это значится в памятной записке о Кузнецком Преображенском соборе, составленной в 1838 году.

Вашего Преосвященства Милостивого Архипастыря и Отца покорнейший послушник Благочинный Священник Евгений Тюменцев».

Время вносит свои коррективы в осмысление архивных документов. Сейчас нам кажется странным, что копию со столь уникальной грамоты о. Тюменцев снимает лишь после особого запроса Консистории — нет ли каких достопримечательных древностей на земле Кузнецкой. По своей инициативе он этого сделать не подумал и об означенной грамоте нигде не поминал. В отличие от доброхота и краеведа, «кузнецкого летописца», мещанина Ивана Конюхова, который о ней поминает еще в 1867 году.

Обнаруживается и еще одна странная неувязка. Конюхов подробно описывает 3-метровый деревянный крест, воздвигнутый по велению Петра I в ознаменование 100-летнего юбилея Кузнецка, Тюменцев же напрочь «забывает» сообщить епископу о такой достопримечательности — и это несмотря на то, что соответствующий документ Консистории его прямо к этому обязывает...

А между тем в 1927 г. Конкордий Алексеевич Евреинов, один из активнейших «болельщиков» Новокузнецкого краеведческого музея, друг К. А. Воронина и братьев Булгаковых (о чем уже поминалось), будучи еще и педагогом, как-то на уроке труда обнаружил приготовленную для распила доску удивительной толщины. Смахнул вековую пыль, и — сверкнул непомеркшими красками тот самый крест 1717 года, вернее — фрагмент его, расписанный изографом Иаковом Лосевым. Крест по сей день — вернее, сохранившаяся стела с удивительно «говорящей» аллегорией — находится в Новокузнецком краеведческом музее (подробнее: Искры живой памяти. — Кемерово, 1987. — С. 40 — 49), о чем журналисты конца 70-х гг. многажды писали и рассказывали в печати, на радио и телевидении.

Тройная попытка.Пример с грамотой 1623 г. весьма показателен. Три разных человека — Ермалаев, Ананьин и Тюменцев, действуя «врозь» и не подозревая о попытках каждого в отдельности донести до потомков текст документа, прекрасно понимали его значимость. «Тройная попытка» оказалась тем более к месту, что до наших дней церковная грамота не дошла и была уничтожена, скорее всего, при роговцах, истребивших гражданские и церковные архивы Кузнецка. Именно тогда, очевидно, погибли и кузнецкие церковные летописи, одна из которых, как уже говорилось, была сочинена Захарием Кротковым.

О содержании церковных летописей сейчас, увы, мы можем судить только по «Памятной исторической записке» Ивана Конюхова, который использовал их как источник. Степень влияния этих летописей на сочинение Конюхова, к сожалению, установить почти невозможно. Во всяком случае, главы «О церквах», «О часовнях», «О крестных ходах» — чуть не прямые сколки с документальных хроник.

Судьбу церковных летописей могла вполне разделить и летопись Конюхова. По крайней мере, известно, что списков с этой летописи могло быть как минимум два — один из них, со слов Конюхова, пытались приобщить к официальной городской летописи, но было ли это осуществлено — неизвестно. До наших дней дошел лишь один список, который хранится в научной библиотеке Томского госуниверситета6. Если другой, как пишет Конюхов, был «приобщен» к официальным городским бумагам, то он, конечно, не избежал печальной участи кузнецких архивов в 1919 году...

Набожные люди. — Примечательно, что церковной историей края до революции занимались преимущественно люди набожные, по большей части — священники или миссионеры. Заметим, что на первом листе рукописи «Памятной исторической записки» Конюхова стоит крест, под которым мелким авторским почерком начертано: «господи, благослови»7. В очерках Кострова, Ермалаева, Поникаровского, специально посвященных истории Кузнецка, мы не найдем такого обилия материалов о духовной жизни города, как в летописи Конюхова, который сызмальства — среди самых набожных: отец и сноха его долгое время прожили среди монахов-странников.

иначе бы не писал Вербицкий, что Конюхову за его труд «воздадут должную дань благодарности до самого отдаленного потомства»8.

