Лосский Н.О.: Достоевский и его христианское миропонимание.
Часть I. Глава третья. "Перерождение убеждений"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«ПЕРЕРОЖДЕНИЕ УБЕЖДЕНИЙ»

В 1873 г. Достоевский говорил в «Дневнике Пи­сателя»:

«Мне очень трудно было бы рассказать исто­рию перерождения моих убеждений, тем более, что это, может быть, и не так любопытно» («Одна из со­временных фальшей»). Еще резче выразился он в письме к Майкову, когда узнал о надзоре полиции за собою и за своею перепискою: «Каково же это вынесть человеку чистому, патриоту, предавшемуся им до измены своим прежним убеждениям, обожающе­му Государя» (№ 311, 19. VII. 1868).

«перерождение убеждений» До­стоевского достигло степени «измены прежним убеж­дениям»? Не ошибся ли Достоевский, употребляя та­кое сильное выражение? Нам, спокойно изучающим жизнь Достевского, как законченное целое, виднее, чем ему, в чем состояло «перерождение» его.

В 1856 г. в письме к тому же Майкову, говоря о силе своих переживаний и размышлений за время их разлуки вследствие ареста и каторги, он заявляет:

«Идеи меняются, сердце остается одно. Читал письмо ваше и не понял главного. Я говорю о пат­риотизме, об русской идее, об чувстве долга, чести национальной, обо всем, о чем вы с таким восторгом говорите. Но, друг мой! Неужели вы были когда-ни­будь иначе? Я всегда разделял именно эти же самые чувства и убеждения. Россия, долг, честь? — да! я всегда был истинно русский — говорю вам откро­венно» (№ 75).

Эти слова Достоевского о неизменной основе его духовной природы должны быть руководящими при решении вопроса, в чем и насколько он изменился с течением времени.

В предыдущей главе было показано, что в тече­ние всей своей жизни Достоевский был глубоко ре­лигиозен, и влияние на него безрелигиозности Белин­ского было мимолетным заблуждением. Злоупотребления в церковной жизни, недостатки ее и в частно­сти те искажения, которые обусловлены подчинением Церкви государству, Достоевский, конечно, осуждал не только в то время, когда читал у петрашевцев Пись­мо Белинского к Гоголю, а и позже, как это видно, например, из его резких отзывов о плохих священ­никах (см. № 311 в 1868 или № 479 в 1874 г.). Таким образом, говоря об измене прежним своим убежде­ниям, Достоевский, очевидно, имел в виду свои политические и общественные взгляды, а не религиоз­ную жизнь.

­ем его интересов. Особенно волновал его вопрос об отмене крепостного права и о правильном устройст­ве суда, но освобождение крестьян и замечательная реформа суда были осуществлены Александром II. На первый взгляд кажется, что «измена» убеждениям произошла в душе Достоевского в отношении к со­циализму. Однако, более внимательное рассмотрение вопроса показывает, что это неверно. Увлечение со­циализмом было и до каторги в душе Достоевского выражением симпатии к исканию справедливого эко­номического строя, но ни одна из «систем» социа­лизма уже в то время не удовлетворяла его. Еще бу­дучи членом кружка петрашевцев, Достоевский пони­мал, что икарийская коммуна или фаланстера Фурье слишком напоминают казарму. Но к социализму, обе­регающему духовную свободу личности, Достоевский до конца своей жизни питал симпатию. В 1876 г., когда умерла Жорж Занд, он писал: «Жорж Занд бы­ла, может быть, одною из самых полных исповедниц Христовых, сама не зная о том. Она основывала свой социализм, свои убеждения надежды и идеалы на нравственном чувстве человека, на духовной жажде человечества, на стремлении его к совершенству и к чистоте, а не на муравьиной необходимости. Она ве­рила в личность человеческую безусловно (даже до бессмертия ее), возвышала и раздвигала представле­ние о ней всю жизнь свою — в каждом своем произ­ведении, и тем самым совпадала и мыслью, и чувст­вом своим с одной из самых основных идей христиан­ства, т. е. с признанием человеческой личности и сво­боды ее (а, стало быть, и ее ответственности). Отсю­да и признание долга, и строгие нравственные запро­сы на это, и совершенное признание ответственности человеческой. И, может быть, не было мыслителя и писателя во Франции в ее время, в такой силе пони­мавшего, что «не единым хлебом бывает жив человек». Что же до гордости ее запросов и протеста, то, повторяю это опять, эта гордость никогда не исклю­чала милосердия, прощения обиды, даже безгранич­ного терпения, основанного на сострадании к само­му обидчику; напротив, Жорж Занд в произведениях своих не раз прельщалась красотою этих истин и не раз воплощала типы самого искреннего прощения и любви.»

