6
Комедийное и трагедийное в романе «Игрок»
Важное и особое место в творчестве Достоевского 60-х годов занимает «Игрок». Новым в эволюции творчества писателя в этом романе является то, что здесь в ряде живых образов представлена Западная Европа, что сама обстановка действия перенесена в Европу. В то же время в «Игроке» — новая вариация того синтеза психологического и социального романа, который знаменует творчество писателя 60—70-х годов.
Социальный роман (в смысле объективного художественного воспроизведения определенной социальной среды и обстановки) достигает здесь особо богатой разработки.
Рисуется красочная впечатляющая картина нравов западноевропейской буржуазии, толпящейся на курортах и на рулетке. С другой стороны, «Игрок» продолжает «Записки из подполья» и по линии психологического романа: и здесь исповедь героя, раскрытие его сугубо интимных переживаний.
Так или иначе рулетка является подлинным центром действия, вокруг которого группируются все персонажи. «Игрок» — первый роман Достоевского, где бурно развивающийся капитализм Запада открывается писателю в совершенно наглядных, осязательных формах.
В романе мы наблюдаем сочетание напряженного драматизма с ясно выраженной сатирически-комедийной стихией.
В произведении резко ощущается отталкивание писателя от капиталистической Европы. Писатель противополагает западноевропейскую буржуазию, идущую неуклонно по пути капиталистического накопления, русскому дворянству, проматывающему свое состояние. Предметом язвительной сатиры является по преимуществу немецкая и французская буржуазия. Писатель считает характерным для западноевропейского капиталистического накопления «немецкий способ накопления». «Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему капиталу... Дальше то. что и старшему тоже не легче: есть там у него такая Амальхен, с которой он сердцем соединился,— но жениться нельзя, потому что гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренне и с улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились; сохнет. Наконец, лет через двадцать благосостояние умножилось; гульдены честно и добродетельно скоплены. Фатер благо-66 словляет сорокалетнего старшего и тридцатипятилетнюю
» (IV, 249—250).
Сатира писателя становится особенно едкой в представлении того, как этот культ наживы, это служение капиталу, в жертву которому приносятся молодые цветущие жизни, сочетается у немецкой буржуазии с традиционным сентиментализмом и морализмом, с семейным благонравием и пошлым идеализмом. «Ну, точь-в-точь то же самое, как в нравоучительных немецких книжечках с картинками: есть здесь везде у них в каждом доме свой фатер, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Уж такой честный, что подойти к нему страшно... У каждого этакого фатера есть семья, и по вечерам все они вслух поучительные книги читают. Над домиком шумят вязы и каштаны. Закат солнца, на крыше аист, и все необыкновенно поэтическое и трогательное» (IV, 249).
Но Достоевский открывает под этим «необыкновенно поэтическим и трогательным» другие, резко агрессивные черты немецкой буржуазии, неотделимые от культа наживы: ее упоение самой собой, ее страшную нетерпимость к другим народам. «Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер, твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, т. е. чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить» (IV, 250). Жгучему осмеянию подвергаются нравы и жизненные привычки и французской буржуазии.
В «Игроке» ряд картин и сюжетных положений содержаттакую же ядовитую критику французской буржуазии, какая пронизывает и путевые записки Достоевского «Зимние заметки о летних впечатлениях».
Нужно отметить, что и немецкая и французская буржуазия, каждая со своими национальными особенностями, все же, в конечном итоге, составляет для Достоевского одну физиономию: физиономию буржуазной Европы. Устами рассказчика-героя, домашнего учителя Алексея Ивановича, Достоевский передает характерную черту французской буржуазии — ее приверженность к форме, к выработанным приличиям. За этой формой скрывается полная внутренняя бессодержательность, ничтожество интересов, беспринципность, жадность к деньгам, грубая жажда материальных благ. «Это только у французов и, пожалуй, у некоторых других европейцев так хорошо определилась форма, что можно глядеть с чрезвычайным достоинством и быть самым недостойным человеком» (IV, 254), — говорит Алексей Иванович Полине.
