А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года
Книжка вторая. Страница 6

Воскресенье, 4 авг[уста]/23-го июля

Встала я довольно рано, но, к счастию, меня сегодня почти совсем не тошнило, а может быть, еще и потому, что я съела немного цыпленка, оставшегося от вчерашнего обеда. Потом проснулся Федя, и я заказала кофе, который, не знаю, по какому чуду, сегодня сделали очень скоро. В 12 часов я отправилась на почту и по дороге купила себе Fastenbretzel, крендель с солью, которые здесь делаются только для воскресенья, в иные дни они совершенно не раскупаются. На почте нет ничего. Когда я пришла домой, Федя был уже готов, чтобы идти на рулетку. Взял он с собой одну 10-тифранковую монету. Я одевалась, а Мари стала прибирать комнаты. Вдруг пришел Федя, и мы сейчас же прогнали Мари вон. Федя мне сказал, что он проиграл, что у него уже было 4 выигранных монеты, но ему захотелось больше, и он все проиграл. Просил он у меня еще 10, но я сказала, что ведь всего-то у нас 20 франков и помощи уже ждать не от кого, - когда еще пришлет Катков, а между тем хоть умирай с голода. Мне сделалось так горько, что я расплакалась. Я ему сказала, что плачу от того, что мне представляется, что мы целые месяцы еще не выедем из Бадена, все будем играть, Дожидаться огромного выигрыша и непременно здесь останемся еще месяца 4, потому что на присланные Катковские деньги мы тоже станем играть и тоже проиграем. Может быть, все это было сказано несколько жестко, но что же было мне делать? Ведь я первый месяц терпела и ни слова не говорила при самых последних деньгах; но тогда у меня всегда впереди мелькала мысль, что моя мама может помочь, да еще была надежда заложить платья и золотые вещи, а теперь все это уже заложено и, вероятно, не выкупится, а просить у мамы и невозможно, да и стыдно. Вот, может быть, отчего я и была несколько нетерпелива, именно, я горевала, зачем у Феди не может исчезнуть мысль, что он непременно выиграет тысячи. Мы видим, что это невозможно, а если довольствоваться 2 талерами выигрыша, то можем, по крайней мере выкупить наши вещи и как-нибудь выбраться из этого проклятого болота. Но я все-таки дала Феде деньги, но он мне сказал, что одна 10-тифранковая монета не составит 3-Х талеров, а ему хочется начать с 3-х. Тогда я предложила ему разменять 10-тифранковую монету, но с тем, чтобы он непременно принес эти 2 талера назад, чтобы нам возможно было прожить еще 2-3 дня. Федя меня спросил, неужели я не верю, что он принесет эти деньги назад? Я отвечала откровенно, что не верю. Тут ничего не было обидного: дело в том, что ведь каждый человек в надежде выигрыша поступил бы так, я бы сама так поступила, а потому думаю, что и он так поступит. Федя взял эти 2 десятифранковые монеты, а мне сделалось так грустно, что я лежала на постели и плакала очень горько. Мне было больно, что и эти деньги будут проиграны, и что у нас, таким образом, ничего не останется. Прошло более часу, когда Федя пришел домой. Я встала к нему, и он сказал мне, что принес только один талер. Я подумала, что это выигрыш, была очень рада и говорила, что буду довольна, если б он каждый день приносил по талеру, - и то было бы очень хорошо. Меня, действительно, мучила совесть, что я давеча резко сказала Феде, и я стала просить у него прощения. Но тут он мне показал кошелек с талерами, и их оказалось по счету 30, то есть около ПО франков. 25 Федя оставил мне, а 5 взял себе. Он мне предложил идти гулять, но у меня болела голова; до обеда оставалось недолго, и гулять далеко нельзя было, потому он пошел один покупать фрукты. Принеся эти деньги, Федя сделался как бы несколько колким в отношении ко мне; так, он говорил, что думал, если он проиграет деньги, то я на него наброшусь. Как это нехорошо! В целый месяц сегодня было в первый раз, когда я заметила, что проигрывать нехорошо, потому что это у нас последние деньги и решительно неоткуда получить помощи. И за это-то надо уже упрекать. Вообще он очень недоволен тем, что я давеча ему это заметила. Он не рассуждает о том, как мне бывает тяжела вся эта история, как меня раздражает постоянное неимение денег, да и в будущем представляется одна бедность и недостатки. Федя ушел за фруктами, прося меня велеть Мари накрывать на стол. Феди порядочно долго не было. Я пока звала Мари, но ее куда-то услали с детьми, да и Терезы дома нет, так что прислуживает сама мадам. Наконец, Федя пришел ужасно сердитый и объявил мне, что проиграл 5 талеров; что вот я не хотела с ним идти гулять, так вот он и проиграл, и требовал, чтоб я дала ему еще 5 талеров. Очевидно, он пошел опять на рулетку и опять их проиграет, да иначе и невозможно. Я, действительно, очень раскаивалась в том, что не пошла с ним гулять. Действительно, этого бы не случилось. Но разве я знала, что он будет так неблагоразумен? Нет, впрочем, я это знала, что он непременно пойдет на рулетку. Взятые 5 талеров, разумеется, уже теперь лежат У крупье, потому что нет никакой возможности думать, что он мог теперь сколько-нибудь выиграть. Нет, решительно Федю следует беречь не только от других, но и от самого себя, потому что он решительно над собой не имеет ни малейшей воли. Скажет так, обещает, пожалуй, даже даст честное слово, а поступит непременно не так, как сказал. Я вполне убеждена, что если у нас с ним выигрыш дошел тогда до 168 золотых, то это только потому, что деньги были не у него, а у меня, что я давала ему по 5 монет, а не больше. Иначе он бы проигрался в первый день своего приезда в Баден. Удивительный он человек, но какой хороший!

