II. ПЕРИОД НАТУРАЛИЗМА
В 1882 г. в Германии начинается "литературная революция". Сигналом к ее началу послужили "Критические походы" братьев Харт. В этот же год появляется "Раскольников" -- немецкий перевод "Преступления и наказания", ставший событием в литературной жизни и пробудивший к творчеству Достоевского всеобщий интерес. Это знаменательное совпадение. И не случайное, ибо восприятие Достоевского в Германии было прямо связано со становлением нового направления в немецкой литературе -- натурализма.
"Критические походы" -- шесть сборников статей, выходивших с 1882 по 1886 гг.,-- "произвели ужасный, адский, но очень благотворный шум"31. Этот шум был вызван резкой критикой, с которой Генрих и Юлиус Харт обрушились на псевдоклассическую эпигонскую и "тривиальную" литературу. Констатируя застой в немецкой литературе тех лет, они видят его причину в отрешенности искусства от значительных проблем современности. Поэтому братья Харт призывают к сближению литературы с реальной жизнью.
Их призыв не был гласом вопиющего, поскольку молодое литературное поколение Германии уже сознавало, что "развитие литературы, не опирающееся на политическую и социальную борьбу, на политические и социальные силы своего века, больше немыслимо"32. У пионеров нового направления появляются многочисленные сторонники, которые называют себя представителями литературы, обращенной к современности (die Moderne). По их убеждению, "для художника есть только одна эпоха -- современность"33. Поэтому в многочисленных литературных манифестах и декларациях 80--90-х годов "самой главной и насущной задачей" провозглашается "освоение важнейших проблем современности"34, и "в первую очередь, социальных и политических конфликтов эпохи"35.
Девизом натуралистов становится бескомпромиссная и беспощадная правдивость в изображении современной действительности. В творчестве русских писателей они открывали правду жизни, или, как было принято говорить в натуралистической критике, "запах земли"36. Австрийский журнал "Die Zeit", самым тесным образом связанный с натурализмом, подчеркивал у русских авторов "подлинно реалистический способ отображения действительности"37. В их произведениях, по мнению критики, воплощены "проблемы социальной действительности, подлинно современные конфликты индивида и общества, сковывающего духовное развитие рамками традиций и условностей"38.
Немецкий натурализм был детищем эпохи, отмеченной значительными социальными сдвигами, резким обострением классовых противоречий. "Мы живем в эпоху острой социальной борьбы... -- заявляет Э. Штейгер, один из авторитетных натуралистических критиков. -- Потрясения, подорвавшие основы современных государств, отозвались эхом в укромных мансардах поэтов. И никому от них не укрыться"39.
Действительность менялась буквально на глазах, и натуралисты чувствовали ее неустойчивость, переходный характер эпохи. Уже первое выступление Г. Харта проникнуто ощущением перемен, что нашло свое выражение в самом названии статьи -- "Новый мир" (1878). "Мы живем сейчас в переходное время"40,-- замечает один из наиболее влиятельных критиков той поры Лео Берг. Эта мысль становится лейтмотивом натуралистической критики. "Разрыв между современностью, оцениваемой в нравственном аспекте, и предыдущей эпохой,-- сказано в одном из манифестов натурализма,-- значительней и глубже, чем это было ранее в переломные моменты развития человечества"41. "Мир обновился",-- резюмирует известный австрийский писатель Герман Бар. Но вместе с ним "обновился и человек"42.
Можно ли согласиться с Баром, будто во второй половине XIX в. вдруг "изменился мир", а с ним -- и человек? Отчасти можно. Дело заключается в том, что именно в этот исторический отрезок времени окончательно определилась та духовная ситуация, которая сложилась на буржуазном Западе к периоду его вступления в империализм. Эта ситуация была в высшей степени кризисной. Человек буржуазного общества наконец отчетливо увидел, что его богатые возможности как бы отъединились друг от друга. Он осознал утрату внутренней целостности. Причины же этого явления, лежащие в капиталистическом способе производства, были неясны рядовому представителю западноевропейского общества той поры. И потому начинаются поиски путей, ведущих к утраченной гармонии. Существовавшие ранее кумиры (от просветительского идеала "разума" до христианского идеала "добра") рушатся один за другим. Перед лицом неведомых ему законов, управляющих миром, буржуазный человек постепенно отворачивается от разума и начинает свое (продолжающееся и поныне!) нисхождение в глубины иррационального. Это сопровождается отказом от социального решения проблемы "человек". Повсеместно утверждаются (особенно в Германии, где уже в начале 80-х годов распространяется влияние Ницше) субъективизм и индивидуализм. Ощущение внутренней дисгармонии было свойственно отдельным людям и отдельным направлениям культуры уже в начале XIX в. (немецкие романтики), но к концу столетия оно становится массовым. И потому критики-натуралисты исходят именно из того, что отличительной чертой современного человека является дисгармония, внутренняя раздвоенность.
"Сущность человеческой души состоит, очевидно, в известной сломленности и раздвоенности, в дисгармонии внутренней жизни с внешним миром"43 -- такова характеристика западноевропейского человека конца XIX в., принадлежащая X. Лоренцу, видному критику того времени. Берг считает, что главным признаком современного человека является трагическая несовместимость его "желаний и возможностей"44"В этой тоске выражается дух, разрушающий все в себе кислотой рассудка, давно утративший веру в самого себя, дух, выслеживающий самого себя, утративший способность серьезного отношения к себе, научившийся высмеивать себя..."45
Наряду с понятием "переходная эпоха" в немецкой критике 80--90-х годов появляется его коррелят -- "переходный человек"46. Новизна этого человека, как представляется теоретикам нового искусства,-- в его сложности, дифференцированности. Разумеется, источником такого мнения была не столько изменившаяся природа человека, сколько уже проявившая себя разобщенность его внутренних сил. "Современный человек,-- пишет Берг,-- больше чувствует, его жизнь, мир его мыслей и переживаний стали более дифференцированными". И далее: "У нас больше проблем, чем у людей прошлых времен..."47
Чрезвычайно важно, что, указывая на сложность, противоречивость и дисгармонию как на основные черты своего современника, натуралисты еще продолжают рассматривать его как существо социальное. Более того, именно в общественных условиях пытаются они найти истоки той двойственности и надломленности, которые свойственны современному человеку. Этот взгляд подробно обосновывается на страницах ведущего журнала немецких натуралистов "Freie Buhne". "Современный индивид" -- это человек, "стремящийся к утверждению собственного "я" и потому, вступая в ощутимый конфликт с обществом, он ведет ожесточенную борьбу за свою свободу"48. В статье Ю. Харта с характерным заголовком "Социальная лирика" утверждается, что поэзия должна быть социальной, что она должна "воплощать мысли и чувства человека, возникающие в нем, когда он рассматривает себя в своей зависимости от общества"49. Современная поэзия -- и в этом ее особенность -- обязана "подчинять социальному все мысли и чувства, изображать эмоции в их преломлении через мировоззрение"50. Впрочем, как известно, натуралисты, особенно "последовательные", лишили понятие "общество" его исторического и классового содержания, измельчив его до понятия "среда".
Избрав своим героем современника -- изменившегося человека в изменившемся мире -- немецкие натуралисты оказались перед другой не менее важной проблемой. Ведь изменения, происшедшие с человеком, сказались прежде всего в его психическом облике. И проблема состояла в том, чтобы изыскать новые средства психологического анализа. Теоретик натурализма О. Вольф рассматривает ее как "специфически натуралистическую проблему"51. С точки зрения Берга, "новое искусство -- не что иное, как изыскание новой психологии, более глубокого и точного объяснения души"52.
"Старая психология" объявляется несостоятельной, а ее приверженцам ставится в упрек то, что они "не считаются с человеком, а имеют перед собой некую идеальную конструкцию. Они забывают, что человек существо несовершенное и несет в себе не только любовь, не только естественность, не только истину"53.
Принцип "новой психологии", как его формулирует Харден, состоит в том, чтобы "отказаться от упрощенного характера, который строится на доминанте одной черты, и на его место поставить подлинного человека во всей сложности и многообразии его психики"54.
Мысль о несовершенстве человеческой природы была, разумеется, порождена несовершенной действительностью -- действительностью капиталистической, которую они воспринимали критически. Впрочем, сами натуралисты видели источник этого несовершенства в другом. Человек представлял собою для натуралистов "не только любовь, не только естественность, не только истину", но и комплекс инстинктов. И потому они стремились проникнуть в область подсознательного, куда их, в частности, вели биологические законы, недавно открытые Дарвином, Геккелем, К. Бернаром. Иррациональные темные стороны человеческой души натуралисты объясняли через физиологию, чаще всего -- наследственностью. Человек детерминирован биологическими законами, отсюда, по мнению натуралистов, его способность совершать неожиданные неизъяснимые поступки. Игнорируя общественную природу человеческого мышления и психики, натуралисты подменяли объективное субъективным, социальное -- патологическим. В результате героем натуралистов становится человек, изуродованный средой и отягченный наследственностью, искаженная болезненная натура. С этой точки зрения повышенное внимание натуралистов к париям и изгоям общества, к людям преступного мира представляется вполне закономерным. Установка на правдивое изображение современности порождает в немецком натурализме стремление к ее всестороннему охвату. На смену лирике приходит роман. О необходимости создания современного немецкого романа большого стиля заявлял со страниц журнала "Die Gesellschaft" Г. Бар55. Этот жанр был подсказан богатейшим опытом европейского критического реализма, прежде всего творчеством Бальзака и Золя, Толстого и Достоевского, наиболее популярных среди натуралистов писателей, романы которых дают образцы глубокого и целостного отражения действительности. Таким же братья Харт мыслят себе и современный немецкий роман, который "должен стать всеобъемлющей картиной мира, реалистической и захватывающей"56. "Важнейшим жанром реализма является социальный роман",-- заявляет один из теоретиков натурализма Карл Блайбтрой в своем программном сочинении "Революция в литературе"57, весьма популярном в ту пору.