«Набожный человек» Конюхов, миссионер Вербицкий или упоминавшийся в главе «Слепой священник» Дмитрий Беликов — ученый «архиерей», посвятивший целую главу в своей книге: «Старинные монастыри Томского края», истории Кузнецкого Христорождественского монастыря... — как видим, интерес к кузнецкой «церковной» истории был отнюдь не попутным и не страдал «эпизодичностью».

Рассказ В. Зазубрина. — После революции все изменилось. Про Конюхова на долгие десятилетия забыли, Дмитрий Беликов умирает в полной безвестности, кузнецкие церковные архивы сожгли. Одигитриевскую церковь снесли, церковные погосты — тоже, уничтожили городское кладбище, а на костях усопших построили «Сад Алюминщиков». Вот что писал В. Зазубрин, посетивший Кузнецк в 1926 г., в статье «Неезженными дорогами»:

«... Город Кузнецк... Над входными воротами на крепостной церкви вырублено похабное слово из трех букв. Ниже подпись: студент Рычков. Церковь сожжена красным бандитом Роговым и в настоящее время утилизируется часовыми порохового погреба для известных надобностей. Пол церкви покрыт толстым слоем человеческих экскрементов, стены иссечены и измазаны надписями из «заборного писания»...

Несколько орудий мертвыми, свиньими тушами валяются под стеной.

— Был у нас ответственный секретарь укома, Травников, да зампредуисполкома Осипов, — говорит мой спутник, — ну, устраивали они пикники здесь, выпивали, конечно, спёхивали орудия со стены.

Стена церкви, около которой «гуляли» Травников и Осипов, щедро исписана заборными лозунгами. Это, вероятно, в целях «разоблачения поповского обмана»...

Я медленно иду по рубчатым, черно-рыжим, чугунным плитам. Мне кажется, что я иду по запекшейся, заржавевшей криви. Сюда в 19 году роговцы согнали «буржуев, попов и прочих паразитов» и здесь «казнили» их четвертованием, жгли. Здесь, в алтаре, на престоле, была разложена и изнасилована толстая купчиха Акулова. Изнасиловав Акулову, роговцы воткнули ей в живот зажженную рублевую свечу.

Потом собор, заваленный трупами убитых и недобитых купцов и попов, зажгли. От собора остались стены. Колокола свалились с колокольни, расплавились, полопались, как яичная скорлупа...

... Мы поднимаемся по Базарному переулку к церкви «Одигитриевской божией матери». В ней венчался Достоевский. Церковь сожжена. Сохранилась только по ее наружной южной стене икона богоматери. Крестьяне, приезжающие на базар, и базарные торговцы истово крестятся на уцелевшую икону и заходят в церковь по тому же делу, что и солдаты порохового погреба в крепостную...

Старинную маленькую кладбищенскую церковку любящие религиозные родственники покойников, приходящие на могилки, загадили, как мухи.

— Проходящий, кинь горсть праха на прах мой, — просит покойник. Проходящий не был скуп — он обильно нагадил на плиту.

Кто-то хозяйственно приладил на свежую могилу упавший с церкви крест...»9.

«Закрытый» период. Вслед за уничтожением сословия священников и последующим истреблением кузнецких храмов возникло своего рода «обратное течение». Для изучения истории храмов не было посыла и «социального заказа», что и было главной отличительной чертой «закрытого» периода в историографии. Публикаций, специально посвященных этой теме, тоже не было. Но существовал некий попутный интерес, — именно попутный.

не затрагивая актуальных проблем достоевсковедения. Потрясающей силы рассказ Зазубрина — не храмах и тем более не о «попах». Но — о памяти и ее носителях. Перед вечностью все равны — священники, исправники, мещане... Если ответственный секретарь укома Травников в пьяном разгуле сбрасывает с крепостной стены пушки, — литье 1802 года! — то чего бы удивляться загаженным церквушкам и разобранному на камни Одигитриевскому храму, в котором венчался Достоевский... Так в рамках «закрытого» периода возникает некая реанимация затронутой нами темы, не допускающая, однако, ее выпочковывание в самостоятельное научное краеведческое направление. Важным этапом на этом пути стало создание в 1927 г. после смерти краеведа Ярославцева и на основе его коллекций Кузнецкого городского краеведческого музея10. В орбиту Ярославцева, заметим, входил и писатель В. Зазубрин, с которым он был знаком лично. Началось кропотливое, но необычайно затянувшееся воссоздание истории кузнецких храмов, которому не суждено было, однако, вылиться в какие-либо самостоятельные публикации. Да никто тогда перед собой подобной цели и не ставил...