гулять. А во-вторых, сегодня что-то пасмурно, вероятно, будет дождь, ну а при дожде уж какое гулянье! А, право, досадно, - хотелось бы пройтись, потому что решительно делать нечего, шить неохота, да и праздник. Вообще не знаю, как это устроится. Мадам мне говорила, что сегодня опять будет австрийская музыка. Сегодня я, действительно, видела, как музыканты расхаживали по всему городу. Как я говорила, так и случилось: Федя вернулся, отдав эти деньги рулетке. Впрочем, он проиграл не 5 талеров, а только 3, два у него остались, и на них он купил слив и груш, а также запасся табаком и сигарами. Он на меня ужасно рассердился и все время упрекал, зачем я не согласилась тогда идти гулять. Но, боже мой, да разве я могла знать, что такая вещь случится? Федя ужасно рассердился, когда увидел, что кушанье еще не принесено. Но что же было делать? Мари куда-то была услана с что купил также 5 пирожков в той кондитерской, в которой я постоянно беру, а именно тех пирожков, которые я люблю. Вообще Федя очень предупредительный человек и умеет угождать, и как я его люблю. Он пришел, и мы пообедали. Мне было ужасно больно, что деньги проиграны, а еще больнее тем, что Федя меня одну обвинял в этом случае. После обеда и кофе Федя вдруг опять вздумал идти на рулетку. Он просил у меня 5 талеров, сказав, что на 3 только будет играть. Я его очень просила не ходить сегодня, а пойти на завтра утром, но ничего на него не могло подействовать, - что он непременно захочет, то уж непременно и будет. Делать было нечего, пришлось мне дать ему 5 талеров, про которые я была так и уверена, что он их назад не принесет. Так и случилось: не прошло и 20 минут, как он снова воротился и опять начал меня упрекать, зачем я не пошла в Старый замок, что я все тут виновата, что он и теперь проиграл. Федя до того доходил, что бил себя в голову, бил кулаком об стену, - меня это даже испугало. Господи, да я сию же минуту только что останавливала его, чтобы не ходить на рулетку сегодня, - ведь не послушался же он. Мы поскорее оделись и пошли гулять, но дорогой Федя был ужасно как скучен, так что я решительно не знала, о чем мне с ним и заговаривать. Вообще 3-й день после припадка для меня бывает самый тяжелый день. Я знаю очень хорошо, что бедный Федя и сам готов бы был освободиться от своей тоски, да не может. Он в это время делается ужасно капризным, досадливым; так, напр., он сердился, когда мы гуляли, что я часто просила сесть: говорил, что когда я одна хожу, тогда я не устаю, а когда с ним, так и усталость является. Потом бранил, зачем я иду не в ногу, потом зачем пугаюсь, одним словом, за все, за что никогда не побранил бы в здоровом состоянии. Пошли мы с ним в Старый замок и шли довольно тихо, но когда стали подходить, то услышали вдали в вокзале хор австрийской музыки: здесь как-то особенно ясно слышно. Мы пришли наверх, где публики сегодня совсем не было. Да ведь вся она теперь на гулянье, так что нельзя было ее ожидать. Был здесь какой-то немец с немкой, попросившие меня указать им дорогу, да еще какой-то сморчок, низенький старичок в пледе, очень смешной, который вертелся около нас. Мы уселись на террасе и стали слушать музыку. Не знаю, может быть, мы были в лучшем расположении духа или, действительно, музыканты играли лучшие пьесы, но музыка мне очень понравилась; весь выбор был очень удачен. Так сидеть было нельзя, потому что к нам уже подходил лакей. Мы спросили кофе, но без масла и хлеба; нам принесли. Стоит 24 Kreuzer'а, да лакею 6, всего 30 Kreuzer'ов, но, право, не стоило, потому что Федя совершенно своей чашки не пил, а я так свою выпила с трудом, потому что был почти весь цикорный. Мы сидели, пока не стемнело, потом пошли домой, но музыка слышна уже очень плохо, потому что за лесом она не так была слышна, как на высоте, где ничего не мешало. Наконец, довольно усталые, пришли домой; музыка несколько развеселила Федю, так что он сделался не так скучен, как давеча. Я все боялась, чтобы с ним не сделался новый припадок в лесу, - вот было бы несчастье! Пришли домой, напились чаю. 