Создавая современный роман, натуралисты лишь в незначительной степени могли использовать опыт немецкого критического реализма, который развивался "в стороне от проблем современности"58. Как известно, немецкий роман второй половины XIX в. еще только приближался к решению больших задач. Натуралисты обращаются к иностранным писателям, и это не вызывает удивления. По укоренившемуся в Германии мнению, у "Золя, Ибсена, Толстого и Достоевского была более тесная связь с их современностью, чем у натуралистов -- со своей"59.
Восприятие Достоевского в Германии было, таким образом, подготовлено самой спецификой литературного развития 80--90-х годов. И не случайно появление "Раскольникова" расценивалось как "событие, которое нельзя вычеркнуть из истории "юной Германии""60 (т. е. из истории натурализма).
Честь представить Достоевского немецкому читателю выпала на долю Вильгельма Генкеля (1825--1910). Перевод "Преступления и наказания"--"Раскольников", выполненный Генкелем, был признан лучшим и до конца века переиздавался четыре раза (1886, 1889, 1890, 1894).
61. В 1878 г. Генкель возвращается в Германию, где всецело посвящает себя делу пропаганды русской литературы. Свою переводческую и издательскую деятельность он начинает с Достоевского, которого, как свидетельствует С. Ф. Либрович, он "ценил выше других"62. Факты подтверждают справедливость этого свидетельства. Во-первых, Генкель пошел на риск, издав в 1882 г. "Раскольникова" на собственные средства. Во-вторых, он пытался популяризировать русского писателя не только в Германии, но и во Франции. Накануне появления "Раскольникова" Генкель публикует статью, в которой рекомендует Достоевского как писателя, постоянно стремившегося к "идеальным целям, а высшим его идеалом был гуманизм"63. Взгляды Генкеля на Достоевского нашли отражение и в его более поздней статье (1888). Это, собственно, не статья, а рецензия на французскую инсценировку "Преступления и наказания" в театре "Одеон"; она написана в тоне протеста против профанации "возвышенного творения гениального писателя"64.
Поначалу трехтомному немецкому изданию "Преступления и наказания" угрожала печальная участь "Записок из Мертвого дома", тираж которых был пущен на макулатуру. Свидетельствует издатель романа В. Фридрих: "Первый тираж в 1000 экземпляров не находил спроса. За довольно продолжительный срок было продано лишь около ста экземпляров. Тогда я разослал свыше сотни экземпляров выдающимся писателям и просил их по прочтении книги сообщить свое мнение о ней. Я получил массу восторженных отзывов, в частности от Гейзе, Фрейтага и многих других. Эти отзывы я опубликовал в проспекте, который стал затем усиленно распространяться"65.
Среди "других", кто высоко оценил роман великого русского писателя, были поэт и переводчик русской поэзии Ф. Боденштедт и видный представитель критического реализма К. Ф. Мейер. Но особенно сильное впечатление Достоевский произвел, естественно, на натуралистов. Г. Гауптман в автобиографической книге вспоминает: "Я глубоко воспринял русских писателей, сначала Тургенева, потом Толстого, наконец, Достоевского, и Достоевский навсегда остался для меня самым большим, потрясающим переживанием"66. Т. Манн, непосредственно не примыкавший к натурализму, но генетически с ним связанный, в одном из писем признался в том, что и он, "будучи молодым человеком", испытал на себе "громадное влияние, которое оказал Достоевский на всю Европу"67. Г. Бар рассказывает о сильнейшем впечатлении, которое произвел на него и его товарищей (А. Хольца, В. Хейне и др.) "Раскольников"68.
Столь восторженное восприятие Достоевского объясняется тем, что натуралисты увидели в нем писателя, который мог и должен был стать их союзником в борьбе за новое искусство. Критика заостряет внимание на реализме русского писателя. Например, Блайбтрой относит Достоевского (наряду с Ибсеном и Золя) к "левому крылу передового реализма"69. Критики не скрывали, что им в первую очередь импонирует "социальная направленность, свойственная всему русскому натурализму и Достоевскому в особенности"70.
"Важным документом современной истории"71 назвал "Раскольникова" Ойген Цабель (1850--1903) -- один из авторитетных немецких знатоков русской литературы, автор многочисленных статей и монографий о культуре России. Достоевскому Цабель посвятил ряд статей и отдельные главы в своих книгах. Он уделяет большое внимание биографии писателя: судьба Достоевского представляется ему показательной для общественной жизни России того времени. "Как никто другой,-- замечает Цабель,-- испытал он на себе противоречия русской действительности"72. Противоречия же, по мнению критика, были вызваны тем, что "обветшалая политическая система стремилась насильственным путем подавить пробуждающиеся свободолюбивые устремления"73. И потому "Преступление и наказание" для Цабеля в первую очередь -- социальный роман. "В обличительной литературе,-- констатирует Цабель,-- которая возникает в России в конце 50-х годов, роман "Преступление и наказание" занимает одно из самых почетных мест"74.
Наряду с этим Достоевский был представлен немецкому читателю как выдающийся гуманист. Уже Генкель подчеркивал, что сила Достоевского в "глубоком и искреннем гуманном чувстве, которое с такой мощью не проявляется, пожалуй, ни у кого из его собратьев по перу"75. Он называет Достоевского "неутомимым адвокатом бедных и гонимых"76. По мнению М. Неккера, критика и историка литературы, главное достоинство писателя заключается в "сильном этическом начале, высоком нравственном пафосе, нерушимой вере в идеал добра"77.
Однако самые восторженные отзывы выпали на долю Достоевского-психолога.
Известный писатель П. Хейзе, прочитав "Раскольникова", был поражен "такой психологической глубиной и силой, которая встречается редко даже у соотечественников писателя"78. К. Ф. Мейер заявлял в одном из писем: " Преступление и наказание" Достоевского в высшей степени заслуживает внимания; это болезненный шедевр (все же неизмеримо превосходящий Золя), из которого здоровый человек может бесконечно много почерпнуть, особенно в изучении анатомии души"79"в этой области у него нет соперников"80. Историк литературы и критик тех лет Т. Циглер, касаясь вопроса об иностранных влияниях на немецкий натурализм, подчеркивал, что из русских писателей вызвал необычайный интерес Достоевский "тонкостью психологического анализа"81.
Социальный конфликт, перенесенный в душу одного отдельного человека и представленный со всеми психологическими подробностями,-- это было, в частности, то, что искали натуралисты и чего они требовали от современной литературы. "Задача современного реализма,-- отмечал Г. Харт,-- состоит в том, чтобы раскрывать сокровенные тайны человеческого характера, прослеживать каждый поступок, каждую мысль вплоть до ее истоков и импульсов"82. Литератор Оскар Би на страницах "Freie Burme" называл роман Достоевского "жемчужиной мировой литературы" именно за то, что "мучительная борьба противоречий происходит внутри человека, в его собственной душе"83.
Взгляд на Достоевского как на реалиста-психолога единодушно разделяли как критики-натуралисты, так и критики эпохи натурализма (понятия отнюдь не тождественные, хотя и близкие: многие исследователи, непосредственно не связанные с натурализмом, руководствовались в своей деятельности наиболее передовыми принципами, которые определились в искусстве критического реализма и остались актуальными в 80--90-е годы). Среди них следует в первую очередь назвать Александра Александровича Рейнгольда (1856--1902), в работах которого этот взгляд нашел свое законченное выражение. В Германии его считали немецким критиком, потому что он писал по-немецки, хотя в предисловии к своей "Истории русской литературы", адресованном немецким читателям, критик подчеркивал, что он -- "сын России"84. В Германии была хорошо известна его статья "Ф. М. Достоевский", опубликованная в журнале "Baltische Monatsschrift" в 1882 г.85 В 1885 г. "Das Magazin..." печатает его обширную работу "Критические фантазии о русских беллетристах"86; тогда же отдельными выпусками начинает выходить его "История русской литературы от ее истоков до новейшего времени" -- первая монография о русской литературе на немецком языке. Как утверждает Э. Хаусведель, эта книга "считалась до конца века самым популярным и самым лучшим" справочником по русской литературе87. О ней с похвалой отзываются немецкие писатели-натуралисты.
