Евгения Гранде. Роман г–на Оноре де Бальзака.
Глава II. Парижскiй кузенъ

Глава II.

Парижскiй кузенъ.

Шарль Гранде, красавчикъ, двадцати-двухъ летъ, резко отличался отъ группы окружавшихъ его провинцiяловъ, негодовавшихъ на его надменные, аристократическiе прiемы, и старавшихся уловить въ немъ хоть что-нибудь смешное, чтобы посмеяться въ свою очередь. Объяснимъ это.

Двадцать-два года не много, не далеко отъ детства. Изъ ста юношей, двадцатилетнихъ, девяносто-девять, на месте Шарля, верно-бы вели себя также, какъ и онъ, т. е. выказались-бы изнеженно-кокетливыми и занятыми собою. Несколько дней назадъ отецъ объявилъ Шарлю о поездке въ Сомюръ, къ старику брату, на несколько месяцевъ. Целью поездки могла быть Евгенiя. Шарль въ первый разъ ехалъ въ провинцiю; ему хотелось блеснуть ловкостiю, вкусомъ, модою, изумить Сомюръ роскошью, сделать эпоху въ жизни Сомюрцевъ, и, если можно, преобразовать ихъ, введя парижскую жизнь и привычки. Словомъ, решено было одеваться съ самою роскошною изысканностiю моды и чистить ногти часомъ долее, чемъ въ Париже, где часто молодой человекъ бросаетъ щегольство, отъ лени или безпечности, чемъ впрочемъ мало вредитъ себе.

Въ-следствiе чего Шарль завелся самымъ щегольскимъ охотничьимъ платьемъ, самымъ щегольскимъ ружьемъ, самымъ красивымъ охотничьимъ ножомъ и самымъ изящнейшимъ ягдташемъ. Взялъ съ собой бездну самыхъ щегольскихъ и разнообразныхъ жилетовъ: серыхъ, белыхъ, чорныхъ, съ золотымъ отливомъ, двойныхъ, шалевыхъ, съ стоячими и откидными воротниками, застегивающихся сверху до-низу, съ золотыми пуговицами и проч. Съ нимъ были всевозможныхъ родовъ и видовъ галстухи и шейные платки; два фрака Штауба и самое тонкое белье. Однимъ словомъ, онъ притащилъ съ собою всю сбрую отъявленнаго денди, не забывъ также восхитительную маленькую чернильницу, подаренную ему восхитительнейшей женщиной, знатной, блистательной дамой, которую онъ называлъ Анетою несколькихъ тетрадокъ изящнейшей, раздушоной бумаги, для переписки съ Анетой, акуратно чрезъ каждые пятнадцать дней. Словомъ, Шарль набралъ съ собою всевозможныхъ важныхъ мелочей и необходимыхъ игрушекъ, начиная отъ хлыста, для начала дуэли, до превосходныхъ пистолетовъ, для окончанiя ея. Такъ-какъ отецъ не отпустилъ съ нимъ слуги, то онъ прiехалъ въ почтовой карете, нанятой для него одного; ему не хотелось портить въ дороге своей прекрасной, почтовой кареты, заказанной для поездки въ Баденъ, где назначена была встреча съ Анетой, знатной, блистательной дамой, путешествовавшей, и проч., и проч.

Шарль думалъ застать, по-крайней-мере, сто человекъ у своего дяди, зажить въ его замке, обрыскать съ ружьемъ своимъ все его поля и леса, и никакъ не ожидалъ застать все семейство въ Сомюре, где онъ хотелъ остановиться для того только, чтобъ разспросить о дороге въ Фруафондъ. Для перваго дебюта онъ оделся блистательно, восхитительно. Въ Туре, парикмахеръ разчесалъ его прекрасные, каштановые волосы; тамъ-же онъ переменилъ белье и наделъ чорный, атласный галстухъ, что, съ выпущеннымъ воротникомъ рубашки, было ему очень къ-лицу. Щегольской, дорожный сюртукъ, полузастегнутый, стягивалъ его талiю. Изъ-подъ сюртука выглядывалъ щегольской шалевый жилетъ; подъ шалевымъ жилетомъ былъ еще другой, белый. Часы, небрежно брошенные въ карманъ, пристегивались коротенькимъ шолковымъ снуркомъ къ пуговице сюртука. Серые панталоны застегивались съ боковъ на пуговки. Въ рукахъ его была красивая трость съ золотымъ набалдашникомъ; жолтыя перчатки были свежiя, блестящiя; шляпа его была восхитительна. Только Парижанинъ, и притомъ самаго высокаго полета, могъ-бы не насмешить людей въ такомъ наряде; впрочемъ смехъ былъ-бы неудаченъ съ юношей, обладающимъ превосходными пистолетами, меткимъ взглядомъ и, въ-добавокъ, Анетой.