Понедельник 5-го августа/24-го июля

День сегодня довольно хороший, встала я рано, потому что разбудил меня шум кузницы. Пила кофе без Феди. Потом принялась за шитье И починила его панталоны. Вот бы что нам следовало бы приобрести, - это именно панталоны: уж так нехороши, что просто и сказать стыдно, а мы вот все не можем никак собраться этого сделать. Потом я принялась за окончание моего лифа, который начат был очень давно, но как-то все откладывался в сторону, так что и до сих пор не готов. Но сегодня я как принялась, так и мигом его сделала. Федя, между тем, пошел на рулетку, взяв с собой 5 талеров. Пришел он час спустя и с очень грустным видом попросил еще 5. Я уже встала и подошла к комоду, чтобы вынуть еще 5 талеров, как он вдруг показал мне кошелек, набитый талерами, которых у него оказалось 31 штука, что с моими 10-ю составляет 41 талер. Я тотчас же спросила у него 1 талер на разные разности, я у нас осталось 40 талеров, то есть 150 франков. Федя решил идти сейчас же и выкупить у Weismann'а мои два платья, а также свое пальто. Для этого он взял с собою 15 талеров. Он скоро воротился и принес с собою мои платья. Weismann оказался добрым человеком. Он взял процентов всего только 2 франка; это очень мало, за 30 франков - 2 франка, хотя, впрочем, мы держали его деньги не больше 10 дней. Josel, у которого заложено Balton (как он называл пальто), Федя не застал дома, - куда-то уехал, и это помешало ему выкупить. Мне это очень досадно, - я так боюсь, чтобы деньги как-нибудь не ушли у нас из рук; все-таки было бы надежнее, если б эти вещи были бы уже выкуплены, чем если они еще находятся в руках этого дурного человека. Федя пресмешно рассказывал мне, как он пришел тогда к Josel'ю и, увидав в нем того самого человека, который к нам приходил, тотчас же, не стесняясь, надел на себя шляпу. Но Josel, объявил, что видит Федю в первый раз и что никогда у нас не был. А потом, когда стал осматривать пальто, то сказал, что у того пальто была разорвана подкладка, следовательно, таким образом, признался, что знает уже нас. Было 3 часа; до обеда оставался целый час. Федя не знал, что дома делать, и поэтому отправился в читальню. Я вышла вместе с ним, потому что пошла к моему сапожнику отдать Федины сапоги починить, иначе просто срам, так они разорваны. Дорогою я взяла с Феди слово, что он не пойдет на рулетку, и сказала, что он много раз давал мне слово, но потом ему изменял. Он отвечал, что слово слову рознь, и что теперь он дает мне честное слово. Сапожник, посмотрев сапоги, сказал, что возьмет за них 96 Kreuzer и приготовит к завтра вечеру, но, когда узнал, что мне нужно поскорей, то обещал приготовить к 3-м часам. Ну, разумеется, я уже и не стала торговаться, потому что 96 Kreuzer'ов вовсе не такая большая цена, а главное, что он сделает хорошо и скоро. Пришел и Федя; как оказалось, действительно, не был на рулетке, а был в читальне, а оттуда заходил покупать фрукты, которых купил ужасное множество, так что я и не знаю, как мы их и съедим: винограду, гранатов, абрикосов, слив белых, черных, малиновых и разных груш, - просто объеденье да и только. Федя пошел, взяв с собою 5 талеров на выкуп пальто и 5 талеров на игру, но мне кажется, что он этого Josel'я дома не застанет, а потому пойдет на рулетку и проиграет все 10 талеров. Вот это будет уж очень худо, потому что поставит нас опять почти в такое же положение, в котором мы находились вчера или 3-го дня. Но я ошиблась в моем глупом предположении; когда Федя ушел, я пошла на почту спросить, - нет ли писем? Письма, разумеется, не получила, но когда возвращалась домой, то встретила Федю. Он шел из дому, где очень стучался и с досадой узнал, что меня дома нет. Он был у Josel'я, взял от него пальто, так