Опираясь на идеи передовых русских мыслителей (Герцена, Белинского, Чернышевского), Рейнгольд выдвигает на первый план социальную сторону творчества Достоевского. Критик полагает, что в первом периоде (от "Бедных людей" до "Униженных и оскорбленных") у Достоевского преобладает гуманистическая тенденция, которая выражается главным образом в социальном сострадании. Затем писатель вступает на путь "социального реализма" ("Записки из Мертвого дома", "Преступление и наказание")88. Реализм Достоевского для Рейнгольда не только "социальный", но и "психологический". Точка зрения Рейнгольда дана в суммарном виде в его классической формулировке, классической потому, что она "стала почти крылатым выражением среди натуралистов и постоянно цитировалась"89. "Главная черта реализма Достоевского,-- пишет Рейнгольд,-- состоит в том, что благодаря его "ясновидческому" таланту (особенно в "Преступлении и наказании") мы проникаем в лабораторию человеческого мозга и со всей точностью можем проследить, как эмбрион мысли отдельного человека самопроизвольно разрастается в целый идейный комплекс, который в итоге оборачивается социальной болезнью -- болезнью неумолимо прогрессирующей"90.
В немецкой критике этого времени Достоевский пользуется репутацией "самого правдивого летописца своих современников"91. При этом "правдивость" Достоевского была для критиков синонимом психологической правдивости. В итоге главным объектом внимания с их стороны становится носитель этой "психологической правдивости", т. е. герой.
Герой Достоевского -- вот тот фокус, в котором сходятся все линии его восприятия в Германии 80--90-х годов. Именно его герой был воспринят как откровение современного человека (поиски которого определяли существо немецкого натурализма). Достоевский,-- писал Э. Штейгер,-- "открыл новую душу, а может быть целый мир новых душ?"92 Имя Раскольникова постоянно появляется в натуралистической критике. Оно присутствует именно там, где затрагиваются проблемы современной личности. Натуралисты увидели в нем, великом грешнике и изгое, героя своего времени.
В этом смысле весьма показательна статья Германа Конради, талантливого писателя-натуралиста, одного из наиболее радикальных сторонников нового литературного движения. В его статье, озаглавленной "Достоевский", намечены главные линии восприятия Достоевского, которые в основном сводятся к одному центру -- герою. Реализм Достоевского Конради усматривает в том, что писатель изображает "не идеальных людей, а людей маленьких -- сломленных, запуганных, свихнувшихся, трусливых, злых, ожесточенных..."93 Герой Достоевского, по Конради,--это реальный человек, живущий в бедности и нужде. В нем нет ни фальши, ни условности. Будучи продуктом определенных условий, он предстает прежде всего как "индивид, который <...>вступает в противоречие с самим собой"94. Такие люди, согласно Конради, встречаются не только в низших сословиях. "А разве в "лучших" сословиях мы найдем только "цельного", только "гармонического" человека?" -- восклицает Конради и продолжает: "Не являемся ли все мы карикатурами в зеркале "идеала"? <...> Русские писатели,-- обобщает Конради,-- обладают мужеством видеть <...> Мы же только учимся видеть"95. Аналогичным образом завершает Конради и рассуждение по поводу психологического мастерства русского писателя: "Мы, немцы, еще только учимся быть психологами...."96 "Толстой и Достоевский шли к народу, к пролетариату, к крестьянству"97. Статья Конради -- убедительный пример того, насколько актуальным, современным был Достоевский для немецких натуралистов.
Итак, Раскольников привлекает немецкую критику своей подлинностью и в то же время неповторимым индивидуальным своеобразием, противоречиями своего внутреннего мира, порожденными сложными взаимоотношениями с обществом. Не случайно имя героя стало в немецком переводе названием всего романа. Образу Раскольникова роман "Преступление и наказание" обязан необычайным успехом. Только за двенадцать лет роман выдержал семь изданий (1882, 1886, 1888, 1889, 1890, 1891, 1894). Можно утверждать, что 1882 год был не только годом первого знакомства Германии с Достоевским, но и переломным моментом в восприятии русской литературы в целом. "С этого момента, собственно говоря, и начинается повальное увлечение русскими писателями, появляется желание их переводить"98. После "Раскольникова" в Германии "стали вплотную и систематически заниматься замечательными явлениями русской литературы серьезнее, чем это делалось раньше"99. Эти свидетельства подтверждает и Теодорих Кампман, автор книги "Достоевский в Германии" -- единственной до настоящего времени монографии по исследуемому вопросу. Он утверждает, что ""Раскольников" считается самым значительным произведением Достоевского вплоть до конца 90-х годов, а отчасти и значительно позже"100.
Появление "Раскольникова" вызвало не только восторженные отклики. На протяжении всего периода натурализма встречаются попытки дискредитировать роман. "Кто знает русскую действительность,-- заявляет, например, один из критиков,-- тому станет ясно, что едва ли найдется более односторонняя книга, чем "Преступление и наказание""101. В чем же проявляется эта односторонность? Оказывается, "темные стороны русской жизни автор выдает за саму действительность"102. Неприятие гениального произведения идет вплоть до низведения его до уровня уголовного романа. Так поступает Ф. Зандфос. Он заявляет, что "стремление к правде" не мешает Достоевскому оставаться "необычайно рафинированным изготовителем уголовных романов, ориентирующимся на инстинкты <...> жадного до сенсаций читательского плебса"103.
Более проницательные критики этого времени неоднократно подчеркивали, что роман Достоевского не имеет ничего общего с обычными уголовными романами. Одним из первых эту точку зрения высказал Георг Брандес.
Знаменитый датский критик и историк литературы был тесно связан с молодым литературным поколением Германии. Живя с 1877 г. в Берлине, Брандес находился в самой гуще литературной жизни, участвовал вместе с братьями Харт, М. Конрадом и др. в создании популярной серии брошюр о современной литературе, основанной Л. Бергом. В этой серии вышла работа Брандеса "Достоевский" (1889), которая представляет собой развернутый вариант ранней рецензии на "Раскольникова", написанной им по-немецки и опубликованной в газете "Neue Frankfurter Presse" (1883). Эта статья, как свидетельствует Кампман, "сохранила влияние в критике вплоть до наших дней, а в эпоху натурализма она была наиболее авторитетной"104.
Рассматривая роман "Преступление и наказание" как "всестороннюю картину общества"105, Брандес выделяет на первый план его социально-критическое содержание. Он сочувственно отзывается о демократических симпатиях русского писателя, называя его "Уильберфорсом <...> париев"106. Брандес, а вслед за ним и немецкие рецензенты романа, расценивают преступление, совершенное Раскольниковым, как общественную акцию. По мнению Брандеса, Раскольникова толкнули на убийство нищета и унизительное положение. Исходя из этого немецкие критики разрешают парадокс "благородного и самоотверженного человека, который стремится к добру, но творит зло"107. Рейнгольд склонен рассматривать поступок Раскольникова как акт социальной справедливости и оправдать его тем, что тот стремился "помочь всем угнетенным, за счет которых паразитирует старая ростовщица"108. В немецкой критике в целом приемлется точка зрения Брандеса, который считал, что преступление Раскольникова не уголовное дело, а политическое убийство (с той лишь разницей, что политические террористы, по мнению датского критика, были уверены в своей правоте и потому не знали колебаний)109.
Споры немецких критиков идут и вокруг "теории" Раскольникова. Некоторые, как, например, Цабель, истолковывают ее так: "исключительные личности вправе, преследуя добрую цель, переступить через закон"110. Иные же не усматривают в ней "доброй цели" и отвергают ее как "порочную"111. Мнения критиков расходятся и в попытках объяснить генезис "теории": одни указывают на ее социальные корни, другие, следуя за Брандесом, ищут ее обоснования в психологии Раскольникова, который часто "холоден и бесчувственен до бесчеловечности"112. Однако в обоих случаях подход к проблеме натуралистический.
Говоря о Раскольникове, критики не обошли молчанием и столь очевидные противоречия его натуры, которые являются, по убеждению натуралистов, отличительной чертой современного человека. Брандес подчеркивает, что Раскольников "убил предрассудок", но "остался по сю сторону пропасти"113"все его существо возмущается против этого поступка". Иными словами, обобщает писатель, герой Достоевского -- "искаженная натура"114.
И здесь перед критикой встает вопрос: нравственна ли в конечном итоге эта "искаженная натура"? Ответ дается положительный. Внутренние терзания Раскольникова, его единоборство с самим собой реабилитируют его. Муки совести, единодушно считает критика,-- высший критерий нравственности для современного человека. Раскольников наказан "все возрастающими муками от сознания собственной вины" (Рейнгольд)115. Как полагает Блайбтрой, "Раскольников" -- "это в первую очередь роман совести и только совести. Нигде мировая проблема, занимающая центральное место в судьбах человечества со времени Адама и Евы, всемогущая власть <...> бога, которого мы называем "совестью", не находила такого исчерпывающего решения, нигде, за исключением немногих произведений Байрона и Шекспира..."116. Раскольников очищает себя нравственно не столько наказанием, сколько раскаянием, к которому ведет его, по мнению Генкеля, "сила чистой любви"117. Оправдывает Раскольникова и Цабель: "Чтобы нравственно возвысить своего героя, невзирая на его преступление, Достоевский поставил рядом с ним помещика Свидригайлова, низкого сладострастника и своекорыстного убийцу"118.