«Жорж Занд не мыслитель, но это одна из са­мых ясновидящих предчувственниц (если только поз­волено выразиться такою кудрявою фразою) более счастливого будущего, ожидающего человечество, в достижение идеалов которого она бодро и велико­душно верила всю жизнь, и именно потому, что са­ма, в душе своей, способна была воздвигнуть идеал. Сохраниение этой веры до конца, обыкновенно, со­ставляет удел всех высоких душ, всех истинных чело­веколюбцев».¹)

Свой социализм Достоевский называл «христиан­ским». Положительное содержание этого социализма, как мы увидим в главе о мировоззрении Достоевского, крайне неопределенное. Достоевский знал толь­ко точно, чего надо избегать, и с тех пор, как уви­дел сатанинскую сторону революционного социализ­ма, стал ненавидеть его, борясь с ним, как художник и публицист; и в эту пору, однако, мечты о нравст­венно обоснованном социализме, подобные тем, ко­торые увлекали его в юности, сохранялись в его ду­ше. Поэтому, говоря об измене своим прежним убеж­дениям, он, очевидно, имел в виду не социализм.

Остается только еще взглянуть на изменение политических убеждений Достоевского. Политической свободы он, по-видимому, никогда не ценил, опаса­ясь, что высшие сословия, или буржуазия, или обра­зованные люди воспользуются ею, чтобы подчинить себе народ и наложить на него свою опеку. Что же касается различных видов гражданских свобод, До­стоевский высоко ценил их всегда и в молодости и в зрелом возрасте, как это мы покажем несколько ниже.

Итак, осталась лишь одна область, в которой произошло действительно глубокое изменение, — от­ношение Достоевского к правительству и особенно к верховной власти. Во время общения с Белинским и потом с петрашевцами Достоевский был способен к борьбе за освобождение крестьян и против злоупот­реблений власти принять участие в вооруженном восстании; мало того, в то время он мог бы, попав в руки лица, подобного Нечаеву, близко подойти к политическому убийству. «Я сам старый «нечаевец», — сказал Достоевский, вспоминая эту полосу своей жиз­ни.²­ло глаза Достоевскому на несомненную, по крайней мере для русской жизни XIX века, истину, что основ­ной фактор русской государственности есть религиоз­ное преклонение народа перед царем. С этих пор лю­бовь к России, всегда воодушевлявшая Достоевско­го, тесно спаялась в его душе с любовью к царю, как главной силе русской государственности. Первое обнаружение этого настроения связано с Севасто­польскою кампанией, когда в мае 1854 г. Достоев­ский написал патриотическое стихотворение «На ев­ропейские события в 1854 году».³) В следующем го­ду император Николай I умер и на престол вступил Александр II, которого вся Россия полюбила еще наследником. Достоевский в письме к Врангелю гово­рит: «Вы пишете, что любите царя. Я сам обожаю его» (№ 79, 13. IV. 1856). Написав стихотворение на коронацию и заключение мира, Достоевский добива­ется того, чтобы оно дошло до государя. Ряд мило­стей, полученных от государя, производство в офи­церский чин, разрешение печататься, жить в столице, а главное великие реформы, осуществленные им, при­вязали сердце Достоевского к личности Александра II и превратили его в горячо преданного правительству человека. Вспомним, как взволновало Достоевского усиление революционного движения во время реформ и как, найдя у двери своей квартиры прокламацию «Молодая Россия», он поехал к Чернышевскому с просьбою удерживать революционеров. В 1868 г, он писал Майкову, что «за границей окончательно стал для России — совершенным монархистом», и что западники не понимают этой основы русской государ­ственности (№ 302). Еще через несколько лет Мекензи Уоллес рассказывал, как «в одном обществе в Пе­тербурге кто-то сочувственно отзывался при нем об императоре Николае Павловиче, и этот кто-то, к ве­ликому удивлению Уоллеса, оказался Достоевским».⁴) Здесь именно во взглядах и чувствах Достоевского к правительству и, главное, к самодержавной царской власти находится та единственная, по-видимому, об­ласть, в которой «перерождение убеждений» его до­стигло степени «измены прежним убеждениям». О всех остальных его взглядах можно повторить его слова «идеи меняются, сердце остается одно»: ценности, ко­торые были осознаны Достоевским в молодости и бы­ли дороги ему, увлекали его до конца жизни, но, по мере накопления опыта, средства ­ния их представлялись ему иными, чем в молодости.