Один из первых сотрудников краеведческого музея — К. А. Евреинов, преподаватель черчения и рисования, художник-макетчик, археолог. Как уже было сказано, ему мы обязаны тем, что по сей день в фондах музея хранится фрагмент знаменитого креста изографа Иакова Лосева, о котором И. С. Конюхов в Кузнецкой летописи писал, что он был водружен в Вознесенской часовне на горе и написан в 1717 году при Петре I. В музей, увы, попал лишь фрагмент Креста, — но об его внешнем виде мы можем теперь судить не только со слов Конюхова: крест был «большой величины с изображением на нем распятого Господа нашего Иисуса Христа»11. Остается лишь только предполагать, какие чувства испытывал К. А. Евреинов, когда разрушали храмы...

12«Кузнецкая летопись» и привести почти дословно текст письма миссионера В. И. Вербицкого, И. С. Конюхову13. Мы говорим «почти» — потому что время было настолько «глухое», что из текста письма пришлось вычеркнуть, из соображений цензуры, фразу: «Желая Вам и ближним Вашим милостей Божиих», а перед подписью Вербицкого убрать регалии: «Миссионер» и «Протоиерей».

В 1980 г. новая попытка реанимировать интерес к конюховской летописи натолкнулась уже на иную преграду — категорически запрещено было ее копирование. Однако, в 1984 г. появился довольно подробный очерк о ней в продолжение упомянутой публикации А. Полосухина.

Гораздо драматичнее разворачивались события, связанные с останками Преображенского собора, в котором к 1980 г. уже не осталось ни черно-рубленых плит, так впечатливших Зазубрина, ни крыши. В нем какое-то время бытовала Новокузнецкая пекарня — потом перекочевала в более удобное здание. Собор медленно умирал. В этом состоянии и зафиксировали его многажды телевизионные и газетные фотокорры, осторожно именуя собор, впрочем, как и все прочие церкви, которые доводилось показывать в кадре или описывать в очерках — «культовым сооружением». Такое обозначение диктовал дошедший до великой изощренности эзопов язык той поры, принятый в центральной, а, тем более, провинциальной прессе.

«Большой разговор» подняло о соборе кемеровское отделение ВООПИиК, и опять же — журналисты и писатели. Действенность вмешательства пишущей братии была несомненной. Но — странной. В связи с множеством статей и прочих проявлений интереса «масс-медиа», «власти» решили судьбу памятников Кузнецка очень по-своему: создать вокруг собора некую резервацию, в которую «перетащить» (это словцо было в ходу) памятные дома города: «Дом Обнорского», «Дом Куйбышева», «Дом Курако» (вернее, как сейчас обнаруживается, — дом священника Тюменцева, на мысль о чем давно наводил резной декор наличников с изображением крестов, чаши для причастия и голубя-святого духа). Дома разобрали. По сей день забыв собрать.

«прыть» в том, что касается Дома Достоевского (на фигуре которого завязаны многие священнослужители Кузнецка), совсем недавно оказалась легко объяснимой: в те поры давно работавшая при местном университете группа паспортизации памятников Кузбасса, руководствуясь некой «методичкой» НИИ культуры, составляла новый паспорт на злополучный Дом Достоевского, и в конце концов в 1982 г. таковой паспорт выдала: обозначить названный дом... как «Дом Исаевых», причастный к приездам Достоевского в Кузнецк. А «перетаскивать» «Дом Исаевых» — это уже не проблема...

Без особого труда решился вопрос с «Народным Домом» имени Пушкина — прекрасным образцом деревянного русского «модерна», который тоже предназначался к переселению: он попросту загадочно сгорел дождливой осенней ночью.