Теперь, ежели хотите понять почтительное удивленiе Сомюрцевъ и осветить воображенiемъ контрастъ блистательнаго денди, съ сухими, вялыми фигурами гостей въ темной, скучной зале Гранде, то взгляните на семейство Крюшо. Все трое нюхали табакъ, и незаметно привыкли къ вечному табачному сору на мелкихъ складкахъ своихъ пожелтелыхъ манишекъ. Ихъ галстухи мялись и веревкой обвивались около шеи. Огромный запасъ белья позволялъ имъ, ради хозяйственнаго разсчота, мыть его только два раза въ годъ, отчего белье ихъ желтело, безъ употребленiя, въ ящикахъ. Все въ нихъ было неловко, некстати, безцветно; ихъ лица были вялы, сухи и изношены, также-какъ и ихъ фраки, на которыхъ было столько-же складокъ, какъ и на панталонахъ.

Костюмы остальныхъ гостей, неполные и несвежiе, какъ и все вообще костюмы истыхъ провинцiяловъ, отставшихъ отъ моды и скупящихся на новую пару перчатокъ, согласовались совершенно съ костюмами Крюшо; только въ одномъ этомъ и сходились вкусы и идеи обеихъ партiй — Крюшо и Грассенистовъ. Только-что прiезжiй брался за лорнетъ, чтобъ разглядеть странность комнатной мебели, или подивиться рисункамъ потолка и обоевъ, до того испачканныхъ мухами, что этихъ чорненькихъ, точкообразныхъ пятнушекъ достало-бы зачернить совершенно целый листъ Монитёра каждаго изъ присутствующихъ или потому-что заразились имъ отъ другихъ, или потому-что сами поощряли его, бросая на гостя насмешливые взгляды, которые только что не проговаривали: «Знаемъ мы васъ, парижскiе молодчики!»

Впрочемъ все могли насмотреться на гостя досыта, не боясь досадить хозяину своимъ любопытствомъ. Гранде унесъ свечу отъ своихъ гостей и углубился въ чтенiе длиннаго письма, не заботясь объ игре, и оставивъ ихъ доигрывать партiю почти въ потемкахъ.

Евгенiя, невидавшая доселе ничего подобнаго Шарлю въ совершенстве красоты и щегольства, смотрела на него, какъ на существо воздушное, неземное. Она вдыхала въ себя съ наслажденiемъ ароматъ духовъ, умастившихъ прелестные кудрявые его волосы; ей хотелось дотронуться до его прекрасныхъ перчатокъ; она завидовала его стройной маленькой ручке, свежести и нежности лица. Для нея, бедной, невинной девушки, всю жизнь свою провязавшей чулки и проштопавшей старое белье, часто по целымъ часамъ невидавшей въ окна своей комнаты более одного прохожаго Сомюрца, для нея, видъ Шарля былъ источникомъ роскошнаго, неведомаго наслажденiя. Это чувство походило на то впечатленiе, которое невольно родится въ васъ при взгляде на фантастическiе образы женщинъ въ англiйскихъ «кипсекахъ», рисованные и гравированные такъ тонко и нежно, что при взгляде на нихъ, кажется, боишься сдунуть съ бумаги эти волшебныя, очаровательныя изображенiя.

Шарль вынулъ изъ кармана платокъ, вышитый для него прекрасной путешественницей по Шотландiи. Евгенiя не хотела верить глазамъ своимъ, что это обыкновенный платокъ, это совершенство, трудъ любви для любви.

Прiемы, жесты ея кузена, его дерзкiй лорнетъ, презрительное невниманiе къ дорогому ящичку, только-что ей подаренному де-Грассенами, который такъ недавно еще ей нравился, и который казался ея кузену или безъ вкуса или безъ цены, все то наконецъ, что раздражало Крюшо и де-Грассеновъ, все это ей такъ нравилось, что въ эту ночь и во сне образъ Шарля не покидалъ ее ни на минуту.

— Пожалуйте белья, сударыня; нужно постлать постель молодому барину.

Г-жа Гранде встала и пошла за Нанетой; тогда госпожа де-Грассенъ сказала всемъ по-тихоньку: «Спрячемъ-ка наши су и бросимъ это лото».

Каждый взялъ свои два су, положенные на ставку; потомъ все встали и мало-по-малу приблизились къ огню. «Такъ вы кончили?» сказалъ Гранде, не отрываясь отъ письма.

— Кончили, кончили, отвечала госпожа де-Грассенъ и подошла къ Шарлю.

Евгенiя вышла изъ залы, движимая одною изъ техъ вдохновенныхъ мыслей, которыя раждаются только въ сердце женщины, въ сердце, впервые забившемся любовiю. Она вышла пособить матери и Нанете; но подъ этой хозяйственной заботливостiю таилось другое чувство; она не могла устоять противъ непонятнаго искушенiя, каприза — самой убрать комнату, назначенную Шарлю, поставить въ ней каждую вещь на свое место, доглядеть, приглядеть за всемъ, чтобъ сколько-нибудь лучше все уладить и украсить. Она уже чувствовала въ себе и силу, и ловкость разгадать и понимать вкусъ и привычки своего кузена.