что я, винюсь, на этот раз ошиблась, думая, что, вероятно, он проиграет все 10 талеров. Я пошла домой, а Федя на рулетку, но мы сговорились сойтись в читальне, куда я хотела скоро прийти. Я зашла домой, и здесь мне Мари рассказала, как господин приходил, как стучался, и как меня не было дома, -ее это все ужасно как интересовало. Потом я пошла; по дороге зашла в магазин и купила себе карандаш. Как здесь странно: здесь не второй N средний, а чем дальше номер, тем карандаш делается тверже. Я спросила, нет ли у них стенографических карандашей; та отвечала, что нет, но посоветовала мне взять 4-й номер, который, действительно, оказался очень хорошим. Я стала подходить к вокзалу, как мне навстречу попался Федя. Он уже успел проиграть и, не найдя меня в читальне, шел домой, чтобы взять еще денег и идти играть. Но я его воротила и кое-как уговорила идти со мной погулять, хотя ему ужасно как хотелось опять пойти и попытать счастья. Он говорил, что у него уже было в руках 4 талера выигранных, но ему захотелось больше, ну, разумеется, все и проиграл. Я ужасно боялась, как бы ему сильнее не захотелось играть, тогда бы пришлось воротиться домой и непременно дать ему деньги для игры. У нас оставалось 20 талеров, но из этого следует вычесть за кофе, сигары и свечи 2 талера, один талер сапожнику и 1 прачке, итак, остается 16 талеров. Но ведь зато выкуплено пальто и 2 платья, а это уж очень большой шаг на пути к нашему обогащению. Я постаралась отвести Федю подальше и просила его показать мне тот вид, которым он так любовался когда-то. Он меня повел. Дорогой мы все шутили. Федя представлял, как мы здесь заиграемся и проживем лет 5 и сделаемся вид на какой-то замок и горы. Он начал восхищаться этим видом, говоря, что это очень хорошо, что так именно и рисуют на подносах. Действительно, его слова были очень верны: так и есть, и хоть вид и был хорош, но, действительно, был похож на рисунки подносов, где обыкновенно представляют замок, небо и горы. Федя рассказал мне, что сегодня слышал прекрасного тенора и думает, что, вероятно, это пел кто-нибудь из артистов. Я спросила Федю, как он думает, можно ли влюбиться в голос. Он отвечал, что не знает, но чтобы я спросила у Краевского. Я сначала не поняла этого каламбура, да и спрашиваю: "Отчего же у Краевского?" Федя отвечал: "Ведь Краевский издает "Голос"". Гуляли мы довольно долго, а потом зашли в читальню, где сегодня было очень мало народу. Федя сел посредине стола, я поместилась около него, и мы оба читали. Как вдруг входит какая-то дама, оперлась на плечо Феди и начала ему что-то быстрым шепотом говорить. Я видела, какую удивленную физиономию сделал Федя. Наконец, он обернулся к ней прямо лицом, и тогда, увидав, что это совсем не тот, кому она хотела сказать, дама стала перед Федей извиняться за то, что приняла его за знакомого. Я сразу приметила, что это была ошибка, и потому углубилась в чтение газеты. Но меня это до того насмешило, а особенно удивленный вид Феди, но какой-то господин, как мне показалось, чуть ли не Миклашевский28, не знаю наверно, может быть, и не он. Он что-то смотрел на меня; вероятно, если это он, то находил сходство мое с Машей, потому и смотрел. Мы послушали немного музыки и отправились домой, а Федя ходил за кофе, сигарами и свечами, так что мы теперь обеспечены на этот счет еще на несколько дней. Это меня хоть несколько успокаивает. Но за кофе с него взяли 56 Kreuzer'ов. Это слишком дорого; обыкновенно, кажется, мы брали по 36, если я только не ошибаюсь. Потом я легла спать и проспала до 12, а затем пришел Федя прощаться на ночь и был очень мил со мной, говорил, что меня очень любит, что очень, очень любит меня, что трудно такую, как я, и найти. И я была очень счастлива его словами. 