«Зачем вам деньги?» — Алексей Иванович отвечает: «Как зачем? Деньги — все!» (IV, 253). Напряжение действия основано, во-первых, на противопоставлении медленному накоплению азарта игры на рулетке, быстрого обогащения. Во-вторых, напряжение действия основано также на противопоставлении азарту игры на рулетке азарта страсти, испытываемой Алексеи Ивановичем к Полине. Литературную генеалогию этого сплетения мотивов одержимости страстью к женщине и одержимости жаждой выигрыша нужно искать в романах Бальзака. Близость «Игрока» к романам знаменитого французского реалиста сказывается в том, что власть чистогана, бешеная жажда обогащения захватывает здесь, как в романах Бальзака, души, чуждые материального своекорыстия, как Алексей Иванович и Полина. Именно тот азарт наживы, который является стержнем романов Бальзака, составляет атмосферу и «Игрока». Герой оказывается втянутым в водоворот этого азарта, как бальзаковские герои — Рафаэль, Растиньяк, Люсьеп. Сходство усиливается в особенности тем обстоятельством, что азарт наживы проникает во все другие области жизни человека, переживания, эмоции, всю психику. Он переносит свои темпы, свой лихорадочный ритм на самые отдаленные от экономики душевные области. Даже те переживания, которые не стоят ни в какой прямой или косвенной связи с погоней за деньгами, пронизаны этим ритмом. Больше того, Достоевский, как и Бальзак, показывает, как самый этот ритм бешеного стремления к быстрому, мгновенному обогащению, властно захватывая, как водоворот щепку, всю волю человека, как некий фатум приводит его к поступкам, ставящим на край пропасти: таковы истории Алексея Ивановича, Полины, бабушки.
«Игрок» близок к роману «Шагреневая кожа» изображением быстрого душевного сгорания на фоне всеобщего оголтелого устремления к наживе и комфорту. Своеобразие Достоевского в данном романе обнаруживается в передаче нюансов исступленной любовной страсти на фоне азартной игры. В истории любви Алексея Ивановича и Полины рельефно выступает тот мотив любви-ненависти, которому суждено играть такую большую роль в философском романе Достоевского. Писателя и здесь привлекают парадоксы человеческих чувств, в первую очередь парадоксы любовной страсти.
Уже в первой главе герой-рассказчик так говорит о своих чувствах к Полине: «И еще раз теперь я задаю вопрос: люблю ли я ее? И еще раз не сумею на него ответить, т. е., лучше сказать, я опять, в сотый раз, ответил себе, что я ее ненавижу. Да, она была мне ненавистна. Бывали минуты (а именно, каждый раз при конце наших разговоров), что я отдал бы полжизни, чтоб задушить ее! Клянусь, если б возможно было медленно погрузить в ее грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, чго есть святого, если бы, на Шлангенберге, на модном пуанте, она, действительно, сказала мне: «Бросьтесь вниз!»,— то я бы тотчас же бросился, и даже с наслаждением» (IV, 237).
В свою очередь обычное отношение возлюбленной героя, Полины, к нему — это беспрерывная язвительная насмешка над ним, беспрестанное третирование его. Сам герой характеризует свое отношение к Полине как «рабство», себя самого называет «рабом». Любовь Алексея Ивановича и Полины — это непрерывная ожесточенная борьба между ними. В этой борьбе ущемленное до крайних пределов чувство собственного «я», ущемленная гордость является доминирующей нотой. С нею срастается, однако, и нечто другое, гораздо более сильное и до конца не определимое: готовность идти на гибель ради любимого существа.
Реализм Достоевского и на этот раз наиболее ярко выражается в создании целой галереи характеров. «Игрок» может служить одним из наиболее убедительных примеров художественой силы Достоевского в познании и воспроизведении объективной действительности, в рисовке характеров, выходящих за сферу прямого раскрытия авторского субъективного мира. Если история Алексея Ивановича — Полины отражает в какой-то мере роман Достоевского и Аполлинарии Сусловой, то характеры Бланш, де Грие, генерала и особенно бабушки служат яркими примерами художественно-объективной лепки характеров, резко очерченных и рельефно индивидуализированных. Эти характеры прямо просятся перенести их на живописное полотно и на сцену.