Однако эта реабилитация вовсе не означает, что немецкая критика стремится сделать из Раскольникова идеального героя. Она принимает его именно как "искаженную" натуру, как человека, индивидуализм которого находится в противоречии с его нравственным сознанием, как личность с "современной" психикой. В этом смысле отношение натуралистов к Раскольникову было двойственным. Натуралисты не идеализировали преступность: напротив, она была для них бесспорным социальным злом. Никто из немецких критиков не оправдывает Раскольникова как человека, совершившего убийство -- безнравственный, аморальный поступок. С другой стороны, в немецком натурализме, выделявшем на первый план противоречивость и "разорванность" нового человека, бытовала точка зрения, что именно преступник наиболее полно воплощает современную личность. В преступлении человек как бы являет себя во всей своей полноте, во всей своей разноречивости, как бы выходит из рамок заурядного бытия. Один из вождей немецкого натурализма, Отто Брам, в статье, красноречиво озаглавленной "Поэзия и преступление", отчетливо выразил это мнение. Возражая критикам, протестовавшим против того, что преступник стал едва ли не центральной фигурой в современной литературе, Брам пишет: "Разве вся мировая литература от Эсхила до Достоевского не предпринимала одну попытку за другой, стремясь отыскать человека там, где через насильственный акт он выходит из состояния индивидуальной ограниченности?" Перечисляя героев-преступников классической литературы, Брам ставит Раскольникова в один ряд с Эдипом, Макбетом и Карлом Моором. "Целая галерея преступников -- достаточно, чтобы вызвать гнев у эстетствующих судей!"119 -- завершает свое рассуждение критик. Не случайно видный философ немецкой психологической школы И. Фолькельт вспоминает о Раскольникове в своей известной книге "Эстетика трагического". "Трагическое,-- сказано у Фолькельта,-- кроется главным образом в безмерных притязаниях индивида..." Эти притязания расцениваются как вина, а она увязывается с "обособленностью" человека, с его одиночеством120. К таким трагическим героям немецкий эстетик наряду с Фаустом (первой части трагедии Гете). Манфредом, Каином и К. Моором причисляет и Раскольникова.
В своем понимании трагического писатель-натуралист Карл Гауптман также исходит из "теории вины и возмездия, искупления". Правда, трагическую вину он ищет не в "противозаконном или безнравственном поступке", а в темпераменте человека, в непреодолимой силе инстинкта или же в человеческих слабостях. Так, приводя в пример Мармеладова из "Преступления и наказания", он видит трагизм в борьбе "истинно доброго начала" в человеке с его несостоятельностью, проявляющеюся в его слабостях и наследственных пороках. Другими словами, К. Гауптман трактует трагическое в биологическом аспекте121.
В своем подходе к Достоевскому К. Гауптман не был одинок. И другие натуралисты, анализируя Достоевского и его творчество, также руководствовались биологическим критерием. Например, Иоганнес Шлаф, один из основоположников немецкого "последовательного" натурализма, прямо заявляет: "Физиология-патология у Достоевского полностью раскрыты, проанализированы и разобраны вплоть до последнего вздрагивания малейшего мускула"122 был психологизм, и именно с ним, а не с физиологией увязывали они патологию и болезненность его героев.
Немецкая критика высоко оценила художественные достоинства романа "Преступление и наказание", где, как считает Генкель, "в полной мере проявились все грани своеобразного дарования писателя"123. Одна из этих граней -- "шекспировская смелость в обрисовках характеров"124. Все герои, отмечает Г. Роллард, "представляют собой реальные, типичные, специфически русские характеры"125. Брандес считает, что все они "почти без исключения <...> не уступают главному герою по выразительности и убедительности", что в романе "нет ни одного лишнего персонажа"126.
"В этом их сила и слабость. Слабость -- в художественном несовершенстве, сила -- в свежести и непосредственности изложения, что отличает все его произведения"127. Некоторые критики были даже склонны абсолютизировать эту "слабость". Характерно следующее высказывание Брандеса: "Будучи в высшей степени поэтом, он был в незначительной степени художником. Он не стремился достичь высшей степени совершенства <...>, а работал как простой публицист, и поэтому он всегда многоречив". Отдавая дань мастерству диалога у Достоевского, критик замечает: "Как только появляется авторская речь, исчезает искусство"128. Цабель считал композицию "слабейшей стороной в таланте Достоевского"129. Брандесу принадлежит также мнение о хаотичности построения "Преступления и наказания". "Так, даже в лучшем его произведении ясно, что он в первой части ничего не знал о статье, содержащей изложение теории Раскольникова, которую он вводит во второй части"130. В противовес Брандесу Конради восхищался "великолепной архитектоникой" "Преступления и наказания"131.
"современными". Но вместе с тем она отмечала их необычность, исключительность, болезненность. Конради, к примеру, утверждал, что среди его героев преобладают "оригиналы"132, у каждого из них есть своя "идея фикс"133. Критика отмечает необычайную интенсивность духовной жизни героев Достоевского. Брандес писал о Достоевском, что "его персонажи не знают состояния покоя"134. Другой критик отмечает, что "Достоевского больше всего интересуют исключительные состояния души, непостижимое, а не нормальное и здоровое"135.
По-разному реагируя на несомненную болезненность героев Достоевского, некоторые критики признавали в нем "мастера патологической психологии"136 писателя137. В целом же немецкие критики смутно угадывали или прямо указывали, что патологические моменты в творчестве писателя не сводимы к физиологии, а являются симптомами социальной болезни. Таким образом, в период раннего натурализма восприятие Достоевского протекает в Германии в основном под знаком его героя. Раскольников воспринимается немецкими натуралистами как современный герой, в котором для них воплощается "современный дух"138.
Успех "Раскольникова" пробудил в Германии интерес и к другим произведениям Достоевского. С середины 80-х годов начинается процесс активного усвоения его творчества. На немецком языке выходят не только все большие романы, но и повести и рассказы Достоевского139. К 1895 г. общий тираж произведений писателя, изданных в Германии, достигает 60 тысяч экземпляров, из них 25 тысяч приходится на долю "Преступления и наказания" -- весьма красноречивое свидетельство необычайной популярности романа.
Обращает на себя внимание тот факт, что произведения русского писателя издавали крупнейшие издательства -- О. Янке, Г. Миндена, С. Фишера, В. Фридриха.
издателем и центрального органа этого кружка -- журнала "Die Gesellschaft". Кроме того Фридрих купил в конце 80-х годов один из наиболее солидных немецких журналов "Magazin fur die Literatur..." (который стал редактировать Блайбтрой).
Издатель С. Фишер был теснейшим образом связан с берлинским кружком натуралистов. Он был одним из основателей "Freie Biihne", ее редактором и издателем. Наряду с современными немецкими авторами (М. Крецер, Блайбтрой и др.) его издательство выпускало книги Достоевского, Толстого, Ибсена140.
Число изданий резко возрастает начиная с 1885 г. и достигает максимума в 1890 г. Интерес к Достоевскому в Германии достиг своего апогея именно в тот период немецкого натурализма, когда его ведущим жанром был роман. Этот период начинается с момента выхода в свет журнала "Die Gesellschaft" (1885), который провозглашает роман важнейшим жанром современной литературы и пропагандирует творчество зарубежных романистов, в том числе и Достоевского. Достоевский упоминается уже в первых номерах этого журнала.
С 1889 г., т. е. со времени основания в Берлине театра "Свободная сцена", немецкий натурализм вступает в свой завершающий период -- период драмы. На первый план выдвигаются Ибсен и Толстой. Внимание к Достоевскому заметно ослабевает. И если в 1890 г. было издано 12 его книг, то в 1891 г. всего лишь одна, зато вспыхнувший интерес к драме повлек за собой первую в Германии попытку инсценировать Достоевского. Инициатором этой идеи был Цабель, предпринявший (совместно с театральным критиком Э. Коппелем) инсценировку "Преступления и наказания" ("Раскольников", 1890). Однако на этом поприще Цабеля постигла неудача. Бесспорный знаток русской литературы, Цабель все же был скорее популяризатором, нежели интерпретатором творчества Достоевского. Инсценировка "Преступления и наказания" свидетельствует, что Достоевского он воспринимал неглубоко. Гениальный роман превратился у Цабеля и его соавтора в сентиментальную мелодраму, костюмированную a la russe.
Убийство ростовщицы становится в пьесе центральным событием, а сама Алена Ивановна в первых двух актах делается одним из главных действующих лиц. Смысл таких перестановок состоит, очевидно, в том, что старуха должна "заслужить" свою участь. И тут она преуспевает. Выступая в роли сводницы, она приносит Соню в жертву Свидригайлову, а ее мачеху обвиняет в краже ста рублей.
преступления, когда вкладывает в уста героя следующую патетическую тираду: "Чаша терпения переполнена! О, нищета, я вступаю в борьбу с тобой, пусть даже это будет стоить мне жизни!"141
Хаусведель назвал пьесу Цабеля и Коппеля "журналистской поделкой"142. "Идея инсценировать "Раскольникова", как он полагает, могла возникнуть лишь из стремления выгодно использовать популярность русских писателей -- слава же Достоевского в конце этого десятилетия достигла своей вершины -- и во что бы то ни стало вызвать сенсацию"143.
Крупнейшие журналы натурализма ("Die Gesellschaft" и "Freie Biikne) дали резко отрицательные отзывы о "Раскольникове" Цабеля и Коппеля. Брам возмущенно пишет о "беспрецедентной бесталанности" авторов инсценировки, называет их "дилетантами", превратившими "самый глубокий психологический роман в русской литературе в скучнейшую и пустейшую театральную волынку". "А этот язык,-- восклицает он,-- этот пустой и ничтожный книжный язык, который не постыдились вложить в уста героев Достоевского!"144
С этими отзывами можно только согласиться. Но немецкая критика, насколько известно, не обратила внимание на то, Iчто эта пьеса была не только поделкой, но и, в известной степени, подделкой.