Въ-самомъ-деле она явилась совершенно кстати и успела уверить Нанету и мать свою, что оне обе еще ничего не сделали и что нужно все переделать съизнова. Ей удалось присоветовать Нанете нагреть постель жаровнею. Сама она вынула чистую скатерть и накрыла ею старый столъ, приказавъ Нанете переменять ее каждый день. Она доказала, что необходимо развесть въ камине огонь и приказала натаскать дровъ въ корридоръ, потихоньку отъ отца. Отыскала где то въ шкафу красивый лаковый подносикъ, доставшiйся имъ по наследству отъ г-на Ла-Бертельера, чистый стаканъ и позолоченную ложечку, старый, разрисованный фарфоровый флаконъ, и съ торжествомъ поставила все это на камине. Въ четверть часа въ голове ея народилось идей более, нежели во всю ея жизнь.

— Маменька! сальныя свечи не годятся для Шарля: еслибы купить восковыхъ?

И легкая, какъ птичка, она вынула изъ кошелька свой экю, данный ей на месячные расходы:

— Поскорей, поскорее, Нанета, сказала она, всовывая ей деньги въ руки.

— А что скажетъ отецъ?

Эти ужасныя слова вырвались у госпожи Гранде, когда она увидела въ рукахъ своей дочери сахарницу изъ севрскаго фарфора, которую старикъ привезъ изъ Фруафондскаго замка.

— Да где ты достанешь сахару? Да ты позабыла....

— Маменька, Нанета купитъ и сахару.

— А отецъ?

— Да прилично-ли для насъ, что родной племянникъ въ доме своего дяди не найдетъ и стакана воды съ сахаромъ? Да папенька и не заметитъ.

— Онъ? не заметитъ? Да онъ видитъ все!

Нанета колебалась. Она знала характеръ своего господина.

— Да ступай-же Нанета; ведь сегодня мое рожденiе!

Въ-то время, когда Евгенiя и г-жа Гранде хлопотали и отделывали комнату Шарля, оставшагося въ зале съ гостями, госпожа де-Грассенъ повела на него атаку по всемъ правиламъ своей тактики, и начала съ любезностей.

— Вы слишкомъ-отважны, сказала она Шарлю: бросить удовольствiя Парижа, зимою, во-время веселья и праздниковъ, и прiехать въ Сомюръ, — да это неслыханный подвигъ! Но мы постараемся вознаградить васъ за все, и если васъ еще не напугали здесь, то увидите, что и къ Сомюру можно привыкнуть и, если хотите, даже весело провести здесь время.

И она подарила его взглядомъ, но взглядомъ коренной провинцiялки. Въ провинцiи женщины по-привычке смотрятъ такъ осторожно, такъ благоразумно, что невольно заставляютъ подозревать въ своемъ взгляде тайное желанiе, смешанное съ какою-то раздражительною завистью.

Шарль, после своихъ разбитыхъ и разсеявшихся мечтанiй о великолепномъ замке и о великолепномъ житье-бытье своего дядюшки, былъ такъ смущонъ, уничтоженъ, попавъ въ эту залу, въ этотъ кругъ людей, что по-неволе г-жа де-Грассенъ напомнила ему собою, хотя неясно, далекiй, восхитительный образъ Парижанки. Онъ вежливо ответилъ на вопросъ ея, весьма-похожiй на приглашенiе; между нимъ и провинцiялкой завязался разговоръ, и госпожа де-Грассенъ, мало по-малу, осторожно понизила голосъ. Имъ было о чомъ говорить въ эту минуту, имъ нужно было говорить, объясниться. Въ-следствiе чего, после несколькихъ, бегло-обмененныхъ шутокъ и кокетливыхъ приветствiй, ловкая провинцiялка успела между-прочимъ кое что шепнуть ему, не опасаясь быть подслушанной, за интереснымъ разговоромъ о вине: весь Сомюръ говорилъ тогда о вине.

— Если вы хотите посетить насъ, сказала она Шарлю, то доставите большое удовольствiе мне и моему мужу. Въ целомъ городе вы найдете только одинъ домъ, где встретите вместе и аристократiю и высшее купечество: это у насъ; мы принадлежимъ къ средине между двумя обществами, и мужъ мой, говорю это съ гордостiю, умелъ прiобрести уваженiе и той и другой стороны. Мы объ васъ постараемся. А что-бы съ вами сталось въ этомъ доме? Да здесь вы умрете со-скуки! Вашъ дядюшка старый хлопотунъ; у него на уме одна торговля, барыши, разсчоты. Тетушка ваша добрая женщина, богомолка, но съ нею вамъ будетъ не-очень весело. А Евгенiя простенькая девушка, безъ воспитанiя и безъ приданаго; она до-сихъ-поръ только делала, что штопала белье своихъ стариковъ.

— Да это кладъ, подумалъ Шарль, смотря на госпожу де-Грассенъ: ну, кто-бы могъ предполагать?

— Мне кажется, жена, ты хочешь завербовать къ намъ господина Шарля, сказалъ, смеясь, толстый банкиръ.