«Села Степанчикова» и «Дядюшкиного сна». Для «Игрока» характерна напряженная, хотя и комедийная, интрига. Налицо и тенденция к четкой централизации действия, подчиняющей себе всех действующих лиц, находящихся в сложных и запутанных отношениях между собою и в крайне затруднительных житейских, даже просто денежных обстоятельствах.
Достоевский заостряет до предела комедийную интригу, поднимает ее до границ мольеровского фарса и буффонады тем, что заставляет развалину-старуху предаться всему азарту игры на рулетке и проиграться в пух и в прах, разрушив надежды генерала и других на ее деньги. Но этим комедийным «катастрофам» соответствует подлинная катастрофа в романе Алексея Ивановича с Полиной: приход возлюбленной к нему и затем неожиданный и резкий разрыв: Полина бросает ему в лицо 50 тысяч франков. Вся история этого романа и его развязка окрашены в трагические тона. Заостренность комедийных ситуаций до фарса и буффонады только оттеняет и усиливает противоположную эмоциональную окраску событий. Для действия романа «Игрок» характерно взаимопроникновение противоположных стихий: комедийно-буффонадной, восходящей к традиции французской комедии, и стихии трагедийной. Но в то же время между ними происходят взаимное отталкивание и борьба: они не могут до конца слиться в силу своей чужеродности. Эта борьба усиливает внутреннюю динамику романа. «Игрок» представляет весьма своеобразное повествовательное произведение, в котором сращены элементы «романа-комедии» и «романа-трагедии».
Искусство «портрета» у Достоевского в этом романе делает большой шаг вперед. В «Игроке» мы находим различные художественные манеры изображения писателем внешнего облика его персонажей.
Вот, например, портрет девицы Бланш де Коминь: «Ей, наверное, лет двадцать пять. Она рослая и широкоплечая, с крутыми плечами; шея и грудь у нее роскошны; цвет кожи смугло-желтый, цвет волос черный, как тушь, и волос ужасно много,— достало бы на две кауфюры. Глаза черные, белки глаз желтоватые, взгляд нахальный, зубы белейшие, губы всегда напомажены; от нее пахнет мускусом.
Одевается она эффектно, богато, с шиком, но с большим вкусом... Голос ее — сиплый контральто. Она иногда расхохочется и при этом покажет все свои зубы» (IV, 245).
«портрете» поражает четкость рисунка, стремление художника к точности и обстоятельности в передаче черт лица и фигуры. Достоевский воспроизводит также и красочно-живописные явления. Он сообщает о цвете кожи (смугло-желтый), волос (черные, как тушь).
Обстоятельно и точно описаны глаза: черные, белки глаз — желтоватые. Весьма показательно соотношение красочных тонов: черного цвета волос и «белейших зубов» при смугло-желтом цвете кожи. Все вместе составляет определенную, выдержанную гамму. Портрет Бланш может быть примером пластически-живописной рисовки. Но все эти пластически-живописные черты получают у Достоевского определенное выражение: отмечается нахальный взгляд француженки. Перед описанием наружности Бланш рассказчик пишет: «... не знаю, поймут ли меня, если я выражусь, что у ней одно из тех лиц, которых можно испугаться. По крайней мере я всегда боялся таких женщин» (IV,245). Красочно-живописный портрет Бланш, нахальное выражение ее глаз, страх перед нею героя соответствуют ее наивно-примитивной и вместе с тем плотоядно-хищной натуре. Вполне последовательно для нее, что после крушения надежд на «бабуленьку» она становится содержанкой Алексея Ивановича, который выиграл на рулетке большие деньги.