"Свободная сцена" с огромным успехом шла драма Л. Толстого "Власть тьмы". Особенно сильное впечатление произвела ее финальная сцена -- раскаяние Никиты. Учитывая конъюнктуру и литературную моду, Цабель подлаживается под Толстого; он строит действие своей пьесы по схеме Толстого: преступление -- раскаяние, сочиняя при этом сцену раскаяния, которая обнаруживает несомненное сходство с финалом "Власти тьмы".
Премьера пьесы Цабеля и Коппеля состоялась в Лейпциге 23 августа 1890 г. и небезуспешно. Ее спасли, очевидно, знаменитые актеры, выступившие в роли Раскольникова (Адальберт Малковски) и Порфирия (Эрнст Поссарт). Позже она была поставлена в Берлине с Йозефом Кайнцем в главной роли и в венском Бургтеатре -- с Фердинандом Бонном.
В период расцвета натурализма "Раскольников" был самым известным в Германии произведением Достоевского. Наибольшей популярностью после "Преступления и наказания" пользовались "Записки из Мертвого дома". Так как тираж первого издания этого произведения (1864) был почти полностью уничтожен, то спрос возрастал до тех пор, пока, наконец, не появился перевод в издании Генриха Миндена в Лейпциге. Цабель цитирует письмо Л. Толстого к Н. Н. Страхову, где о "Записках из Мертвого дома" сказано: "Я не знаю лучшей книги во всей современной литературе, включая Пушкина"145. Для Рейнгольда "Записки" -- "украшение мировой литературы"146. Для С. Манделькерна, историка литературы тех лет, это -- произведение, "написанное кровью сердца"147"божья искра истины и любви"148. Стремление писателя найти "сокровенные нравственные силы в человеке" расценивается Рейнгольдом как религиозная тенденция149.
В авторе "Записок" немецкий критик Э. Бауэр, скептически воспринявший "Преступление и наказание", признает "такого знатока человеческой души, которого можно сравнить лишь с графом Толстым"150. Э. Порицки восхищается поразительной пластичностью образов, выведенных в романе. "Недаром,-- замечает он,-- после появления "Записок" Достоевского назвали русским Данте"151.
Достоевский, как считает Цабель, относится к преступникам не как криминалист, а как психолог, который "стремится вызвать сочувствие читателя" к "отверженным". Он "находит в глубинах сердца своих бывших товарищей то сокровенное, куда еще не проник порок"152"В плохих людях", как сказал бы Харден, Достоевский сумел найти "нечто хорошее". Это и была та самая "новая психология", которую искали натуралисты и которую они нашли воплощенной с "небывалой гениальностью"153 в произведениях русского писателя.
В романе "Бедные люди" критика увидела наиболее яркое выражение демократических симпатий Достоевского. "Мы искренне восхищаемся даром наблюдения у писателя и его пониманием человеческой души"154,-- пишет историк литературы К. Халлер. Он подмечает в романе "юмористическую струю и блестящий талант рассказчика"155.
"Униженные и оскорбленные" особого интереса не вызвали. Критика отмечала в этом романе сентиментальный тон (по-немецки он переводился с подзаголовком "сентиментальный роман") и в общем признала его "слабым романом"156"повторения и вариации ранее созданных типов"157. Обратил на себя внимание рассказчик в "Униженных и оскорбленных", которого отождествляли с самим Достоевским, а кроме него -- образ Нелли.
В немецкой критике натуралистического направления было принято считать, что в "Преступлении и наказании" возможности Достоевского достигли своего предела. "Отсюда начинается творческий спад"158,-- утверждал Рейнгольд. Такой подход сказался на оценке поздних его романов. "Кажется невероятным,-- недоумевает Цабель,-- что большой талант так быстро может прийти в упадок, но тому есть доказательства"159. Свидетельством этого "упадка", по его мнению, являются все поздние романы Достоевского. "Идиот", "Бесы" и "Подросток" расцениваются в критике скорее как "памфлеты", которые направлены против "радикальной русской молодежи"160"либеральных ростков, взошедших по всей России"161. Достоевского упрекают в "претенциозной националистической теории", в "неприкрытом панславизме"162. При этом реакционная критика явно преувеличивает значение русофильской тенденции писателя, выдавая его за "литературного апостола славянофильства"163 и инкриминируя ему "московский фанатизм"164.
Резко отрицательный отзыв о "Бесах" принадлежит Цабелю. Он продиктован, однако, не только гневом, вызванным окарикатуренным образом Кармазинова, в котором критик узнал своего кумира -- Тургенева. Слабость романа Цабель видит в трактовке "нигилистического движения", которая не раскрывает его "глубокого смысла"165.
"Идиот", Цабель выдвигает свой главный аргумент. Суть его в том, что писатель "изменил своей неумолимо реалистической музе"166. Любопытно отметить, что и некоторые русские критики расценивали роман "Идиот" как своего рода измену "натуральной или реальной манере воспроизведения и освещения окружающей действительности"167.
Другой критик по поводу "Подростка", "Бесов" и "Братьев Карамазовых" заявляет следующее: "Ни одна из трех книг не производит удовлетворительного впечатления, поскольку нагроможденные в них идеи и мотивы порождены фантазией автора"168. Автор "Села Степанчикова и его обитателей" и "Хозяйки" обвиняется в том, что "он покрывает свои образы мистической дымкой и тем самым мистифицирует читателя"169. В заключение рецензент приходит к выводу, что данные произведения "не представляют никакого интереса для немецкого натурализма"170"менее удачными". Однако же он выдвигает иные доводы. "Достоевскому,-- рассуждает критик,-- вообще никогда не везло в изображении действительности как таковой; она была для него благодатной темой лишь тогда, когда преломлялась через присущий ему гуманизм и талант психолога"171. Упрек адресуется, главным образом, "Бесам" и "Подростку", поскольку в "Идиоте" (по мнению одних критиков)172 и в "Братьях Карамазовых" (по мнению других) Достоевский якобы возвращается "на покинутую стезю гуманности"173. He вызывает былых восторгов и психологический талант позднего Достоевского. Если главные персонажи "Преступления и наказания" были оценены как "шедевры реалистической психологии"174, то князь Мышкин в "Идиоте" -- это лишь "идеалистическая абстракция"175"Селе Степанчикове" -- "странные, причудливые характеры"176, а в "Весах" они "лишены логики"177. Некоторые критики считают, что в последних романах преобладают "чистая психиатрия и патология"178.
В результате облик Достоевского в немецкой критике как бы раздваивается: с одной стороны -- создатель гениального "Раскольникова", с другой -- автор "слабых" романов; с одной стороны -- петрашевец, с другой -- противник либерального движения. И в этой связи легенда о двух Достоевских, возникшая в Германии в 80-е и 90-е годы, приобретает определенный смысл. В 1889 г. в журнале "Die Gesellschaft" было помещено следующее объявление: "В издательстве С. Фишера появились два интересных новых романа "Вечный муж" и "Игрок (повесть из курортной жизни)" популярного русского романиста Федора Достоевского, которого, однако, не следует путать со знаменитым автором "Раскольникова""179. Трудно судить, насколько широко было распространено это заблуждение. Но тот факт, что журнал мюнхенских натуралистов не был одинок, подтверждает рецензия фон Базедова (1890). Она начинается также с предостережения не путать "современного Федора Достоевского" с "классиком Федором Михайловичем Достоевским", гениальным создателем "Раскольникова", причем, если последнего уже нет в живых, то первый еще здравствует180"два" Достоевских в рецензии прямо противопоставлены друг другу. Упрекая Федора Достоевского за неясный стиль ("Село Степанчиково", "Хозяйка"), рецензент ставит вопрос: "... может ли путанность и неясность, если даже она лежит в природе изображаемых явлений, быть художественной?" И отвечает: "Нет". И это решительное "нет", по мнению критика, убедительно подтвердил Федор Михайлович Достоевский в своем "Раскольникове"181.
Последний роман Достоевского "Братья Карамазовы" в целом также не нашел признания в немецкой критике рассматриваемого периода. Цабель считал его самым слабым произведением романиста. Он даже выражает что-то вроде удовлетворения от того, что роман остался незавершенным. Более объективный, хотя и сдержанный отзыв о нем дал Рейнгольд: "Это глубоко продуманное произведение, в котором автор изложил свою христианскую, пропитанную мистицизмом философию, политическое кредо и самый интимный свой личный опыт"182. "Религиозный элемент", по его словам, "играет в романе основную роль"183. Если Рейнгольд не приемлет религиозную концепцию Достоевского как "националистическую, с оттенком мистико-идеалистической спекулятивности"184, то с иных позиций оценивает ее М. Неккер. Он полагает, что "идеал бога" нужен Достоевскому как опора "нравственности вообще"185"Братьях Карамазовых" писатель остается реалистом, но реалистом, для которого "эмпирическая данность" не является "единственным критерием истины"186. По характеру изображения представителей русского общества "Братья Карамазовы" чем-то напоминают ему романы Золя187. В статье оспаривается также точка зрения на композицию как "слабейшую сторону таланта Достоевского". Критик восхищается "искусством композиции, теми изобретательными и сложными средствами, на которых он строит действие"188. "Достоевский повествует в высшей степени своеобразно, изобретательно и захватывающе"189.