Но самая удивительная судьба ожидала «центр» резервации — собор Преображения. Его решено было перестроить под ресторан с броским и, главное, историчным названием — «Старая крепость». Однако все более энергичные вмешательства «масс-медиа», как великую победу, одержали верх над странно опередившим время (1980 г.) рыночно-коммерческим решением, и теперь собор должен был превратиться в концертный зал. Благо, акустика тому способствовала. Причем даже был заказан для этой цели орган. Решили — да не успели. «Грянула перестройка», церковь, получив право голоса, отвела от собора и эту участь: орган, де, атрибут католического богослужения, так что в православном храме ему не место. В результате собор реставрируется по сей день, но зато по вполне «православным канонам». О резервации, макеты которой не раз публиковались в газетах, в конце 70-х годов, слава Богу, забыли...

Да не удивится читатель столь пространному экскурсу о состоянии и судьбах памятников Старого Кузнецка. Все это — историография жизни провинции, неписанная, но выстраданная. Не сведенная в специальный труд о положении дел в вопросе о сохранении памяти, как единственной опоры в спасении и развитии национальной культуры, но в течение последних 20 лет «рассыпанная» по страницам газет и журналов, радио- и телесценариев, книжных очерках. Возможно, через полвека очередное поколение краеведов и историков культуры по крупицам соберет эту неписанную историографию, как собирают фольклор о давно минувших и в архивах не значащихся специально исторических событиях. Ибо от этого, самого опасного для памяти 20-летия, когда памятников для уничтожения в Кузбассе уже почти не осталось, но еще оставалась память о них и ее надлежало стереть, архивных документов не сохранилось. Разве что — бесчисленные решения и постановления, лицемерно велящие «воссоздать», «восстановить», «перетащить». Но о них вскоре забывали и через два-три года слово в слово повторялись те же тексты, и вновь на гербовых же бланках, и чаще всего — за теми же подписями. И потому «фольклорная» историография, думается, имеет право на жизнь, иначе последние 20 лет останутся вовсе без оной.

Равно хотелось напомнить читателю, что в этой книге особое внимание уделено Е. И. Тюменцеву, знаменательному дважды: Он — часть той священнической, а, стало быть, интеллигентной среды, из которой выстраивается впечатляющий ряд «ликов провинции». Но прежде всего, он таинственно и тесно связан с Ф. М. Достоевским. He только потому, что венчал Достоевского с М. Д. Исаевой в Одигитриевской церкви, а, главным образом, потому, что, как мы уже знаем, оказался его «заочным исповедником» — ему, а никому иному, счел нужным Достоевский «отчитаться» в своем состоянии духа, послав Тюменцеву письмо-автобиографию, к несчастью, безвозвратно утраченное. Отсюда наша попытка построить психологический портрет человека, в чем-то столь неоднозначного, что сумел на годы вперед запечатлеться в цепкой памяти писателя.

«лики провинции», описанные в этой книге, как бы нанизываются на основной стержень личности Тюменцева, создавая фон и климат провинции, так надолго отразившийся не только в памяти, но и в творчестве великого писателя.

Примечания:

1. Томские губернские ведомости. — 1858. — № 34 — 36. То же: Повествование о Земле Кузнецкой /Автор-составитель В. Тогулев. -- Кемерово, 1992. — С. 49-57.

2. Там же. — С. 52 — 53.

3. Томские губернские ведомости. — 1860. — № 46.

к ней для памяти принадлежащие // НБ ТГУ. — ОРК. — Витр. 783. — Л. 3 об.

5. ГАТО, ф. 170, оп. 3, д. 3493 (документ впервые найден А. Шадриной).

6. НБ ТГУ. — ОРК- — Витр. 783.

7. Там же, л. 1.

8. Там же, л. 61 — 62.

— 1926. — С. 193 — 198.

10. Подробнее: В. Тогулев. Дмитрий Ярославцев //Кузбасс. — 1993. — 24 февраля.

— ОРК. - Витр. 783. — Л. 18-об.

12. Копия с летописи снята в 40-е годы Н. И. Качановым. О фактах биографии Качанова см. личное дело: ТА СМИ, Арх. № 27271.

13. А. И. Полосухин. Кузнецкая летопись // Кузнецкий рабочий. — 1966. — 9 января.