В совершенно другой манере дана зарисовка наружности барона и баронессы Вурм, с которыми у Алексея Ивановича происходит скандальное столкновение. «Помню, баронесса была в шелковом необъятной окружности платье, светло-серого цвета, с оборками, в кринолине и с хвостом. Она мала собой и толстоты необычайной, с ужасно толстым и отвислым подбородком, так что не видно шеи. Лицо багровое. Глаза маленькие, злые и наглые. Идет — точно всех честью удостаивает. Барон сух, высок. Лицо, по немецкому обыкновению, кривое и в тысяче мелких морщинок; в очках; сорока пяти лет. Ноги у него начинаются чуть ли не с самой груди; это, значит, порода» (IV, 258). Портрет барона подчеркивает и заостряет до гротеска отдельные характерные черты внешнего облика, в особенности длину ног. Сатирический пафос автора делает рисунок исключительно метким и выразительным. Живописное пятно (багровое лицо баронессы) подчинено резко вычерченным линиям. Портрет может служить примером словесно-художественного шаржа.
Новая и опять-таки совершенно иная манера в портрете Полины. «И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша. Ведь она и других с ума сводит. Высокая и стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать или перегнуть надвое. Следок ноги у ней узенький и длинный,— мучительный. Именно мучительный. Волосы с рыжим оттенком. Глаза — настоящие кошачьи, но как она гордо и высокомерно умеет ими смотреть» (IV, 258). В этом портрете нет последовательной зарисовки наружности героини целиком. Есть отдельные выхваченные детали: высокий рост, стройность и гибкость фигуры, рыжий оттенок волос, кошачьи глаза и... даже не нога, но след ноги. Выделяется в изображении человека то, что в нем есть наиболее запоминающегося и выразительного. Совершенно очевидно желание передать индивидуальное и неуловимое. Фокус портрета явно смещается от объективного фиксирования некоего комплекса черт лица в сторону субъективного впечатления от созерцания этого лица. Писатель подчеркивает сомнение Алексея Ивановича, влюбленного в Полину: «И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша» (IV, 258). Экспрессивность портрета особенно сказывается в акцентировании одной детали, в нагнетании ее: «Следок ноги у ней — узенький и длинный,— мучительный. Именно мучительный». Эта деталь господствует над всем. Все остальное как бы остается в тени. Многое совсем не обозначено и даже не упомянуто. В отой детали сконцентрировано главное, неповторимое в облике Полины.
Наряду с портретными зарисовками роман «Игрок» дает характерный для Достоевского пример непосредственного раскрытия внутреннего мира героев. Таково изображение отношения Алексея Ивановича к Полине. Он сам не понимает природы своего чувства: любит ли ее или ненавидит, готов ли он ее физически истребить или пойти ради нее на величайшую жертву. Не знает он и того, что его больше захватывает, страсть к Полине или азарт игры на рулетке. Но так или иначе героем владеет что-то сильное и непреоборимое.
ней на побегушках. Посылает играть на рулетке. Писатель преднамеренно ставит героиню в неясные для читателя отношения с французом де Грие и англичанином мистером Астле-ем. Рассказчик подчеркивает, что он не понимает до конца этих отношений. Читатель вместе с рассказчиком неизбежно делает догадки: видимо, Полина должна де Грие, хочет заплатить долг чести. Но каковы ее чувства к де Грие? Что было у них в прошлом? Каковы ее чувства к мистеру Астлею, который влюблен в нее? На все это накинуто покрывало. Третирование Полиной Алексея Ивановича нарастает. Она прямо издевается над ним и провоцирует его на скандал с немцами — бароном и баронессой. Язвительность ее какой-то истерической насмешки над героем заставляет читателя предчувствовать, что здесь скрывается что-то другое, более сложное и властное, чем простое по-мыкание преданным человеком.
И вдруг после «катастрофы» с бабушкой Алексей Иванович ночью находит Полину у себя в комнате. Что привело ее к нему — об этом не сказано прямо, но из предыдущего ясно, что это — критический момент в судьбе Полины и героя-рассказчика. Характерно, что в этот наиболее напряженный момент ни переживания Полины, ни переживания Алексея Ивановича не описываются прямо, путем авторской интроспекции. Читатели могут только строить догадки. Что заставляет рассказчика бросить Полину и бежать на рулетку? Неужели азарт игры превозмогает в нем силу страсти? Хотел ли он этим купить Полину? Во всяком случае, последняя его именно так понимает. Недаром на другой день, проведя ночь в ожидании героя в его комнате, она бросает пачку кредиток ему в лицо и уходит. Что движет Полиной? Неужели она любит Алексея Ивановича?