Нотарiусъ и президентъ не упустили прибавить двухъ, трехъ жолчныхъ остротъ къ замечанiю де-Грассена. Но аббатъ тотчасъ понялъ все дело. Вынувъ табакерку, и подчуя всехъ табакомъ, онъ сказалъ:

— Да где-же и прiютиться лучше молодому господину Гранде, какъ не въ салоне г-жи де-Грассенъ?

— Что вы хотите сказать, господинъ аббатъ? спросилъ де-Грассенъ.

— Ничего более, какъ то, что скажетъ вамъ весь Сомюръ, милостивый государь: должная справедливость вамъ, вашему дому и госпоже де-Грассенъ.

Аббатъ хоть и не подслушивалъ разговора госпожи де-Грассенъ съ Шарлемъ, но угадалъ все.

— Не знаю, вы помните-ли обо мне, сказалъ въ свою очередь Адольфъ Шарлю, стараясь быть сколь возможно развязнее: я имелъ удовольствiе быть вашимъ vis-а-vis на бале у господина Маршала Удино.

— О какъ-же, милостивый государь, какъ-же, я припоминаю, сказалъ Шарль, удивленный общимъ къ себе вниманiемъ: это вашъ сынъ, сударыня? спросилъ онъ госпожу де-Грассенъ.

— Да, милостивый государь, отвечала она.

— Такъ вы были очень-молоды, когда были въ Париже? спросилъ Шарль, опять обращаясь къ Адольфу.

— Да, что делать, отвечалъ за него аббатъ: мы ихъ отсылаемъ въ Вавилонъ, только-что они оперились.

Г-жа де-Грассенъ внимательно поглядела на аббата.

— Только въ провинцiи, продолжалъ аббатъ, вы встретите тридцатилетнихъ женщинъ, вокругъ васъ на балахъ, продолжалъ аббатъ, атакуя своего непрiятеля. Для меня это какъ-будто вчера, сударыня.

— Старый чортъ! прошептала госпожа де-Грассенъ: онъ какъ тутъ, — все угадалъ.

— Мне кажется, что я сделаю эпоху въ Сомюре, подумалъ Шарль, разстегивая сюртукъ, заложивъ руку за пуговицу жилета и принявъ задумчивый видъ, чтобы скопировать лорда Байрона, на картине Шантра.

Невниманiе старика Гранде къ гостямъ своимъ, или, лучше сказать, исключительное его вниманiе къ письму, не ускользнуло ни отъ нотарiуса, ни отъ президента. По измененiямъ лица старика, они въ свою очередь угадывали, разгадывали, читали съ нимъ вместе это письмо. Старикъ съ трудомъ удерживался; всякой пойметъ его усилiя — казаться хладнокровнымъ, заглянувъ въ это ужасное письмо; вотъ его содержанiе:

«Вотъ уже скоро двадцать-три года, какъ мы не видались съ тобою, любезный братъ. Мы не видались съ самаго дня моей свадьбы, и помнишь, такъ весело, дружно разстались тогда. Разумеется, я не могъ предвидеть, что ты, любезный братъ мой, останешься одинъ подпорою семейства, когда-то счастливаго и богатаго. Когда ты будешь читать эти строки, меня уже не будетъ на свете. Я не могъ перенести моего позора, моего стыда, — банкрутства, любезный братъ мой. До последней минуты я крепко держался на краю бездны, хватался за соломенку, чтобы спасти себя, но мне все изменило! Банкрутства моего стряпчаго и нотарiуса отняли у меня всю надежду. Я въ отчаянiи; я долженъ три миллiона, и не могу предложить кредиторамъ даже по восьми за сто. Вина мои подешевели отъ постояннаго въ несколько летъ урожая. Черезъ три дня весь Парижъ заговоритъ: «Гранде плутъ, обманщикъ!» А я, жертва слепой судьбы, безъ пятна на совести, буду лежать въ опозоренной могиле моей. Я лишилъ моего сына честнаго имени и наследства после его матери, а онъ, бедное дитя мое, онъ еще ничего не знаетъ. Мы нежно простились съ нимъ; онъ не предугадывалъ, что мои объятiя были благословенiемъ умирающаго отца его. Онъ проклянетъ своего отца. Братъ! братъ! проклятiе детей нашихъ — ужаснее проклятiя отцовскаго. Отецъ можетъ простить, снять свое проклятiе; проклятiе сына невозвратимо. Гранде! ты братъ мой, ты старшiй братъ мой; будь моимъ благодетелемъ, спаси меня отъ сыновняго проклятiя. Братъ! еслибы я могъ писать къ тебе моею кровiю и слезами, мне было-бы легче; я-бы плакалъ тогда, и горесть не щемила-бы моего сердца, не тяготила-бы души моей; но мне горько; я стражду и нетъ слезъ утешительныхъ. Итакъ, ты будешь отцомъ Шарлю! У него нетъ родныхъ со стороны матери; ты знаешь отчего. О, для чего я разбилъ предразсудки света, раздавилъ его мненiе — для любви! Зачемъ я женился на незаконной дочери вельможи! У него нетъ родныхъ! бедный, бедный Шарль! Послушай, Гранде: я не просилъ тебя о себе; къ тому-же у тебя, верно, нетъ трехъ миллiоновъ для моего спасенiя. Но для сына, братъ! для сына моего, — я простираю къ тебе умоляющую руку мою. Я вверяю тебе моего сына и спокойно беру пистолетъ; мой сынъ найдетъ въ тебе втораго отца. О, какъ онъ любилъ меня! Я былъ такъ добръ до него; я такъ нежилъ, баловалъ его... Нетъ! онъ не будетъ проклинать меня! Онъ такъ тихъ, ласковъ, неженъ; онъ весь въ свою мать; онъ будетъ любить тебя; онъ ничемъ не огорчитъ тебя. Бедное дитя! онъ жилъ въ довольстве, въ роскоши; онъ не знаетъ бедности, которую мы перетерпели некогда вместе съ тобою, любезный братъ мой... И теперь онъ одинъ, въ нищете, разоренъ! Все друзья его бросятъ... и я, я одинъ всему причиною! О, для чего онъ не умеръ прежде, для чего онъ не тамъ, не вместе съ своею матерью! Мечты! Онъ беденъ, опозоренъ, несчастливъ, нищiй. Я посылаю его къ тебе, чтобъ ты приготовилъ его къ страшному известiю, съ отеческою нежностiю. Будь отцомъ ему! будь добрымъ, великодушнымъ, нежнымъ отцомъ! Объяви ему несчастiе осторожно, тихо, не убивай его однимъ ударомъ. Я умоляю его на коленахъ не требовать именiя своей матери, не вмешиваться въ толпу своихъ кредиторовъ. Но я напрасно говорю объ этомъ; онъ честенъ, благороденъ; онъ почувствуетъ, что ему стыдно позорить отца своего. Уговори его, разскажи ему все, не скрывай отъ него горькой участи, ожидающей его въ будущемъ. Если онъ будетъ отчаяваться, проклинать меня, скажи, что ему остается еще одна надежда въ жизни — трудъ. Мы оба трудились, мы оба были богаты, и я тоже, я тоже былъ богатъ. Еще: если онъ захочетъ последовать совету умирающаго отца своего, скажи ему, чтобы онъ оставилъ Францiю, и ехалъ-бы въ Америку, въ Индiю. Братъ! мой Шарль молодъ, но онъ честенъ, смелъ и решителенъ; снабди его всемъ нужнымъ, дай ему денегъ; онъ отдастъ тебе все; онъ лучше умретъ, чемъ обманетъ тебя! Гранде, исполни мою просьбу, или совесть твоя возстанетъ на тебя! Боже! Если мой сынъ не найдетъ въ твоемъ доме ни состраданiя, ни нежности, о! я буду вечно молить небо о мщенiи за твою жестокость! — Еслибы я могъ сберечь хоть сколько-нибудь денегъ, то я-бы въ праве былъ дать что-нибудь моему сыну, въ заменъ именiя его матери; но я долженъ былъ заплатить проценты въ прошломъ месяце; у меня ничего не осталось. Мне-бы не хотелось умереть въ мучительномъ сомненiи о судьбе моего сына... о, еслибъ я могъ теперь услышать ответъ твой! Я простился съ Шарлемъ, и въ то время, какъ онъ въ дороге, тружусь надъ моими отчотами. Я хочу доказать, что мое несчастiе произошло не отъ вины моей, не отъ обмана. Не правда-ли, это тоже заниматься судьбою Шарля? Прощай, прощай, братъ мой! Да снизойдетъ на тебя благословенiе Божiе за великодушную дружбу твою къ моему семейству; о! я не сомневаюсь въ ней! Тамъ, въ лучшемъ свете, жаркая, теплая молитва, молитва брата, будетъ вечно изливаться за тебя предъ престоломъ Всевышняго.

Викторъ-Анжъ-Вильгельмъ Гранде».

— Обогрелся-ли ты?

— Мне тепло, дядюшка!

— Ну, а где-же наша хозяйка и моя имянинница! закричалъ скупой, забывъ, что обе пошли хлопотать объ устройстве племянника въ доме.

Евгенiя и госпожа Гранде вошли въ эту минуту.

— Ну, что, тамъ все готово? спросилъ добрякъ, мало-по-малу приходя въ себя.

— Да, батюшка.

— Ну, племянникъ, ты чай усталъ съ дороги, такъ вотъ Нанета покажетъ тебе твою комнату... ну! комната такая, что не по васъ, мои красавчики. Да что-же делать? Не осуждать-же бедняковъ; у меня, другъ мой, нетъ ничего, а налоговъ много; платить тяжело...

— Прощайте, Гранде; мы теперь вамъ въ тягость; вамъ, верно, нужно потолковать съ племянникомъ вашимъ; прощайте, — добрый вечеръ!

— До завтра, сказалъ банкиръ.

вечера.

— Угодно вамъ сделать мне честь дать мне вашу руку, сударыня? сказалъ аббатъ г-же де-Грассенъ.

— Но здесь мой сынъ, отвечала она сухо.

— Со мною неопасно, возразилъ аббатъ.