Упрек в "несовершенстве формы" адресовался Достоевскому в эту пору довольно часто (что было видно уже из откликов на "Раскольникова"). Отдельные критики настаивали на том, что в произведениях Достоевского "больше правды, чем красоты"190"педантами", которые "навязывают художнику свои собственные эстетические критерии"191. "Достоевский,-- пишет он,-- был борец, новатор, трибун, он владел пером как мечом, а от него требуют совершенства формы! Писатель не щадил своих сил, жертвовал себя идее, а господа Цабель, Шмидт, Шульц и Мюллер теряют самообладание только потому, что он где-то нарушил предписания эстетики"192.
Нашлись в Германии критики, которые с неменьшим темпераментом (хотя и с иных позиций) поддержали позицию Рейнгольда. "Если такой художник, как Достоевский,-- утверждал, например, Л. Берг,-- не владел формой, то он мог и даже должен был ею не владеть! Ибо еще нет формы для этого содержания, нет наименования тому, что он увидел в безднах человеческой души!"193
Впрочем, хотя оба критика по своему правы, нельзя не отметить, что как одному, так и другому художественное своеобразие писателя в целом осталось непонятным.
"Натурализм -- это признание современного человека",-- справедливо утверждает немецкий исследователь (ГДР)194 страстью, с небывалой внутренней силой. Не случайно в их статьях он нередко сравнивается с Шекспиром. "Такие писатели, как Достоевский и Шекспир,-- пишет Л. Берг,-- стоят как бы на вулкане; отсюда проистекает состояние беспокойства, стремительного движения и беспрестанного потрясения, в котором они пребывают. Никто из писателей современного мира, кроме этих двух, не был так глубоко взволнован, так сильно потрясен изнутри. Как будто на самом деле, вся природа возмущена до основания, как будто на самом деле расшатался мир"195.
Великий реалист и великий психолог -- таким приняли Достоевского немецкие натуралисты. Однако в восприятии Достоевского натуралистами была известная ограниченность, вызванная спецификой данного литературного направления. Натуралисты по-своему, трактовали реализм. Они понимали его как внешнее правдоподобие, как копирование отдельных и разрозненных кусков действительности. В результате сложный и противоречивый реализм Достоевского оказался в их трактовке упрощенным, все поздние романы с их усложненной картиной мира остались непонятыми. Внимание натуралистической критики привлекли лишь те произведения Достоевского, в которых первым планом была изображена конкретная социальная среда ("Преступление и наказание", "Записки из Мертвого дома") и которые, кстати сказать, были выдержаны в традиции русской "натуральной школы". Ограниченность была присуща и натуралистическому понятию "психологизм". Современный человек интересовал натуралистов, в первую очередь, как продукт среды и определенных условий, которые, по их убеждению, и формировали его психику. Сознание индивида они объясняли скорее через конкретный быт, нежели через общественное бытие. С этих позиций натуралисты и восприняли героя Достоевского. Преступление Раскольникова, по их общему мнению, было обусловлено влиянием среды. Истинные же причины преступления Раскольникова, понять которые можно лишь рассмотрев их на самом широком фоне российской действительности, так и не были ими раскрыты. Показательно, что "теория" Раскольникова о неравенстве людей -- характерное порождение общественной идеологии того времени -- не обратила на себя надлежащего внимания со стороны натуралистов и не была ими учтена при анализе героя Достоевского, внутренний мир которого был сформирован не "средой", а противоречиями всей русской жизни.
Однако в целом освоение наследия русского писателя немецкими натуралистами было плодотворным. Достоевский был для них гуманистом и демократом, "адвокатом бедных и гонимых". Они со всей силой подчеркнули социальную сторону творчества Достоевского, они по достоинству оценили его реалистическое и психологическое мастерство (хотя и несколько односторонне). Мнение о Достоевском, сложившееся в этот период, было затем подхвачено левой и социал-демократической критикой, которой уда" лось преодолеть известную узость натуралистического взгляда, лишенного конкретно" исторической перспективы и потому игнорировавшего за редким исключением (Брандес) кричащие противоречия Достоевского. Взгляды немецких натуралистов на Достоевского были подхвачены и развиты в книге молодого цюрихского профессора Роберта Зайчика, историка литературы и художественного критика (род. в России в 1867 г. -- ум. в 1965 г.), озаглавленной "Мировоззрение Достоевского и Толстого". Это была первая в Германии монография по данному вопросу. Исследование Зайчика, появившееся в 1893 г. (т. е. к тому времени, когда немецкий натурализм уже исчерпал свои внутренние возможности), надлежит во многом рассматривать как итоговое.
Оценивая Достоевского как "одно из самых своеобразных и гениальных проявлений русского духа"196, Зайчик, вслед за натуралистами, видит в русском писателе прежде всего выдающегося психолога-реалиста. Не без влияния современной ему "психологической школы" автор заостряет внимание на "душе" Достоевского: "Его внутренняя жизнь -- это целый мир, страшная битва бессознательных и глубоко запрятанных сил". "Значение Достоевского -- в психологии бессознательной жизни, в интуитивном проникновении в причины душевных состояний, а также в способности описать их и запечатлеть". "Достоевский-психолог,-- пишет Зайчик,-- воистину велик". Он "досконально исследует дух, он обрекает свои жертвы на психологические муки, чтобы, наблюдая их глубочайшие страдания, анализировать все движения их души". По мнению Зайчика, Достоевский постиг природу страдания гораздо глубже, чем Шекспир. "Достоевский -- великий реалист страдания, гениальный психолог в области патологических явлений". Расстройство психики, которым (как полагает Зайчик) страдая Достоевский, помогало ему понять "наиболее загадочные стороны психических заболеваний".
В основу своих рассуждений ученый кладет все тот же аксиоматический для поколения "die Moderne" тезис о дисгармоническом человеке "расшатанного мира". Зайчик пишет, что Достоевский "истинное дитя нашего разобщенного, расколотого надвое столетия, в котором, добрые стороны человеческой души ведут ожесточенную борьбу со злыми". В этом смысле Достоевский для Зайчика антиклассическое начало. В современном дисгармоническом мире, рассуждает Зайчик, Достоевский, "истинное дитя века", направил свою творческую мощь не на познание объективной действительности, а на исследование внутренней природы субъекта. В поисках абсолютной истины Достоевский, по убеждению немецкого исследователя, отказался от разума ради чувства. "Чувство", в свою очередь, привело Достоевского к мистической народной вере.
Однако -- и это весьма существенно -- поставив проблему "Достоевский" в плане столь характерной для конца века антитезы "разум -- чувство", Зайчик отнюдь не решает ее. В данной антитезе он видит источник противоречий писателя; констатируя дуализм Достоевского, он объясняет этим причину его трагедии. Тщетно, по Зайчику, пытался Достоевский преодолеть свой внутренний разлад в мистической "русской идее". "Он мнил, что преодолеет состояние разорванности, что найдет истину, объединяющую оба полюса, и не заметил, как скатился в пропасть мистики". Еще более определенно говорит Зайчик о противоречиях Достоевского, касаясь социально-политических взглядов писателя. Отмечая, что Достоевскому "был ненавистен либерализм", он справедливо подчеркивает его демократизм. "Там, где Достоевский критикует зло капиталистического уклада жизни, там, где он выступает против упадка культуры, мы имеем дело со здоровым демократом, убежденно отстаивающим свои взгляды".
Особенно резкой критике подвергает Зайчик русофильство Достоевского. Он отвергает противопоставление России Западу. По мнению ученого, реакционные идеи Достоевского покоятся на непонимании и отрицании экономических законов общественного развития. Это относится, в частности, к его убеждению, будто русское "братство" противостоит западному индивидуализму. А между тем, замечает Зайчик, "в России имеет место тот же самый индустриальный капиталистический процесс, который в более широких масштабах протекает и в Европе". Не принимая этого процесса, но и не понимая его существа, Достоевский был вынужден конструировать свою русофильскую утопию. "В мистической идее о всемирно-исторической миссии русского народа Достоевский видел картину лучшего будущего, столь отличного от печальной современности". Убежденность Достоевского в том, что Россия, подобно пифии, скажет миру "новое слово", была у Достоевского, согласно Зайчику, "манией национального величия". "Одержимый этой манией, Достоевский не хотел понять, что первым условием "нового слова" является материальная и духовная свобода человека". Нельзя не отметить, что Зайчик в целом верно указал на уязвимые места Достоевского-мыслителя. В то же время, отвергая русофильство Достоевского, Зайчик упустил из виду тот факт, что неприятие Запада у русского писателя было, по существу, неприятием буржуазною Запада.