Проснулись мы в очень хорошем расположении духа, так что Федя даже смеялся, лежа в постели, и дразнил меня, по обыкновению. Милый Федя, какой он славный и как меня любит. Это он мне говорит, и я вполне этому верю. Но меня всегда только одно и страшит, что вот приедем мы в Петербург, все это окончится. Опять он станет тем нервным человеком, которым был в Петербурге, станет Паша бранить меня за каждый пустяк. Мне это даже больно и подумать - так мне хочется, чтобы наше согласие продолжалось так же хорошо. Мне ужасно больно подумать, что когда мы будем в Петербурге, то опять начнутся постоянные ссоры с Пашей, что тот будет меня обижать, а Федя не будет замечать, и за меня не заступится. Но это еще впереди, может быть, этого и не будет, а наша любовь останется такой же чистой, как и теперь. Я села шить что-то, потому что я рада: у меня явилась охота что-нибудь делать, - это тоже хороший признак; потом занималась стенографией. В 12 часов Федя пошел, взяв с собой 6 талеров; через час он пришел назад и сказал, что у него уже было 11 талеров, но потом, когда он пропустил zero, у него пошло все хуже и хуже, и он окончательно проигрался. Мне это было очень больно. Но что же делать, я дала ему еще 5, он и эти проиграл; осталось из 19 талеров - 8. Потом пришел еще за 5-ю, я дала; осталось 3, - 1 на сапоги, 1 мой и 1 на прачку. Не прошло и 15 минут, как он воротился и попросил дать ему еще 2, так, что у меня остался только 1 талер, чтобы отдать сегодня за сапоги; больше ничего, кроме 1-го гульдена, нет: тут как хочешь, так и делай. Уходя, Федя просил меня не надеяться, чтобы он что-нибудь выиграл на эти 2 талера. Смешной какой, да разве это возможно, чтоб можно было что-нибудь выиграть всего-навсего на 2 монеты; нет, этого не может случиться. Я жду его с минуты на минуту, что он придет и скажет, что проиграл все. Тогда опять пойдут платья и пальто в заклад, опять Weismann выступит на сцену. Ох, как мне все эти дрязги надоели, - кажется, как бы была я рада, если б нам удалось хоть как-нибудь выехать из этого проклятого города; вот было бы для меня счастье-то; право, я бы была рада этому больше, чем если бы я получила какое-нибудь наследство. Я и забыла сказать, что вчера вечером дали Мари абрикосов и один гранат, которых я совсем не ем, - надоели очень, а абрикосы так мне кажутся ни больше, ни меньше, как сладкой репой, так что я совсем их не ем. Мари так обрадовалась этим фруктам, что побежала поскорее показать Терезе наш подарок, поторопилась и упала на лестнице, причем опрокинула поднос и вместе с ним 2 тарелки, которые и разбились, так что наши фрукты достались ей, бедной, довольно дорого; я думаю, что наша хозяйка не простит их ей. Наша хозяйка казалась мне очень давно какою-то знакомой личностью; теперь я узнала и называю ее M-me Thenardier, этой бесчеловечной женщиной в романе Гюго29. Действительно, она очень похожа на это подлое существо, с своим громким, вовсе не женским хохотом, с своими мужскими ухватками и любовью, почти животного, К своим детям. Ну, Thenardier да и только. Хотели мы белье отдать в стирку, но теперь надо погодить, потому что денег нет заплатить; я очень рада, что я еще не успела отдать, а то какова же была бы моя досада, если б нечем было отдать прачке. Эти два талера пошли туда же, куда и все, так что у нас остался теперь только один талер, назначенный для сапожника. Бедный Федя пришел ужасно опечаленный, говорил, что он непременно сойдет с ума или застрелится, потому что чем же он заплатит свои долги, что долгов много, а платить нечем. Я, расстроенная, стала его уговаривать, что все это пустяки и что вовсе не следует так сильно отчаиваться. Потом мы легли вместе с ним на постель и долго разговаривали о нашем положении. Право, какие мы цыгане, - у нас то густо, то пусто, то были сегодня независимыми людьми, а теперь опять идем закладывать пальто. Господи, как мне все это наскучило, - когда кончится все это наше мученье, это вечная боязнь, что вот-вот проиграет, и опять у нас ничего нет {Желая себя чем-нибудь развлечь от грустных мыслей, я записала тут мои воспоминания первой юности, именно от 1860, и поездку мою на дачу к Сниткиным в 1866 году. Эти воспоминания заняли страницы 88-9430Страницы указаны очевидно по нумерации оригинала 2 книжки, по единой же нумерации двух книжек, это должно быть с. 311-312.