Это подтверждается лишь в конце романа, во время свидания героя с мистером Астлеем. Вероятнее всего, что Алексей Иванович и Полина испытывают непреодолимую страсть друг к другу, но напряженная борьба двух любовников, непреодолимое взаимное недоверие, которое вырастает из сильнейших ранений сокровенного «я»,— все это приводит к тому, что в решительную минуту они резко отталкиваются друг от друга. Так или иначе, Достоевский нигде не ставит точки над «и», не определяет решающих мотивов их поведения. И это характерно для того психологического изображения, которое развертывается во всем объеме в последующих романах.
Каков же окончательный итог нашего анализа «Игрока»? Он выясняется из соотношения образа героя, домашнего учителя и игрока, со всей целостной картиной жизни в Рулетенбурге. Герой очутился у разбитого корыта. Он после мотаний из Рулетенбурга в Париж и по другим европейским городам очутился в Гамбурге. «И вот полтора года с лишком прошли,— признается он сам.— И я, по-моему, гораздо хуже, чем нищий! Да что нищий! Наплевать на нищенство! Я просто сгубил себя!» (IV, 337). Роман «Игрок» в эволюции творчества Достоевского важен тем, что здесь писатель сводит вместе впервые и единственный раз картину капиталистической Европы, картину нравов европейской буржуазии, с одной стороны, и летящего в трубу русского дворянина, своего «уединенного человека», с другой стороны. Алексей Иванович — трансформация основного героя Достоевского, идущего еще от образа Ордынова. У Алексея Ивановича есть родственные черты и с «подпольным человеком». При последней встрече героя «Игрока» с мистером Астлеем Алексей Иванович говорит ему: «Внутри себя вы скрипите от досады, зачем я не убит и не унижен». Англичанин же ему отвечает: «Мне нравятся ваши замечания. Я узнаю в этих словах моего прежнего умного, старого, восторженного и, вместе с тем, цинического друга; одни русские могут в себе совмещать в одно и то же время столько противоположностей» (IV, 340).
Нетрудно видеть у Алексея Ивановича ту же широту и остроту сознания, что и у «подпольного человека». И нельзя не видеть, что и здесь эта широта, как в «Записках из подполья», служит предметом ядовитой иронии Достоевского. И в судьбе Алексея Ивановича резко бросается в глаза его беспочвенность. Алексей Иванович — трансформация образа того «русского скитальца», которого Достоевский так выдвигает в своих публицистических и критических статьях вплоть до пушкинской речи.
его размышления о чем-то фатальном в его судьбе и судьбе других людей. «Случай» и «фатум» — мысли о них постоянно сталкиваются в сознании Алексея Ивановича. В «Игроке» показано, как капиталистическая Европа заражает своим ажиотажем Россию, прежде всего ее верхушку — дворянство, дворянскую интеллигенцию.
Писатель рисует Европу 60-х годов, но он провидит черты европейской культуры и конца века. «Есть что-то особенное,— говорит Алексей Иванович,— в ощущении, когда один, на чужой стороне, далеко от родины, от друзей, и не зная, что сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний» (IV, 344). В этих переживаниях звучат отголоски рассказов Эдгара По, и в них же Достоевский предвосхищает психологию человека европейского декаданса. Характерно в этом отношении замечание мистера Астлея: «Действительно, человек любит видеть лучшего друга своего в унижении пред собою; на унижении и основывается большею частью дружба; и это старая, известная всем умным людям истина» (IV, 340).
рисуемая писателем, проникнута чувствами боли и гнева. Капиталистическая действительность Европы является предметом желчной иронии писателя, его страстного отрицания. В этом отрицании Достоевский перекликается с Герценом и со своими собственными «Зимними заметками о летних впечатлениях». От «Игрока» прямая линия ведет к «Подростку» и другим позднейшим романам Достоевского.