Разумеется, в целом работа Зайчика уже не укладывается в рамки чистого натурализма: она разноречива и эклектична. Впрочем, это не случайно. Будучи явлением сложным и многоплановым, немецкий натурализм объединял в себе различные тенденции, перераставшие постепенно в самостоятельные и принципиально противоположные ему по своему духу течения культуры. В натурализме были скрыты, например, истоки импрессионизма и неоромантизма. Модернистские веяния приносят с собой новое прочтение Достоевского, основанное на новом восприятии России, якобы отделенной от Запада непроходимой пропастью. Эта точка зрения была, с одной стороны, естественно порождена духом новейшей немецкой философии с ее открытым противопоставлением "разума" и "жизни", "рассудка" и "инстинкта", "интеллектуального" и "чувственного", "рационального" и "иррационального". Точно на таких же полюсах оказывались Запад и Россия. Немецкий модернизм, отличительной чертой которого станет воинствующий субъективизм, заимствует у натурализма ряд категорий, существенно углубляя и даже абсолютизируя их (психологизм, индивидуализм). С другой стороны, противоположение России Западу существовало, хотя зачастую и подспудно, уже внутри самого натурализма и как бы шло навстречу своему более позднему переосмылению. В этой связи следует вспомнить имя Мельхиора де Вогюэ.
"Русский роман" (1886). В этой книге, написанной остроумно и с блеском, высказывалась мысль о том, что в России возник реализм более высокого типа, чем в западноевропейских литературах. Книга была проникнута уважением к русской литературе и сознанием ее мирового значения.
Однако в целом взгляды французского критика на русскую литературу были ошибочными, ибо он исходил из ложных представлений о России. Она была в его восприятии страной экзотической и загадочной. И вот Вогюэ обращается к творчеству великих русских писателей с тем, чтобы найти у них разгадку "тайны России"197r каковой является для него русский национальный характер -- "русская душа". Одним из специфических проявлений русского характера является, по мнению Вогюэ, религиозность, которая находит свое выражение в творчестве Достоевского -- поборника "религии страдания". Воплошением "основной христианской идеи русского народа -- благости страдания самого по себе"198 -- Вогюэ считает роман "Преступление и наказание".
В "Преступлении и наказании" талант Достоевского, утверждает Вогюэ, достиг своего апогея. Все поздние романы критик рассматривает как ступени упадка, который впервые дает себя знать в "Идиоте", где новаторский реализм "Преступления и наказания" сменяется, по Вогюэ, "мистическим реализмом"199"Братьях Карамазовых". Критик называет этот роман "бесконечной историей" и утверждает, будто бы лишь немногие в России смогли прочесть его до конца200. Впрочем, и о "Преступлении и наказании", весьма высоко им оцененном, Вогюэ говорил, что читать этот роман -- "добровольная пытка"201.
Так или иначе, книга Вогюэ оказала немалое воздействие на немецкую критику. Т. Кампман считает, что Вогюэ "так сильно повлиял на немецкий натурализм -- натуралисты даже считали его одним из своих -- что мы вполне можем сопоставить его с нашими немецкими критиками"202. Правда, современный западногерманский исследователь А. Раммельмайер возражает Кампману, заявляя, что книга "не могла оказать столь быстрого воздействия"203. Однако факты свидетельствуют в пользу Кампмана. Очерки, из которых составлена книга "Русский роман", публиковались с 1883 по 1885 г. в крупнейшем журнале "Revue des Deux Mondes", который читали во всей Европе, в том числе и в Германии. Во-вторых, сразу же после ее появления в немецкой критике встречаются ссылки на Вогюэ. О нем не раз упоминает Цабель. Часто ссылается на Вогюэ и Харден, во всех суждениях которого ощущается дистанция "славянский мир -- западный мир". Сам Достоевский для Хардена прежде всего "человек славянского мира"204"разрушает литературные каноны и на их развалинах возводит свой причудливый мир", Харден также воспринимает как нечто экзотическое205. Но высоко оценивая Достоевского-психолога, он отрицательно отзывается о религиозных и славянофильских идеях писателя. Более того, сложную позицию Достоевского по отношению к Европе Харден тонко осмысляет как неприятие антигуманистической сущности буржуазного общества или, как он сам пишет, "безбожного учения Запада"206.
Наконец, знакомство с книгой Вогюэ во многом определило и суждения Брандеса. Он почти дословно повторяет автора "Русского романа", когда говорит о Достоевском как о "настоящем скифе, истинном варваре без единой капли классической крови"207. Брандес разделяет также точку зрения Вогюэ на Достоевского-художника. Художественное своеобразие русского писателя представляется Брандесу отступлением от канонов прекрасного.
Исходящий от Вогюэ тезис о "русской душе" воскресает и получает иное осмысление по мере того как в немецкий натурализм вторгаются, разлагая его, новые принципы искусства, порожденные новейшей буржуазной философией в Германии и прежде всего -- учением Ницше.
31 С. Люблинский. Итоги современного искусства, ч. I. M., 1905, стр. 72.
32 Там же, стр. 19.
33 L. Berg. Der Naturalismus. Zur Psychologie der modernen Kunst. Munchen, 1892, S. 82.
34 С. Bleibtrеu. Revolution der Literatur. 2 Aufl. Leipzig, 1886, S. 13.
35 <1887>, стр. VIII.
36 А. Вartels. Die deutsche Dichtung der Gegenwart. 8 Aufl. Leipzig, 1910, S. 236.
37 В. Minzes. Caseropapismus und Kunstentwicklung in Rutland". -- "Die Zeit" (Wien), 1898, Bd. XVIII, N 210, S. 25.
38 Там же.
39 E. Steiger. Der modeme Realismus und seine Stellung in der Weltliteratur. -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 56, 1887, Bd. 112, N 38, S. 560.
40 "Literarische Manifeste des Naturalismus". 1880--1892. Hrsg. von E. Ruprecht. Stuttgart, 1962, S. 229.
41 Там же, стр. 112.
42 Там же, стр. 251.
43 Н. Lorenz. Die deutsche Literatur am Jahrhundertende. Stuttgart, 1900, S. 103.
44 L. Berg. Der Naturalismus, S. 88.
45 Пшибышевский (1868--1927) -- польский писатель-модернист, писавший на немецком языке. Цитируется его книга "К психологии индивидуума" (1892).
43 "Literarische Manifeste...", S. 146.
47 L. Berg. Der Naturalismus, S. 99.
48 "Freie Buhne fur modernes Leben" (Berlin). Jg. III. 1892. Erstes und zweites Quartal, S. 669.
49 J. Hart. Soziale Lyrik. -- "Freie Biihne", Jg. I, 1889, H. 41, S. 1081.
50 Там же, стр. 1082.
51 "Literarische Manifeste...", S. 107.
53 L. Вerg. Der Naturalismus, S. 94.
53 "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 54, 1885, Bd. 107, N. 19, S. 289.
54 M. Harden. Literatur und Theater. Berlin, 1896, S. 173.
55 H. Вahr. Von deutscher Literatur. -- "Die Gesellschaft" (Munchen--Leipzig), 1889, erstes Quartal, H. 2, S. 202.
56 "Literarische Manifeste...", S. 28.
57 С. Bleibtreu. Revolution der Literatur, 2. Aufe. S. 37.
58 "Literarische Manifeste...", S. 2.
59 W. Rehm. Geschichte des deutschen Romans. Vom Naturalismus bis zur Gegenwart. Berlin und Leipzig, 1927, S. 6.
60 А. Вartels. Die deutsche Dichtung der Gegenwart, S. 234.
61 Сохранилось письмо Генкеля к В. Р. Зотову 15/27 июня 1888 г., в котором он, по просьбе последнего, пишет о себе (по-русски): "Я родился в 1825 г. в городе Бурге (близ Магдебурга, в Пруссии); в 1834 г. я приехал в Петербург и учился с 1835 до 1840 г. в Petri-Schule <...> Издательскую деятельность я начал в 1853 г. выпуском в свет детских книг, картин, школы рисования и др. <...> Кроме детских книг, мы издали: Сочинения графа Соллогуба <...>, стихотворения: Л. А. Мея, Плещеева, Бенедиктова <...> Моя деятельность с 1861 г. началась изданием "Северного сияния" <...> Изданием газеты "Неделя" окончилась моя издательская деятельность. Потом я поработал еще некоторое время у М. О. Вольфа и переселился в 1878 г. в Мюнхен. Здесь я с 1879 г. начал печатать в разных немецких изданиях статьи о русских политических и общественных вопросах <...> Брошюра моя "Die Deutschen in Russland" удостоилась чести быть запрещенной в России" (ИРЛИ, архив В. Р. Зотова, ф. 548, оп. 1, ед. хр. 114, л. 33).
62 С. Ф. Либрович. Апостол русской литературы среди немцев. -- В его кн.: На книжном посту. Пг. --М., 1916, стр. 405.
63 "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 51, 1882, Bd. 101, N 6, S. 77. Эта статья была перепеч. в газ. "St. -Petersburger Herold", Jg. VII, 1882, N 73, S. 1--2; N 75, S. 1.
64 W. Henckel. Dostojewskijs "Raskolnikow" auf der franzosischen Buhne. -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 57, 1888, N 45, S. 708.
65 Цит. по кн.: E. Hauswedell. Die Kenntnis von Dostojewsky und seinem Werke im deutschen Naturalismus und der Einfluss seines "Raskolnikow" auf die Epoche von 1880 bis 1885. Diss. Munchen, 1924, S. 13.
66 G. Hauptmann. Abenteuer meiner Jugend. -- Samtliche Werke, Bd. VII. Propylaen-Verlag, о. О., 1962, S. 1059.
67 Цит. по кн.: А. Ноfman. Thomas Mann und die Welt der russischen Literatur. Berlin, 1967, S. 140.
68
69 С. Bleibtreu. Uher Realismus. -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 56, 1887, Bd. 112, N 27, S. 385.
70 F. Sandvоss. Theodor Michailowitsch Dostojewsky. -- "Preussische Jahrbucher" (Berlin), 1899, Bd. 97, Juli bis September, S. 340.
71 E. Zabel. Literarische Streifzuge durch Rufiland. Berlin, 1885, S. 66.
72 E. Zabel. Russische Literaturbilder. Berlin, 1885, S. 110.
73
74 E. Zabel. Literarische Streifziige..., S. 95.
75 W. Henckel. F. M. Dostojewski, S. 78.
76 Там же, стр. 80.
77 M. Necker. F. M. Dostojewski. -- "Die Grenzboten" (Leipzig), Jg. 44, 1885, Erstes Quartal, S. 344.
78
79 Цит. по ст. А. А. Гозенпуда. -- В кн.: Конрад-Фердинанд Мейер. Новеллы. Стихотворения. М., 1958, стр. XLI.
80 W. Henekel F. M. Dostojewski, S. 78.
81 Th. Ziegler. Die geistigen und sozialen Stromungen des XIX Jahrhunderts. Berlin, 1899, S. 660.
82 Literarische Manifeste..., S. 152.
83 "Freie Biihne...", Jg. V, 1894, Erstes und zweites Quartal, S. 620.
84 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur von ihren Anfangen bis auf die neueste Zeit. Leipzig. 1886, S. 9.
85 A. Reinholdt. F. M. Dostojewski. -- "Baltische Monatsschrift" (Riga--Moskau), 1882, Bd. XXIX, H. 4, S. 253--276.
86 A. Reinholdt. Kritische Phantasien iiber russische Belletristen. -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 54, 1885, Bd. 108, N 32, S. 498--502; N 33, S. 512--514.
87 E. Hauswedell. Die Kenntnis von Dostojewski und seinem Werke..., S. 33.
88
89 E. Hauswedell. Die Kenntnis von Dostojewski und seinem Werke..., S. 33.
90 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 694.
91 G. Rоllard. Dostojewskys Roman "Raskolnikow". -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 51, 1882, Bd. 101, H. 21, S. 291--292.
82 E. Steiger. Das Werden des neuen Dramas, Bd. I. Berlin, 1898, S. 112.
93 "Die Gesellschaft", 1889, Zweites Quartal, April, S. 527.
94 Там же, стр. 525.
95 Там же, стр. 527.
96 Там же, стр. 526.
97 Там же, стр. 529.
98
99 E. Zabel. F. M. Dostojewski. -- "Deutsche Rundschau" (Berlin), Jg. 15, 1889, Bd. 59, H. 9, S. 377.
100 Th. Kampmann. Dostojewski in Deutschland. Munster, 1931, S. 17.
101 E. Bauer. Naturalismus, Nihilismus, Idealismus in der russischen Dichtung. Berlin, 1890, S. 68.
102 Там же.
103
104 Th. Kampmann. Dostojewski in Deutschland. S. 27.
105 G. Вrandes. F. M. Dostojewski. Berlin, 1889, S. 6.
106 Там же, стр. 7--8. -- Уильям Уильберфорс "Baltische Monatsschrift".
107 G. Rollard. Dostojewskys Roman "Raskolnikow", S. 292.
108 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 694.
109 G. Brandes. Dostojewski..., S. 17.
110 E. Zabel. Literarische Streifziige..., S. 86.
111 "Raskolnikow", S. 292.
112 G. Вrandes. Dostojewski..., S. 10.
113 Там же, стр. 13.
114 H. Conradi. Dostojewskij, S. 424.
115 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 695.
118 "Literarische Neuigkeiten". "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 56, 1887, Bd. Ill, No 7, S. 97--98 (журнал этот редактировал Влайбтрой с 1886 г.).
117 W. Henckel. F. M. Dostojewski, S. 78.
118 Е. Zabеl. Literarische Streifziige..., S. 93.
119 О. Brahm. Poesieund Verbrechen. -- "Freie Biihne", Jg. I, 1890, N. 7, S. 206.
120 J. Vоlkelt. Ssthetik des Tragischen. Munchen, 1897, S. 106--107.
121
122 Цит. по кн.: "История западноевропейского театра", т. 5, М., 1970, стр. 456.
123 W. Henckel. F. M. Dostojewsky, S. 78.
124 G. Маlkowsку. Der Hahnrei. -- "Die Gegenwart" (Berlin), 1888, Bd. 33, N 26, S. 408.
125 G. Rollard. Dostojewskys Roman "Raskolnikow", S. 292.
126
127 W. Henckel. F. M. Dostojewsky, S. 80.
128 G. Brandes. Dostojewski, S. 20.
129 E. Zabel. Literarische Streifzuge..., S. 101.
130 G. Brandes. Dostojewski, S. 20.
131
132 Там же, стр. 525.
133 Там же, стр. 526.
134 G. Brandes. Dostojewski, S. 23.
135 Е. Poritzky. Heine. Dostojewski, Gorki. Drei Essays. Leipzig, 1902, S. 57.
136
137 A. Reinholdt. Kritische Phantasien uber russische Belletristen, S. 512.
138 M. Harden. Literatur und Theater, S. 175.
139 О росте популярности Достоевского в Германии в 80--90-е годы дают представление данные, которые, однако, не являются исчерпывающими,-- см. прилож. к настоящему обзору.
140 См. J. E. Die deutschen Buchverlage des Naturalismus und der Neuromantik. Weimar, 1935, S. 20--25.
141
142 E. Hauswedell. Die Kenntnis von Dostojewski und seinem Werke..., S. 69.
143 Там же, стр. 67.
144 О. Brahm. Theater. -- "Freie Buhne", Jg. I, 1890, No 44, S. 1158--1159.
145 E. Zabel. Literarische Streifzuge..., S. 72.
146
147 S. Mandelkern. Historische Chrestomatie der russischen Literatur von ihren Anfangen bis auf die neueste Zeit. Hannover, 1891, S. 409.
148 E. Pоritzky. Heine, Dostojewski, Gorki, S. 70.
149 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 693.
160 E. Bauer. Naturalismus, Nihilismus, Idealismus in der russischen Dichtung, S. 67.
161
162 E. Zabel. Literarische Streifzuge..., S. 145.
153 G. Polonski. Russische Literatur. -- "Die Gesellschaft", 1898, Bd. 2, S. 570.
154 К. Heller. Geschichte der russischen Literatur. Riga -- Dorpat, 1882, S. 185.
155 Там же.
156
157 E. Zabel. Literarische Streifzuge..., S. 74.
158 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 696.
159 E. Zabel. Russische Literaturbilder, S. 171.
160 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 696.
161
162 Там же.
163 Russland am Scheidewege. Berlin, 1888, S. 256.
164 F. Sandvoss. Theodor Michailowitsch Dostojewski, S. 330.
165 E. Zabel. Russische Literaturbilder, S. 174.
166
167 И. И. Замотин. Ф. М. Достоевский в русской критике, ч. I. 1846--1881. Варшава, 1913, стр. 127.
168 E. Poritzky. Heine, Dostojewski, Gorki, S. 76.
169 H. Basedow. Neues von Fedor Dostojewski. -- "Das Magazin fur die Literatur...", Jg. 59, 1890, N 22, S. 344.
170 Там же.
171
172 E. Zabel. Russische Literaturbilder, S. 171.
173 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 696.
174 Там же, стр. 695.
175 E. Zabel. Russische Literaturbilder, S. 180.
176
177 E. Zabel. Russische Literaturbilder, S. 174.
178 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 696.
179 Цит. по кн.: Е. Hauswedell. Die Kenntnis von Dostojewsky und seinem Werke..., S. 14--15.
180 H. Basedow. Neues von Fedor Dostojewski, S. 343.
181
182 A. Reinholdt. Geschichte der russischen Literatur..., S. 696.
183 Там же, стр. 697.
184 A. Reinholdt. Kritische Phantasien iiber russische Belletristen. S. 514.
185 M. Necker. F. M. Dostojewski, S. 350.
186
187 Там же, стр. 352.
188 Там же, стр. 350.
189 M. Necker. F. M. Dostojewski, S. 351.
190 E. Zabel. F. M. Dostojewski, S. 308.
191
192 Там же, стр. 514.
193 L. Berg, Der Naturalismus..., S. 119.
194 U. Munchow. Deutscher Naturalismus. Berlin, 1968, S. 148.
195 L. Berg. Der Naturalismus..., S. 86.
196
197 E. M. de Vоgue. Le roman russe. Paris, 1886, p. XI.
198 Там же, стр. 250.
199 Там же, стр. 268.
200 Там же, стр. 265--266.
201
202 Th. Kampmann. Dostojewski in Deutschland, S. 24.
203 A. Rammelmeyer. Russische Literatur in Deutschland. -- "Deutsche Philologie im Aufrifi". 2 uberarb. Auil. hrsg. von W. Stammler, Bd. III, Berlin, 1962, S. 460.
204 M. Harden. Literatur und Theater, S. 82.
205 Там же, стр. 77.
206
207 G. Brandes. Dostojewski, S. 3.