}. Теперь продолжаю начатое о сегодня. Нам было ужасно грустно, что проиграли талеры, и что у нас теперь ничего нет. Мы пообедали, и я отправилась сначала на почту, где, разумеется, ничего не получила, а оттуда за сапогами. Сапоги оказались починенными на славу, просто прелесть. Он говорит, что берется сделать новые за 7 флоринов, - ведь это довольно дешево, как мне кажется. После обеда Федя спрашивал моего совета, сегодня ли идти к Josel'ю заложить опять пальто, или ждать до завтра. Я ему советовала лучше ждать завтра, но потом, боясь, что завтра он дома его не застанет, предложила ему идти сегодня. Федя сначала сходил так один посмотреть, дома ли тот, и пред уходом мне говорил, что ему ужасно стыдно идти к нему, и что, может быть, он до него и не дойдет. Был, однако, у него, и теперь пошел, взяв с собою пальто. Мы положили с ним, что я приду в читальню и там встречу его, а чтоб домой он лучше бы уж и не приходил. Я отправилась в читальню, пришла и увидела, что Федя уже там. Он как бы и обрадовался, и испугался меня. Около него было пустое место, и я села; он начал тотчас же, что взял у Josel'я 6 флоринов и на свой флорин (что составит 4 талера) играл и все их проиграл, так что теперь у нас нет ни копейки. Тут он мне сказал, что ужасно как мучился; что он даже и сегодня утром проснулся раньше от угрызений совести, потому что я так кротка и ничего ему не говорю, а он так дурно поступает со мной. При этом Федя мне сказал, что завтра Josel придет к нам и возьмет пальто и фрак, но что деньги, которые Федя получит, он не понесет на рулетку, что он дает мне честное слово, что он меня не станет больше мучить. Я слушала его с состраданием, и, право, мне было даже странно его такое отчаяние. Все это он говорил мне шепотом, а я его утешала, что это решительно ничего, что я и сама так бы поступила, как он поступил, что это не важность и чтоб он успокоился. Он был в таком отчаянии; говорил, что ему предо мною стыдно, стыдно глядеть на меня; что я ничего ему не говорю, а что он так поступает и все отнимает у меня. Говоря это, он мне сунул читать какую-то французскую газету, а я его просила дать мне русскую, мне хотелось бы прочесть русскую. Наконец, Федя немного успокоился, и мы сели и читали газеты. Сегодня музыка превосходная, окна открыты, и она слышна, я думаю, лучше, чем на воздухе. Играет военная. Играли увертюру "Egmont" Bethoven'а, потом Zampa, потом из "Don-Juan'а" Mozart'а. Последнее мы слышали, когда уже вышли на воздух и гуляли около вокзала. Тут бродили какие-то 2 француженки, которых Федя просто видеть не мог, так они ему надоели. Потом мы пошли домой и когда проходили мимо Hotel Victoria, то слышали дамские визги и крики. Мы не знали, что и подумать, как услышали дамский же голос, хохочущий и говорящий по-русски. Ну, разумеется, кто за границей себя дурно ведет, так это русские: они без визгов и криков и обойтись не могут, им нужно как можно больше произвести шуму, как можно больше обратить на себя внимание. Пришли домой, в горе напились чаю, но, право, мы вовсе не унылы. Или так много значит привычка: я уж так привыкла к этим беспорядкам, что меня не так сильно, как прежде, беспокоит наше положение. Когда Федя пришел прощаться, то он был в каком-то возбужденном состоянии. Он говорил, что любит меня без памяти, что очень, очень сильно любит, что он меня не достоин, что я его ангел-хранитель, посланный ему от бога, не знает за что, что он должен еще исправиться; что хоть ему и 45 лет, но он еще не готов к семейной жизни, ему нужно еще готовиться к ней, что ему иногда еще мечтается. Не знаю, что этим он хотел сказать, - уж не то ли, что он решился бы изменить мне. Ну, этому-то я, пожалуй, и не верю, а если это так, то мне ужасно грустно. Потом говорил: "Вот ты во сне видала, что я отдал тебя в воспитательный дом. Ну, как я могу Отдать тебя куда-нибудь, когда я жить без тебя не могу". Говорил, что если б я велела ему броситься с башни, он непременно бы бросился для меня. Вообще видимо было, что он меня очень любит. Он говорил, что его иногда так и тянет прийти ко мне, сказать мне, поговорить со мной; так и хочется прийти. Он мне как-то говорил, что раз загадал на книге немецкой, как Аня посмотрит на его игру, - ему вышел ответ: "Это положение только счастливее скрепит ваше дружественное положение". И действительно, это правда: никогда мы не были так дружны с ним, как теперь; вместе тоскуем, вместе горюем, придумываем, как быть, что делать? О, господи, помоги нам, дай нам выбраться из этого проклятого города, где у нас было так много горя. Ночью я его спросила, думает ли он о Соне; он отвечал, что много и часто о ней думает, и прибавил, что, может быть, это будет мальчик. Я отвечала, что кто бы ни родился, но я буду все-таки счастлива. Тут Федя прибавил: "Вот поэтому-то мне и не следует оставлять Пашу", то есть это показывает, что Федя при рождении еще больше будет заботиться о Паше, чтобы показать, что чрез это нисколько к нему не изменился. А меня уже и теперь заботит будущность Нашего будущего дитяти. Поэтому-то мне нужно и самой работать, работать, чтоб ребенок имел мою помощь. 