— Поди-же съ господиномъ Крюшо, сказалъ самъ банкиръ жене своей.

— Мальчикъ ловокъ и недуренъ собой, сказалъ аббатъ, сжимая руку своей дамы: теперь загадка разрешилась; проститесь съ своими надеждами: у Евгенiи есть женихъ, и если этотъ молодецъ еще не влюбленъ въ какую-нибудь Парижанку, то вашъ Адольфъ встретитъ въ немъ страшнаго соперника.

— И, полноте, господинъ аббатъ: разве у Шарля нетъ глазъ? Будьте уверены, что онъ заметитъ, что Евгенiя — девушка простенькая, да и некрасива. Вы видели, сегодня она была желта, какъ воскъ.

— Кажется, вы уже сообщили объ этомъ господину Шарлю.

— Отчего-же и не такъ?

— Я вамъ облегчу весь трудъ прекраснымъ советомъ, сударыня: становитесь всегда подле Евгенiи, и дело кончится въ вашу пользу; результатъ сравненiя очевиденъ.

— Вы еще не знаете: онъ обещался после завтра у насъ обедать.

— Ага!... Ахъ, еслибъ вы захотели, сударыня... проговорилъ аббатъ.

— Чего это, господинъ аббатъ? Что это вы мне советуете? Слава Богу! я не для того тридцать-девять летъ дорожила моимъ добрымъ именемъ, чтобы очернить его на сороковомъ... я понимаю васъ, господинъ аббатъ, намъ пора понимать другъ-друга.... фи! и вы, аббатъ, вы мне это советуете? Да это достойно Фоблаза

— Такъ вы читали «Фоблаза», сказалъ аббатъ сладкимъ голосомъ...

— Ахъ!... я ошиблась, господинъ аббатъ: я хотела сказать Опасныя связи.

— Ну, вотъ это дело другое! Въ этой книге гораздо-более нравственности, сказалъ аббатъ, засмеявшись: но напрасно вы толкуете слова мои въ другую сторону; я хотелъ только сказать...

— Вы еще осмеливаетесь запираться! да не ясно-ли это? Еслибы Шарль захотелъ поволочиться за мною, то по-неволе забылъ-бы о Евгенiи. Я знаю, что въ Париже найдутся матери, которыя решатся на такiя невинныя хитрости — для счастiя детей своихъ, господинъ аббатъ; но мы не въ Париже.

— Да, сударыня, мы не въ Париже.

— Да я-бы ста миллiоновъ не взяла, еслибы въ-заменъ потребовали подобной материнской нежности.

— Заметьте, сударыня, что я не говорилъ о миллiонахъ; можетъ-быть, это было-бы свыше силъ нашихъ. Я хотелъ только сказать, что благородная и прелестная женщина, съ такими прекрасными правилами, какъ вы, сударыня, могла-бы позволить себе немножко самаго невиннаго кокетства, чтобъ...

— Вы полагаете, господинъ аббатъ?

— Безъ всякаго сомненiя, сударыня. Разве не обязанность наша, какъ членовъ общества, нравиться другъ другу? Но позвольте мне достать мой платокъ. — Я уверяю васъ сударыня, что лорнетъ молодаго человека обращался на васъ немного чаще, чемъ на меня; но я прощаю ему, что онъ предпочитаетъ красоту старости.

— Ясно, кричалъ позади ихъ президентъ, что парижскiй Гранде прислалъ въ Сомюръ своего сына решительно изъ видовъ на Евгенiю.

— Но, позвольте, возражалъ нотарiусъ: тогда-бы его прiездъ былъ известенъ; его-бы ожидали у Гранде.

— Это еще ничего не доказываетъ, говорилъ де-Грассенъ: старикъ нашъ скрытенъ.

— Де-Грассенъ! Я пригласила племянника къ намъ обедать после-завтра. — Попроси-ка тоже Ларсонiеровъ и де-Готуа съ ихъ хорошенькой дочкой. — Какъ-бы ее получше одеть? мать рядитъ ее какъ дуру изъ ревности. — Я надеюсь, господа, что вы тоже намъ сделаете честь своимъ посещенiемъ, прибавила она, обращаясь къ Крюшо.

— Вотъ мы уже и пришли, сказалъ нотарiусъ.

Поклонившись троимъ де-Грассенамъ, трое Крюшо отправились домой. — Все они были заняты страннымъ оборотомъ своихъ делъ съ де-Грассенами. — Разсудокъ и разсчотъ заставили ихъ низойти до союза съ прежними врагами своими. — Нужно было всеми силами предупредить и отвратить любовь Евгенiи къ Шарлю. — Но, можетъ-быть, молодой человекъ готовъ устоять противъ всего, противъ сладенькой клеветы, льстиваго злословiя, наивныхъ откровенностей, словомъ, противъ всехъ невинныхъ средствъ и способовъ, которыми готовились атаковать его, окружить, запутать, облепить, какъ въ улье пчелы облепляютъ воскомъ несчастную букашку, залетевшую невзначай въ ихъ пчелиное царство.