В книге «Мученик богоискательства Ф. М. До­стоевский и религия» Г. А. Покровский изображает изменение убеждений Достоевского, как глубокий пе­реворот, и заканчивает свое изложение словами: «На­чав с влияния Белинского, он кончил влиянием Побе­доносцева». Сопоставление этих двух имен произво­дит сильное впечатление, но только на несколько секунд, пока читатель не опомнится и не отдаст себе отчет в том, что Победоносцев проявил себя как крайний реакционер в царствование Александра III после смерти Достоевского.

⁵) и осо­бенно тенденциозная большевистская печать клеймят Достоевского именем реакционера. Все предыдущее изложение показывает несправедливость этих напа­док. Чтобы окончательно отдать себе в этом отчет, рассмотрим подробнее отношение Достоевского к свободе личности в общественной и государственной жизни.

К политической свободе на основе буржуазной или сословной конституции Достоевский, как уже сказано, относился отрицательно, между прочим, именно потому, что боялся, как бы она не привела к стеснению свободы народа.

«Вы будете представлять интересы вашего обще­ства, но уж совсем не народа, — читаем мы в его за­писной книжке. — Закрепостите вы его опять! Пу­шек на него будете выпрашивать! А печать-то, — пе­чать в Сибирь сошлете чуть она не по вас! Не толь­ко сказать против вас, да и дыхнуть ей при вас нель­зя будет».⁶) «Дайте им (т. е. либералам, которые увлекаются европеизмом) хоть конституцию, они и конституцию приурочат к административной опеке России. Научить народ его правам и обязанностям? Это они-то будут учить народ его правам и обязан­ностям? Ах, мальчишки!»⁷)

В этом недоверии к ограниченным формам поли­тической свободы Достоевский сходится со многими представителями также и революционного народни­чества. Что же касается различных видов граждан­ской свободы, Достоевский был защитником их в те­чение всей своей жизни. И до каторги, и после нее он был сторонником свободы печати и свободы мысли.

Всякое стеснение мысли, убеждений глубоко пре­тило Достоевскому. В 1873 г. издатель «Гражданина» кн. Мещерский напечатал статью, где говоря о про­кламациях, найденных у студентов, он рекомендовал правительству устраивать студенческие общежития и в числе преимуществ таких студенческих домов он, по-видимому, указывал на удобство «надзора» в них за молодежью. Достоевский, будучи в это время ре­дактором «Гражданина», выкинул строки о надзоре. В письме об этом к Мещерскому он объясняет сокращение статьи так: «У меня есть репутация лите­ратора, себя я не намерен. Кроме того, ваша мысль глубоко противна моим убеждениям и волнует сердце».⁸­енной молодежи, Достоевский замечает, что есть и печальные факты:

«Вчера вдруг узнаю, что один молодой человек, еще из учащихся, будучи в знакомом доме, зашел в комнату домашнего учителя, учившего детей в этом семействе, и, увидав на столе его запрещен­веку, в другом уже семействе, заметили, что он сде­лал низость, то он этого не понял­торых он не понял, и об чем можно было бы сказать любопытное словцо» (III, № 544).

До какой степени акт доноса претил Достоевско­му, видно из следующего разговора его с А. С. Су­вориным. В своем «Дневнике» Суворин сообщает:

«В день покушения Млодецкого на Лорис-Меликова (20 февраля 1880) я сидел у Достоевского. О по­кушении ни он, ни я еще не знали»

­ще и о взрыве в Зимнем дворце в особенности, До­стоевский как бы сочувствовал этим преступлениям или, вернее, не знал хорошенько, как к ним отно­ситься.

«Представьте, — говорил Достоевский, — что мы стоим у окна магазина Дациаро, смотрим картины и слышим разговор двух лиц; один сообщает другому, что он завел машину и Зимний дворец сейчас будет взорван. Как бы мы с вами поступили? Пошли ли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились бы к полиции, к городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы?» — «Нет, не пошел бы», — ответил Суворин. — «И я бы не по­шел. Почему? Ведь это ужас. Это преступление». Причины, заставляющие предупредить преступление, рассуждал Достоевский, основательны; причины, не позволяющие предупредить его, ничтожны: «просто боязнь прослыть доносчиком»; «у нас все ненормально».⁹)

«Административный восторг» и всякий админи­стративный произвол, нарушающий права личности, установленные законом, всегда возмущал Достоевско­го. Когда петербургский градоначальник Ф. Ф. Трепов  ­вольвера, Достоевский присутствовал на ее процессе и высказался за оправдание ее.¹⁰)

Рассуждая о русских «лишних людях», Достоев­ский не удовлетворяется почти общепринятым социо­логическим объяснением их недовольства жизнью; он ищет более глубоких причин их неумения найти себе место в жизни и утверждает, что Алеко, убивший Земфиру, изменившую ему, или Онегин, застрелив­ший на дуэли Ленского, — сами «в своем роде Дер­жиморды».¹¹)