Мы нарочно встали пораньше, чтобы, если Josel придет, то мы были бы готовы принять его. Потом я села писать дневник, а Федя пил кофе (меня сегодня ужасно сильно рвало, - все, что я выпила, все вышло вон). В 12 часов пришел Josel. Федя отдал ему свой фрак, жилет и брюки и пальто, и за все это тот обещает дать ему 9 флоринов, с позволением выкупить через 15 дней. Он поставил на записке 19-е число, следовательно, не 15, а только 12 дней, но Федя уговорил его переписать. Таким образом, если у нас не будет денег, то все эти вещи пропадут за какие-нибудь пустые 9 флоринов. Федя отправился к Josel'ю и оттуда на рулетку, где и проиграл 2 талера, так что у нас осталось 5 флоринов, из которых мы должны отдать за обеды 3 флорина, следовательно, остается всего-навсего 2. Федя сегодня был в удивительно смешливом состоянии, все время хохотал ужасно. Мы всегда так: когда у нас горе, то мы с ним хохочем, как сумасшедшие, точно у нас и в самом деле есть деньги, и мы решительно не нуждаемся. Вечером сходили на почту; опять ничего нет, - даже от Маши нет никакого ответа. Как это глупо; ну, не может дать денег, так, по крайней мере, неужели нельзя дать какой-нибудь ответ. Это даже уж и невежливо. Вероятно, после объявит, что не получала от меня письма, а то бы непременно дала. Вот она, помощь-то сестринская, а ведь, может быть, впоследствии я в 20 раз больше могу ей помочь. Писала немного стенографию; хочу ею хорошенько заняться, потому что мне кажется, если я хорошо записываю и при испытании окажусь лучше другого стенографа, то отчего же, при недостатке мужчин, не поместить и женщину, так что, может быть, и мне достанется местечко {При новом суде

Вышли мы из дому, чтобы идти читать, как вдруг пошел дождь, Федя непременно хотел воротиться, говоря, что будет дурно, если мы в дождь придем читать. Я же его уверяла, что никто не обратит внимания на то, что мы придем, а что все-таки лучше что-нибудь читать, чем сидеть дома, не зная, что делать. Мы пришли; в читальне было мало, но потом, к вечеру, набралось довольно много народу. Господи! что это за народ ходит в читальню! Порядочных почти никогда не бывает, потому что они или играют на рулетке, или достают газеты в тех гостиницах, где останавливаются, и им не для чего и ходить сюда. Сюда обыкновенно приходят баденцы, люди невоспитанные, так, напр., один сидел против нас, какой-то пожилой господин, то он все громко кашлял, то после солидного обеда начал икать, так что даже тошно становилось. Был тут еще один немец, в длиннополом сюртуке, человек, которого я ужасно как не люблю. Это какой-нибудь купчишка, который целый день мошенничает, а вот под вечер непременно ему нужно прийти сюда и читать газеты и узнать все новости. Обыкновенно он перечитывает очень много газет, потом отправится к шкафу и берет "La Revue de deux Mondes" и понемногу читает, так что, вероятно, прочтет только несколько страниц в день. Я непременно хочу ему насолить, именно взять эту книгу и читать ее целый вечер, так, чтоб ему и не досталось. Вообще от этих господ разносится какой-то особенный запах кислой капусты, чем-то ужасно скверным пахнет, так что иногда просто нет сил и сидеть тут. Читали мы довольно долго, все русские газеты, а потом я взяла французскую газету, - отчеты о преступлениях; это довольно интересно рассказано. Наконец, Федя не мог высидеть и начал меня торопить идти домой. Мы пошли и еще несколько времени ходили у музыки, которая сегодня была довольно плоха. Пришли домой; я, по обыкновению, легла сейчас же спать, а Федя остался читать. Потом он пришел прощаться и говорил мне много хороших слов. Говорил, что меня любит теперь как-то странно то есть ужасно беспокойно, так что это даже и самого его тревожит, что я Неточка, его счастье; что он говорит мне это не одни слова, но он говорит, что чувствует. Что если бы я как-нибудь ушла от него, мы бы не жили вместе или я умерла бы, то ему кажется, что он не знал бы, что ему и делать, что он просто бы сошел с ума от горя. Говорил, что только тогда и оживляется, только тогда ему и хорошо, когда он смотрит на меня, на мое "детское милое личико", как он говорит. Но боится, что все это переменится, и, может быть, через несколько времени я сделаюсь серьезной, скучной, холодной и спокойной особой, и что тогда он разлюбит меня. Вообще весь этот вечер Федя был ко мне очень любезен и видно, что он любит меня, а я его также очень люблю. Он просил меня беречь нашу Сонечку или Мишу. 