— Пора спать, племянничекъ, сказалъ Гранде, по уходе гостей своихъ; о делахъ до завтра, а теперь уже поздно; завтра я скажу тебе, для чего сюда прислалъ тебя отецъ твой. — Завтракаемъ мы въ восемь часовъ; въ полдень тоже перекусимъ что-нибудь... немножко, почти ничего, — яблочко, хлебца, такъ... самую крошечку; стаканъ вина; потомъ обедаемъ въ пять часовъ, по-парижски. Вотъ и весь порядокъ дня. — Захочешь погулять по городу, въ окрестностяхъ, никто не помешаетъ тебе; но меня ужъ извини; водить тебя не буду; у меня делъ куча. — Ты, можетъ-быть, услышишь про меня сплетни, тебе наговорятъ, что я миллiонеръ, богачъ... да ты не верь имъ, — вздоръ! Пусть ихъ говорятъ тамъ; мне хуже не будетъ. — У меня нетъ ничего; я беднякъ, нищiй; работаю, какъ быкъ, какъ последнiй батракъ, сколачивая деньгу на пропитанiе. — Ты, можетъ-быть, самъ скоро узнаешь, какъ дороги денежки. — Ну-ка, Нанета, дай свечку!

— Надеюсь, милый Шарль, что вы будете всемъ довольны; но если что-нибудь нужно вамъ будетъ, такъ кликните Нанету.

— О! я никого не обезпокою, тётушка; со мною весь мой багажъ. — Позвольте-же вамъ пожелать доброй ночи.... вамъ тоже, кузина.

въ доме у себя такого великолепiя.

— Пойдемте-же, я покажу дорогу, сказалъ старый чудакъ.

Вместо-того, чтобы выдти чрезъ главную дверь, Гранде пошолъ чрезъ корридоръ, отделявшiй кухню отъ залы. — Со двора корридоръ защищенъ былъ дверью, съ вделаннымъ въ нее овальнымъ стекломъ. — Но зимою въ немъ было холодно, какъ на дворе; холодъ проницалъ даже въ залу, где едва-едва было тепло.

Нанета задвинула все задвижки на воротахъ и спустила съ цепи страшную собаку. — Дикое животное, потерявшее свой лай, только и слушалось одной Нанеты.

Когда Шарль прошолъ по лестнице, дрожавшей подъ тяжолой походкой его дяди, и взглянулъ на пожелтевшiя, закоптелыя стены, къ которымъ примыкала лестница, то подумалъ, что попалъ въ курятникъ. — Въ удивленiи, въ изумленiи, онъ взглянулъ на тётку и на кузину, но те, не понимая его, отвечали ему дружескою, простодушною улыбкою; Шарль былъ въ отчаянiи.

— Да зачемъ-же это прислалъ меня батюшка къ такимъ чудакамъ?

Когда дошли до первой площадки лестницы, Шарль увиделъ передъ собою три двери; оне были выкрашены красною краскою, и поражали взоръ унылымъ, грубымъ видомъ своимъ на пыльной, измаранной стене. Все три двери были безъ наличниковъ, а скобки около замка фальшивыя, странной фигуры и рисованныя подъ цветъ железа. — Съ перваго взгляда можно было удостовериться, что та изъ трехъ дверей, которая была прямо надъ лестницей, и которая вела въ комнату, расположенную надъ кухней, была замурована; ходъ въ нее былъ изъ комнаты старика Гранде. — Эта таинственная комната была кабинетомъ стараго скряги; светъ проходилъ въ нее сквозь единственное окно, выходившее на дворъ и заделанное толстою железною решоткою. — Никто, не исключая и г-жи Гранде, не смелъ входить въ кабинетъ старика. Скряга любилъ уединенiе, какъ алхимикъ любитъ его, подле своего очага. Здесь-то, вероятно, была запрятана заветная кубышка, сохранялись бумаги и документы, висели весы, на которыхъ Гранде взвешивалъ свои червонцы; тутъ-то повершались все дела и начинанiя его, сводились счоты, итоги, писались квитанцiи, векселя; и не диво, что люди, видя, что у Гранде всегда все готово, всегда все поспеваетъ къ сроку, и не замечая наконецъ, когда и где онъ работаетъ, приписывали это какому-то колдовству, чародейству. — Здесь, когда ночью Нанета храпела уже такъ, что дрожали стены, когда собака бродила по двору, а жена и дочь скряги спали крепкимъ сномъ, старикъ раскрывалъ свою кубышку, пересчитывалъ свое золото, гляделъ на него жадно, по целымъ часамъ, взвешивалъ его на весахъ, на рукахъ своихъ, целовалъ свое сокровище съ любовью, съ наслажденiемъ... стены крепки, ставни задвинуты, ключъ у него. — Старикъ, въ тишине своего уединенiя, не ограничивался настоящимъ, загадывалъ въ будущность, манилъ грядущiя денежки, и разсчитывалъ барыши за плоды еще неродившiеся и неубранные. — Входъ въ комнату Евгенiи былъ напротивъ замурованной двери. — Далее была дверь въ спальню обоихъ супруговъ. — У госпожи Гранде была тоже своя комната, сообщавшаяся съ комнатою Евгенiи стекляною дверью. — Кабинетъ старика отделялся отъ жениной комнаты перегородкой, а отъ таинственной комнатки его толстою стеною.

Скряга отвелъ Шарлю покой во второмъ этаже, прямо надъ своею спальней, чтобы слышать все, если вздумается племяннику встать, ходить, шевелиться.

Когда Евгенiя и мать ея пришли, каждая къ двери своей комнаты, то простились на ночь, поцеловавшись другъ съ другомъ. Потомъ, сказавъ несколько приветствiй Шарлю, холодныхъ въ устахъ, но пламенныхъ въ сердце Евгенiи, оне разошлись по своимъ спальнямъ.

— Ну, вотъ и твоя норка, сказалъ Гранде племяннику, отворяя ему дверь. — Если тебе будетъ нужно выдти, позови Нанету, а безъ нея собака разорветъ тебя по-поламъ. — Ну прощай-же; спи хорошенько. — А! что это! да здесь развели огонь!

— Ну! такъ и есть! закричалъ Гранде. — Да что съ тобою, мать моя? разве племянникъ мой баба? Убирайся ты съ своими глупостями!

— Да постель холодна сударь, а молодой баринъ неженъ, какъ красная девушка.

— Ну такъ кончай-же скорей! закричалъ скряга: да смотри не запали дома.

Скряга сошолъ съ лестницы, ворча сквозь зубы, а Шарль остался, какъ вкопаный, посреди своей комнаты. — Взоръ его блуждалъ въ изумленiи по стенамъ мансарды, обитымъ жолтой бумагой съ цветочками, которою обыкновенно оклеиваютъ кабаки. — Безобразный каминъ, испещренный неуместными прикрасами и некрашенный, повергалъ въ отчаянiе Шарля. — Лаковые, жолтенькiе стульчики казались въ весьма-плохомъ состоянiи. — Раскрытый, огромный столъ, топорной работы, занималъ половину всей комнаты; узенькiй коверъ, съ какими-то цветочками, былъ весь въ дырахъ и изъеденъ мышами.

— Послушай, душенька, да полно такъ-ли? Неужели я у господина Гранде, бывшаго сомюрскаго мера, у брата г-на Гранде, парижскаго негоцiанта?

— Какъ-же, сударь, — у добраго, приветливаго, милостиваго барина. Развязать вашъ чемоданъ сударь?

— Разумеется, старый мой гренадеръ! Ты, кажется, служила въ гвардейскомъ морскомъ экипаже?

— Ха, ха, ха, ха! въ гвардейскомъ морскомъ экипаже! Ха, ха! ха! что это? Гвардейской морской....

— Вотъ ключъ: вынь-ка изъ чемодана мой шлафрокъ.

Нанета была вне себя отъ изумленiя, видя богатый, шолковый шлафрокъ, съ золотымъ рисункомъ по зеленому полю.

— Вы это наденете на ночь, сударь?

— Надену, душа моя.

— О, да какой вы хорошенькой въ вашемъ шлафроке; постойте-ка я позову барышню; пусть она посмотритъ на васъ...

— Замолчишь-ли ты Нанета, длинная Нанета! Ступай, я лягу теперь спать; все дела до завтра; если мой шлафрокъ тебе такъ понравился, то когда я уеду, шлафрокъ... мой... оставлю тебе...

Нанета остолбенела.

— Какъ! вы мне дарите такую драгоценность!... бедняжечка, да онъ ужъ бредитъ: прощайте сударь!

— Прощай, Нанета...

Шарль засыпалъ.

— Батюшка не пустилъ-бы меня сюда безо всякой цели, думалъ онъ: но о делахъ важныхъ надобно думать по-утру, сказалъ непомню какой-то мудрецъ греческiй.

— Святая Дева! какой мой братецъ хорошенькой, шептала Евгенiя, прерывая свою молитву, которую она въ этотъ вечеръ позабыла окончить.

по ей одной знакомымъ признакамъ, и тогда, по собственному ея выраженiю, она притворялась мертвою.

Старикъ Гранде ворчалъ, похаживая по своей комнате: «Оставилъ-же мне наследство почтеннейшiй мой братецъ; нашолъ кому! Да что мне дать этому молодчику? что у меня есть про его честь? Да я ему и двадцати экю не дамъ, а что ему двадцать экю? Красавчикъ посмотрелъ на мой барометръ такъ, что я, право, подумалъ, что онъ хочетъ порастопить имъ каминъ немного». Словомъ, раздумывая и ломая голову надъ завещанiемъ брата, старикъ безпокоился и тосковалъ более, чемъ несчастный самоубiйца, когда писалъ его.

— Такъ у меня будетъ золотое платье! шептала, засыпая, Нанета. Ей снилось, что она уже надела это платье, золотое, съ цветами, съ драгоценными каменьями. Первый разъ въ жизни она мечтала о щегольстве и нарядахъ, какъ и Евгенiя въ первый разъ мечтала о любви.