­стоевский в своей записной книжке набрасывает за­метку: «Проект Русской Вольной Академии Наук. По поводу отвергнутого Менделеева почему не завести нашим русским ученым своей Вольной Академии На­ук на частные пожертвования».¹²) В земском самоуправлении он видит «поворот к народу, к народным началам».¹³)

«Гражданская свобода», думает Достоевский, бла­годаря «органической живой связи народа с Царем своим» у нас «может водвориться самая полная, пол­нее, чем где-либо в мире».¹⁴)

За несколько дней до смерти, беседуя с редакто­ром «Исторического Вестника», Достоевский говорил, что самодержавная власть беспристрастна и потому она именно может дать России «самую широкую сво­боду печати, сходок, исповеданий» и пр.

«Я высказывал все это некоторым высокопостав­ленным лицам, — приводит Шубинский собственные — они во многом соглашаются со мною, но безграничной свободы печати не могут понять. А не понимая этого, ничего понять нельзя...»¹⁵)

­евского усилились толки и надежды на созыв Зем­ского собора, Достоевский писал, что нужно «оказать доверие» народу.

«Позовите серые зипуны и спросите их самих об их нуждах, о том, что им надо, и они скажут вам прав­ду, и мы все, в первый раз, может быть, услышим на­стоящую правду. Пусть скажет сначала один, мы же, «интеллигенция народная», пусть станем пока сми­ренно в сторонке и сперва только поглядим на него, как он будет говорить, и послушаем. О, не из каких-либо политических целей я предложил бы устранить на время нашу интеллигенцию, — не приписывайте мне их пожалуйста, — но предложил бы я это (уж извините, пожалуйста) — из целей лишь чисто педагогических. Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить. Пусть тут же поучимся и смирению народному, и деловитости его, и реальности ума его, серьезности этого ума. И кто знает, может быть, это было бы началом такой ре­формы, которая по значению своему даже могла бы быть выше крестьянской. И когда ответит народ, ког­да доложит все о себе и замолкнет его смиренное слово, — спросите, попробуйте спросить, тогда и интеллигенцию нашу, — ну, хоть лишь мнения ее о том, что сказал народ, и вы сейчас же увидите последст­вия. О, тогда и их слово плодотворно будет, ибо они все же ведь интеллигенты и последнее слово за ними. И увидите, что ничего не скажет тогда наша интел­лигенция народу противоречиво, а лишь облечет его истину в научное слово и разовьет его во всю шири­ну своего образования, ибо все же ведь у ней нау­ка или начала ее, а наука народу страшно нужна».¹⁶)

­сказал даже редактору «Исторического Вестника» сле­дующую мысль:

«Министры должны быть ответственны перед Земским собором, который должен служить непо­средственным звеном между самодержавием и наро­дом».¹⁷) Трудно представить, как согласить эту мысль с защитою самодержавия. Н. Н. Страхов говорит, что во взглядах Достоевского вообще не было «ни­чего сложившегося»: ему свойственна была «неисто­щимая подвижность ума», «широкая способность все­му симпатизировать», «уменье примирять в себе, по-видимому, несогласимые настроения, стремление ничего не отвергать, ничего не исключать безусловно и оставаться верным в любви к тому, что раз он по­любил».¹⁸)

С 1874 г. начинается новый период в развитии взглядов Достоевского, называемый ­ческим«Бесов», он как будто освобо­дился от односторонней сосредоточенности на сата­нинском зле, примешанном к освободительному дви­жению, и стал замечать положительные стороны его, особенно среди молодежи. К тому же год работы (1873 г.) с кн. В. П. Мещерским, без сомнения, от­крыл ему глаза на низменные стороны реакционных кругов, например, тогда, когда он столкнулся с про­ектом надзора за студентами. В этом же году, рабо­тая с корректоршей журнала В. В. Тимофеевой, он встретил в ней девушку, увлеченную освободительным движением, приятельницу народников, но вместе с тем религиозную, патриотически настроенную, высо­ко культурную и серьезно работающую, одушевлен­ную искренним желанием служить русскому народу и России. Беседы с нею послужили толчком к похвалам русской женщине, в которой, по словам Достоевского, «замечается искренность, настойчивость, серьезность и честь, искание правды и жертва».¹⁹)

При ее посредничестве, по-видимому, Некрасов уз­нал, что Достоевский готов поместить в «Отечествен­ных Записках» свое произведение,²⁰­рыва их сношений. В результате «Подросток» был запродан Некрасову.²¹)

Когда в 1875 г. началось печатанье «Подростка» в «Отечественных Записках» Достоевский приехал из Старой Руссы в Петербург, чтобы условиться с Не­красовым о сроках дальнейшего печатания романа.

«С чувством сердечного удовлетворения, — вспо­минает Анна Григорьевна, — сообщал мне муж в пи­сьмах 6-го и 9-го февраля о дружеской встрече с Не­красовым и о том, что тот пришел выразить свой во­сторг по прочтении конца первой части. Вернувшись в Руссу, муж передавал мне многое из разговоров с Некрасовым, и я убедилась, как дорого для его серд­ца было возобновление задушевных сношений с дру­гом юности» (201 с.).

Наоборот, отношения с А. Н. Майковым и Стра­ховым тотчас стали охлаждаться.

«Майков когда стал расспрашивать о Некрасове, и когда я рассказал комплименты мне Некрасова — сделал грустный вид, а Страхов так совсем холодный. Нет Аня, это скверный семинарист и больше ничего; он уже раз оставлял меня в жизни, именно с падением «Эпохи», и прибежал только после успеха «Преступ­ления и наказания». Майков несравненно лучше, он подосадует, да и опять сблизится, и все же хороший человек, а не семинарист» (III, № 305, 12. II. 1875).

Левая печать в это время стала хвалить Достоев­ского, а правая бранить.

­че их, когда Григорович и Некрасов, прочитав «Бед­ных людей», тотчас же в 4 часа утра пришли к Достоевскому. Через несколько дней Достоевский рас­сказал об этом свидании с Некрасовым, а также о той первой встрече и весь рассказ этот проникнут глубо­ким чувством духовной связи с Некрасовым и Белин­ским («Дн. Пис.», 1877, январь, гл. вторая, III).

В конце этого же года Некрасов умер и Достоев­ский целую ночь просидел за чтением его произведе­ний. Он отдал себе отчет в том, «как много места» занимал этот поэт в его жизни; на могиле его он ска­зал о нем слово, как о человеке, у которого было «ра­нено сердце и не закрывавшаяся рана эта и была источ­ником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает, от наси­лия, от жестокости необузданной воли, что гнетет на­шу русскую женщину, нашего ребенка в русской семье, нашего простолюдина в горькой, так часто, доле его» («Дн. Пис.», 1877, декабрь, глава вторая, I).

Особенно следует отметить произведенную До­стоевским в этот заключительный период его жизни переоценку личности и значения Белинского. В 1871 г., когда Достоевский писал «Бесов», он в письме к Страхову говорил:

«Смрадная букашка Белинский (которого вы до сих пор еще цените) именно был немощен и бессилен талантишком, а потому и проклял Россию и принес ей сознательно столько вреда» (№ 385).

«Я обругал Белинского более как явление Русской жиз­ни, нежели лицо: это было самое смрадное, тупое и позорное явление Русской жизни. Одно извинение — в неизбежности этого явления. И уверяю Вас что Бе­линский помирился бы теперь на такой мысли: «А ведь это оттого не удалось Коммуне, что она все-таки пре­жде всего была французская, т. е. сохраняла в себе за­разу национальности. А потому надо приискать такой народ, в котором нет ни капли национальности и ко­торый способен бить, как я, по щекам свою мать (Рос­сию)». И с пеной у рта бросился бы вновь писать поганые статьи свои, позоря Россию, отрицая великие явления ее (Пушкина) — чтобы окончательно сделать Россию вакантною нациею, способною стать во главе общечеловеческого дела. Иезуитизм и ложь наших передовых двигателей он принял бы со счастьем. Но вот что еще: вы никогда его не знали, а я знал и ви­дел и теперь осмыслил вполне. Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения: он не мог за­метить того, сколько в нем и в них мелкого самолю­бия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное самолюбия» (№ 387).

В марте 1876 г. Достоевский уже совсем иначе отзывается о Белинском: «Много ли было тогда во­истину либералов, много ли было действительно стра­дающих, чистых и искренних людей, таких как, напри­мер недавний еще тогда покойник Белинский (не го­воря уже об уме его)» («Дн. Пис.», 1876, март, гл. вто­рая, IV). В июне этого года после рассуждений о Жорж Занд он идет еще дальше: он говорит, что, при­соединяясь «к европейским социалистам, отрицавшим уже весь порядок европейской цивилизации», Белин­ский был, подобно славянофилам, «самый крайний бо­ец за русскую правду, за русскую особь, за русское на­чало».

«Если славянофилов спасало тогда их русское чутье, то чутье это было и в Белинском, и даже так, что славянофилы могли бы счесть его своим самым лучшим другом. Повторяю, тут было великое недо­разумение с обеих сторон. Недаром сказал Аполлон Григорьев, тоже говоривший иногда довольно чуткие вещи, что «если б Белинский прожил долее, то, навер­но бы примкнул к славянофилам». В этой фразе бы­ла мысль» (июнь, глава вторая, I и II).

А еще в 1873 г. Достоевский, приведя эту мысль Григорьева, отверг ее и насмешливо изображал Бе­линского, как эмигранта, скитающегося по европей­ским конгрессам («Старые люди»). Но легкомысленного отношения Белинского ко Христу и религии До­стоевский не мог забыть до конца жизни: беседа Коли Красоткина с Алешею Карамазовым в главе «Мальчи­ки» представляет собою, как доказал Г. Чулков, сар­кастическую пародию на мысли Белинского о Христе и религии.²²)

­лучал множество писем особенно от молодых людей из различных кругов общества и самых различных по­литических направлений. Многие приходили к нему на дом, ища духовного руководства. Об одном таком посещении двух студенток Медицинской Академии Достоевский писал X. Д. Алчевской: они заявили, что вступили в Академию, «чтоб получить высшее обра­зование и приносить потом пользу».

«Что за простота, натуральность, свежесть чувст­ва, чистота ума и сердца, самая искренняя серьезность и самая искренняя веселость!» (№ 544, 9. IV. 1876). Об­щее впечатление у Достоевского складывается в поль­зу этой молодежи. Он признает, что она ищет идеала («Дн. Пис.», 1876, декабрь, глава первая, IV).

В «Дневнике Писателя» 1876, 1877 и 1880 гг. мно­го страниц посвящено обличению сил, препятствую­щих духовной и материальной жизни народа.

«Сила отрицания в Дневнике Писателя последних лет подчас изумительна по своей гневности и беспо­щадности, пишет Долинин. Мечтает как истый тол­стовец: о достижении гармонии на земле путем люб­ви, смиренного отказа Ноздревых, Чичиковых и Ко­робочек от своих привилегий, стоит им только стать настоящими христианами», а сам классовую борь-разжигает в каждой строчке своей, как только загово­рит об угнетенных в прошлом и настоящем, на Западе и в России: о крестьянском ли бесправии, об обездо­ленном западном пролетариате, о детях, рождающих­ся на мостовой, и изнурительном труде их на фабриках и заводах, особенно же зло о классе дворян, про­кучивающих за границей с французскими шансонет­ками трудовые мужицкие гроши, и о жестокой силе капитала, заграничного и отчественного, вторгшегося и в деревню и ее разоряющего».²³)

­родной жизни Достоевский, задумывая продолжение «Братьев Карамазовых», мог даже и своего положи­тельного героя «раннего человеколюбца» Алешу про­вести через период увлечения революционным движением. После сообщенной выше беседы с Сувориным о политических преступлениях Достоевский сказал, что вслед за «Братьями Карамазовыми» напишет ро­ман, где героем будет Алеша Карамазов.

«Он хотел, — сообщает Суворин, — провести его через монастырь и сделать революционером. Он со­вершил бы политическое преступление. Его бы каз­нили. Он искал бы правду и в этих поисках, естест­венно, стал бы революционером» (стр. 16).

«Братья Карамазовы» Достоевский печатал в «Русском Вестнике» Каткова. Какие мотивы побу­дили Достоевского после печатания «Подростка» в «Отечественных Записках» вернуться опять в консер­вативный журнал? Л. Е. Оболенский рассказывает, что на обеде профессоров и литераторов в честь Тур­генева 13 марта 1879 г. «два молодых и горячих сотрудника «Недели» (Юзов и Червинский) стали упре­кать Достоевского за то, что он печатает свои романы в «Русском Вестнике» и этим содействует распростра­нению журнала, направление которого, конечно, не может разделять. Достоевский стал горячо оправды­ваться тем, что ему нужно жить и кормить семью, а между тем журналы с более симпатичным направле­нием отказывались его печатать. Он сослался на Н. П. Вагнера, который подтвердил, что ездил с предло­жением Достоевского в один из лучших журналов, но там категорически отказались даже вести переговоры по этому вопросу.»²⁴)

­ния в страстном письме А. Н. Майкова к Достоевско­му: «Любезнейший Федор Михайлович! Вернулся я с Тургеневского обеда измятый, встревоженный, несча­стный, одинокий. Фальшь и ложь, амфаз и глупость, одна и та же тема, словом весь сумасшедший дом пе­тербургской печати, со Спасовичем во главе. Но это все ничего. Удар, от которого у меня забилось серд­це, нанесен был в святую святых души моей, поколебал веру в человека — хуже, веру в трех праведников. Этот удар нанесли Вы. Поймите меня. Вас спраши­вает кто-то из молодого поколения: «Зачем только Вы печатаете в «Русском Вестнике»? Вы отвечаете: во-первых, потому что там денег больше и вернее, и впе­ред дают, во-вторых, цензура легче, почти нет ее, в-тре­тьих, в Петербурге от Вас и не взяли бы. — Я все ждал 4-го пункта и порывался навести Вас — но Вы уклони­лись. Я ждал, Вы как независимый должны были ска­зать, по сочувствию с Катковым и по уважению к нему, даже по единомыслию во многих из главных пунктов, хотя бы о тех, о коих шла речь здесь на обеде, — Вы уклонились, не сказали. Как? Из-за денег Вы печатаете у Каткова? Ведь это несерьезно, это не так. Что ж это такое? Отречение? Как Петр отрекся? Ради че­го? Ради страха иудейского? Ради популярности? Разве это передо мною пример как Вы приобретаете доверие молодежи? Скрывая перед нею главное, под­делываясь к ней?»²⁵)

Из приведенных данных видно, что Достоевскому в эту пору было симпатичнее направление прогрессив­ной печати. Из ее среды он получал приглашения пе­чататься: сам Салтыков просит его дать «хоть неболь­шой рассказ» для «Отечественных Записок»;²⁶) Гайдебуров приглашал его в «Неделю». Но Достоевский, по-видимому, хотел поместить «Братьев Карамазовых» в журнале либеральном и вместе с тем платящем хоро­шо, как Катков. В этот «один из лучших журналов» обратился Н. П. Вагнер, но, «там категорически отка­зались даже вести переговоры по этому вопросу». Что же это за журнал? Может быть, «Вестник Европы», Стасюлевича, где Вагнер был сотрудником?

«ослабевает ненависть к Белинскому и к идеям запада, славянофильство становится более терпимым и широким, именно таким, каким оно было у Юрьева, который искал идеала церковного строя не в визан­тийских традициях, а в демократической общине пер­вых веков христианства, был сторонником «хорового начала», при котором «требования личности находи­лись бы в гармонии с интересами общими», слышен был бы каждый отдельный голос и в то же время все голоса сливались бы в одно гармоническое целое».²⁷)

«наше общество не консер­вативно», Достоевский объясняет этот факт следую­щим соображением: «оно не видит, что сохранять. Все у него отнято, до самой законной инициативы. Все права русского человека — отрицательные. Дайте ему что положительного и увидите, что он будет то­же консервативен. Ведь было бы что охранять. Не консервативен он потому что нечего охранять».²⁸)

Неудивительно поэтому, что незадолго до своей кончины Достоевский додумался даже, по свидетель­ству Шубинского, редактора «Исторического Вестни­ка», до ответственности министров перед Земским со­бором, как-то надеясь совместить ее с самодержавием.

До конца жизни своей Достоевский сохранял спо­собность к дальнейшему развитию и был далек от всякого партийного окостенения. О современном ему русском либерализме он говорил, что он обратился «или в ремесло, или в дурную привычку» и «принадле­жит к разряду успокоенных либерализмов»; «либера­лы наши, вместо того, чтобы стать свободнее, связали себя либерализмом, как веревками». О себе же он го­ворит: «считаю себя всех либеральнее, хотя бы по то­му одному, что совсем не желаю успокаиваться».²⁹)

Поэтому причислить Достоевского к какой-либо определенной партии или направлению нельзя. Одно только можно сказать определенно, что лица, назы­вающие Достоевского реакционером, злоупотребляют этим термином. Реакционером можно назвать лицо, проповедующее движение назад, подлинный регресс, состоящий в отказе от осуществленных уже положительных ценностей общественной жизни и возврате к прежнему худшему строю ее. Никаких следов реак­ционности и ретроградности в развитии Достоевского не было. Он был защитником самодержавия и в этом отношении консерватором. Но в то же время, подоб­но старшим славянофилам, он был горячим сторонни­ком гражданских свобод и противником администра­тивной опеки над народом в хозяйственной и духов­ной жизни.

­ievsky, Vie de Dostoievsky par sa fille, в которой го­ворит, что русский народ не обладает никакими хо­рошими нравственными качествами, а отец ее был человек с возвышенным нравственным характером и объясняется это тем, что он — не русский, а лито­вец. Заявление это — голословное, но, к сожалению, многие иностранцы и даже русские поверили ему. К счастью, мы имеем теперь точные сведения о проис­хождении Достоевского благодаря книге М. В. Волоцкого «Хроника рода Достоевского» (Москва, Коопе­ративное издательство «Север», 1933). Документаль­ные сведения о роде Достоевских имеются начиная с 1506 г. В этом году пинский князь Федор Иванович Ярославич выдал своему боярину Иртищевичу (по дру­гим документам Иртищу) жалованную грамоту на вла­дение несколькими селами, в том числе частью села Достоево (в Пинском уезде Минской губернии). По­сле этого потомки боярина Иртища стали называться Достоевскими. Князь Федор Иванович Ярославич «принадлежал к московской ветви Рюриковичей»; отец его князь Иван Васильевич «бежал в Литву в княже­ние Василия Темного в 1456 г. Боярин Данило Ивано­вич Иртищ мог быть или из местных уроженцев, или не исключена возможность, что он или его отец эмиг­рировали в Литву из Московского государства, может быть, в свите своего князя». «Прозвище родоначаль­ника Достоевских — Ртищевич, Иртищ, Артищевич напоминает великорусский род Ртищевых» (24). Итак, родоначальник Достоевских или великоросс или бе­лорусе, т. е. русский. Некоторые из потомков его при­няли католичество и стали подписываться по-польски, другие продолжали подписываться по-русски.

Некоторые из переселившихся в Украину предста­вителей рода Достоевских стали вступать в ряды пра­вославного духовенства. Так, дед писателя Андрей Достоевский был протоиереем в городе Брацлаве Подольской губернии. Сын его Михаил, отец писателя, переселился в Москву, где прошел курс Медико-Хирур­гической Академии.

Живя в Белоруссии, Достоевские, по-видимому, вступали в брак с девушками белорусского и, может быть, иногда польского происхождения, насколько мо­жно судить по их именам-отчествам. Отец писателя был женат на Марии Федоровне Нечаевой, дочери мо­сковского купца, почти наверное великоросса. Таким образом Достоевский не имеет ничего общего с литовским народом. Вероятнее всего, что в нем соче­талась кровь всех трех ветвей русского народа — ве­ликороссов, белоруссов и украинцев, с преобладани­ем великорусского элемента.

Почему дочь его распространяла по всему миру столь ложные сведения о своем отце? По-видимому, она возненавидела русский народ, может быть, за то, что он произвел Октябрьскую революцию, а, может быть, и потому, что она написала несколько романов, но они не имели успеха в русском обществе.

¹«Дн. Пис.», 1876, июнь, II.

²) «Дневник Писателя», 1873, «Одна из современных фальшей».

³) Биография, письма…стр. 17-20.

 ) Биография… О. Миллер, стр. 84.

⁵«Год работы с знаменитым писателем», яркое изображение замечаний о Достоевском Н. Демерта и М. Кавоса.

⁶) «Биография, письма и заметки», стр. 360.

⁷«Дн. Пис.», 1881, глава первая, I.

⁸) «Письма», III, № 455, см. также примеч. Долинина, стр. 316 с.

⁹) Дневник А. С. Суворина, 15 с. 1923.

¹⁰«Жизнь и труды Достоевского», стр. 264 и 271.

¹¹

¹²) «Биография»…, стр. 358.

¹³) Там же, 362.

¹⁴) «Дн. Пис.», 1881, январь, гл. первая, V.

¹⁵«К портрету Ф. М. Достоевского», «Истор. Вестн.», 1881, III.

¹⁶) «Дн. Писат.», 1881, январь, гл. первая, V.

¹⁷) К портрету Ф. М. Достоевского. «Истор. Вестник», 1881, III.

¹⁸) Биография... Н. Страхов, Воспоминания о Достоевском.

¹⁹«Дн. Писат.», 1873, XV, Нечто о вранье.

²⁰

²¹) А. Г. Достоевская, Воспоминания, 185-187.

²²) Г. Чулков. «Последнее слово Достоевского о Белин­ском». Сборник «Достоевский». Труды Госуд. Акад. Худож. Наук. Литер. секция, 1928.

²³«К истории создания «Братьев Карамазовых», стр. 33. В сборнике «Ф. М. Достоевский». Под. ред. Долинина. Акад. Наук СССР. Литер. Архив 1935.

²⁴) Л. Е. Оболенский, «Историч. Вестн.», 1902, № 2, стр. 501.

²⁵«Достоевский», ред. Долинина, II. т., стр. 364.

²⁶) Долинин, «К истории создания «Братьев Карамазовых», сборн. «Достоевский», 1935, стр. 51, 54.

²⁷­вие Долинина к III. тому Писем, стр. 6-13, и статью Долинина «К истории создания «Братьев Карамазовых».

²⁸) Биография, стр. 357.

²⁹) Дневник Писателя, 1876, январь, глава первая, I.