"Desbarolles"31, а потом писала стенографию. Днем Федя вдруг мне сказал, что ему хотелось бы ко времени моих родов переехать в Россию, но мне это показалось до того страшным, что я начала просить его не ездить, хоть й и знаю сама очень твердо, что ехать нельзя, потому что денег нет, чтобы заплатить долги. Мне кажется, что как только мы приедем ё Петербург, все наше счастье непременно рушится. Теперь он один со мной, а там нас будет окружать так много людей, мне враждебных. Теперь Федя не сердится, мало раздражается, а тогда его каждый день будет бесить Паша. Опять будут мои беспрерывные ссоры с ним; так мне все эти дрязги надоели, что ужас, так что, как мне ни мечтается видеть маму, но у меня просто мороз по коже проходит, когда я подумаю, что мы поедем в Петербург, и тогда все переменится. Опять будет раздражение, опять он будет точно насмешливо и сердито обращаться со мной и показывать мне холодность при родных. Мне так больно подумать, что наше счастье рушится, что решительно не хочется возвратиться домой. Сегодня я писала маме письмо и очень плакала, - так мне было жалко бедную мамочку, так я ее много утруждаю моими делами. У ней и без того так много забот, и без моих дел, а я заставляю ее платить за меня проценты за шубу, за воротник и за множество вещей, заложенных в Петербурге. Господи, что бы, кажется, я ни дала, чтобы иметь возможность помогать маме. Как бы я была счастлива, если б мне удалось порадовать ее каким-нибудь подарком отсюда, но ведь это решительно невозможно, у меня нет денег. Федя несколько раз приходил ко мне и спрашивал, о чем я плачу; говорил, что ему очень и очень дело до слез его жены, что он не хочет, чтобы я плакала.

дома. Вот хорошая память-то, право: именно затем пошла, чтобы отнести письмо и не отнесла. Я воротилась домой и взяла письмо. Дождик пошел, так что я принуждена была дожидаться окончания дождя то в <.....>, то где-то в подъезде. Писем опять нет; в досаде воротилась домой. По дороге встретила похороны; опять колесница с балдахином. Теперь я видела, что вместо дрог устраивается закрытый ящик, в который и вставляется гроб. Позади гроба ставятся две свечи и производится молебствие, по окончании которого эти две свечи тушат и дверца дрог закрывается, так что гроба совершенно не видать.

но какую-то дребедень, - не то похоронные марши, не то трепак, так что мы решили, что музыканты и сами не знают, что такое играют. Потом пошли в читальню; я взяла "La Revue de deux Monde". Здесь есть статья <......>. Эту статью я и начала читать32. Только пришел и мой вчерашний лысенький старичок, которого я называю крысой, и тотчас же подошел к шкапу, чтобы взять "Revue". He тут-то было: августовская книжка была налицо, а от 15 июля не было, - именно та, которую он читал. Он пересмотрел все газеты, которые тут лежали, и выбрал какую-то, но ему, должно быть, хотелось читать книгу, потому что он несколько раз подходил к шкапу и искал там книгу; потом подозвал заведующего книгами и просил его разыскать. Тот даже встал на стул и долго рылся наверху, потом принес книги за весь год, но, разумеется, книжки от 15 июля нельзя было отыскать, потому что я ее читала. Я только не понимаю, каким образом лысенький старичок не заметил, что книга эта мною читается. Федя не захотел долго сидеть, он, наконец, вышел из терпения и, кажется, хотел уйти. Тогда я тоже встала и положила книгу на место. Таким образом, вероятно, он найдет книгу и ужасно удивится, каким образом она тут очутилась, между тем как ее искали два часа и не могли найти. Я очень смеялась про себя, что оставила этого дурака без книги.

"Ах, Федя", а он: "Ах, Аня", все тут наше и утешение. Сегодня он несколько раз повторял, что никак не ожидал встретить такой жены, что он никогда не надеялся, что я буду такой хорошей, что ни в чем не упрекаю его, а, напротив, стараюсь только утешать. Потом Федя говорил, что если я такая всегда буду, то он решительно переродится, потому что я дала ему много новых чувств и новых мыслей, дала много хороших чувств, так что он и сам становится лучше. Я очень этому рада. Но под конец вечера мы с ним поссорились из-за того, что я легла на свою постель не раздетая: я утомилась, легла и потом так заспалась, что мне было тяжело встать и раздеться. Он за это рассердился, но потом, когда ночью пришел прощаться, то мы помирились, и он сам приготовил мне все ко сну, то есть спички и чай, как это он всегда делает.

Разделы сайта: