Андрей Платонович Платонов (Климентов)
(1899–1951)
«Чевенгур»
(1926–1929, опубликован 1972, 1988)
«Красная звезда» в действующей армии в годы Великой Отечественной войны, русский писатель Андрей Платонович Платонов (настоящая фамилия Климентов) (1899–1951) известен как автор прижизненных сборников повестей и рассказов, составляющих едва ли не самую важную часть его творческого наследия, – «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхождение мастера», «Река Потудань» и др. Всемирную славу принесли писателю повести и романы, опубликованные после его смерти – «Котлован», «Ювенильное море» и др. Особое место среди сочинений Платонова занимают его антиутопии и произведения, отнесенные к этому жанру специалистами, лучшим из которых является роман «Чевенгур». Писатель создал также четыре книги военной прозы, три книги сказок, несколько пьес, много стихотворений, критических статей о литературе и искусстве, философских очерков.
Социально-философская драма, в которой, по словам самого автора, содержится «попытка изобразить начало коммунистического общества», впервые появилась в печати во Франции в 1972 г., а у нас – в 1988 г.
В романе писатель отразил не только свой взгляд на революцию как на «живой, стройный организм», и свои мысли, связанные со строительством новой жизни, но и показал черный ужас старого бытия, из которого выросла эта новая жизнь, и муки ее роста. Редко у кого еще найдешь, как у Платонова, изображение того, с какой болью и стыдом прорастала из нечеловеческого существования та жизнь, которою жили наши деды и отцы, которая породила и нас самих. И которая ныне так оболгана их зажравшимися внуками и правнуками.
Андрей Платонов
Роман уже был в верстке, когда писатель за свои предыдущие сочинения подвергся острой критике представителями РАППа («Российской ассоциации пролетарских писателей»). Не одобрил идеологическую двусмысленность одного из его рассказов и И. В. Сталин. Переусердствовавшие издатели тут же рассыпали набор «Чевенгура». Автор обратился за поддержкой к A. M. Горькому, но тот честно написал ему, что книга не пройдет цензуру.
«черной» землей для крестьян. Царилиголод, безлюдье, нищета. Девятилетнего Сашу, укоторого отец-рыбак «утонул по своемужеланию», взяли к себе многодетные Двановы, но через два года приемный отец от безысходности отправил приемыша на «заработки» – побираться. Вскоре Саша как «лишнийрот» был изгнан из дома старшим сыном Дванова. Мальчика приютил бобыль Захар Павлович, а затем отдал его учиться на слесаря депо.
После Октябрьской революции Захар Павлович отправился с семнадцатилетним Сашей (который принял фамилию Дванов) в город и там записал его в партию большевиков, представитель которой пообещал им через год «конец света» – т. е. социализм. Александр поступил в политехникум, но его учеба то и дело прерывалась то командировками, то болезнью – тифом и воспалением легких.
Целью самой длительной командировки Дванова стал поиск в губернии «социалистических элементов жизни». Александр исходил много уездов и убедился, что где «раньше были люди, теперь стали рты», нищета и апатия голодных тел. В пути Сашу задержали анархисты, но его освободил бывший командир полевых большевиков, рыцарь революции Степан Копенкин, который на своей лошади Пролетарская Сила ехал отомстить убийцам его «невесты» Розы Люксембург. Копенкин пристал к Дванову – «делать социализм в губернии».
Перевидали они многих: и уполномоченных, не знающихгде достать хлеба; играмотеев, переименовавших себя в Достоевского, Либкнехта и Колумба; и деятелей, изымавших скот у всех крестьян без разбору, а потом разверстывающих его по самым бедным. Копенкин приказывал бедолагам, «чтоб к лету социализм из травы виднелся!». Дванов распоряжался вырубать леса для постройки новых городов и для посевов ржи, давал советы коммунам, как перехитрить бандитов, участвовал в сооружении памятников.
Встретили Дванов с Копенкиным еще одного борца за социализм – начальника ревзаповедника Пашинцева, запакованного в рыцарские доспехи, ночующего на куче гранат и бомб для устрашения не согласных с ним граждан. Эта предосторожность была явно излишней, т. к. население соглашалось с представителем любой власти – в беспросветной нищете и нескончаемой борьбе непонятно с кем и за что у людей не осталось никаких духовных и физических сил. Но два всадника, призванные революцией, продолжали наводить среди безграмотных граждан, окончательно запутавшихся в перипетиях социальных отношений, революционный порядок, а также восстанавливать там, где она распалась, советскую власть.
политехникум, попросил его по пути заехать к Копенкину и передать ему совет: чтобы тот ехал куда хочет.
Когда Чепурный рассказал Копенкину о Чевенгуре, как месте, где уже настал «конец всемирной истории» и был устроен полный коммунизм, тот захотел поглядеть на него.
В Чевенгуре была ликвидирована собственность и личное имущество и отменен труд. Общим знаменателем стало голое тело товарища. Разрешены были лишь субботники, на которых с корнем истреблялись сады и разрушались дома, как объекты мелкобуржуазного наследства. Обыватели бездельничали, ожидая «второго пришествия».
Чепурный вместе с представителями чевенгурской чрезвычайки решили освободить город от «густой мелкой буржуазии», которая «ежедневно ела советский хлеб… и находилась поперек революции тихой стервой». Для помощи призвали красноармейцев. Было объявлено «второе пришествие», собравшихся на соборной площади буржуев перебили, город очистили «для пролетарской оседлости», а собранное у всех домашнее имущество перераспределили.
«Узнав, как было в Чевенгуре, Копенкин решил пока никого не карать, адотерпетьсядоприбытияАлександраДванова». Темвременем было решено выдворить из Чевенгура «класс остаточной сволочи» – им дали 24 часа на размышление. Под угрозой применения оружия «полубуржуи» покинули город, а тех, кто расположился на околице, ночью отогнали пулеметом. Десять чевенгурских большевиков обосновались в общем кирпичном доме и вели аскетический образ жизни. Чтобы «обнять всех мучеников земли и положить конец движению несчастья в жизни», Чепурный приказал собрать на дорогах бродяг – «пролетариев» и «прочих» и расселить их по домам. Когда привезли сотни две бездомных, потерявших человеческий облик, председателю показалось, что он не выживет от сердечной муки и жалости к этим несчастным.
В Чевенгур приехал Александр Дванов. Он не увидел коммунизма, однако успокоил себя и всех, что «мы же не знаем коммунизма, поэтому мы его сразу увидеть здесь не сумеем». Через какое-то время, чтобы выжить, большевики стали трудиться. Дванов взялся за орошение балки, Копенкин запряг Пролетарскую Силувсоху, запахал землю и посеял озимый хлеб, Чепурный рубил кустарник для утепления домов, другие делали заготовки и ловили рыбу… Все чевенгуровцы с гордостью заявляли: «Так мы ж работаем не для пользы, а друг для друга».
Вскоре привезли в город и женщин – «будущих жен». Жизнь налаживалась, но тут на город напали казаки. Завязался неравный бой, в котором погибли почти все большевики. Героическую смерть принял Копенкин. Дванов сел на Пролетарскую Силу и уехал в открытую степь. У озера, где когда-то упокоился его отец, Александр сошел с седла и ушел под воду вслед за ним.
Некоторые критики называют роман «сатирой на первые послевоенные годы в России». С этим трудно согласиться, т. к. нельзя назвать сатирой сочувствие автора простому человеку, тоскующему по лучшей, недостижимой для него жизни-грезе. Да и разве это сатира – описание деяний простодушных людей, озабоченных только заботой о более несчастных и обездоленных, чем они сами! Можно, конечно, из нашего эстетского далека возразить: а что же они тогда уничтожали буржуев? А что делали буржуи с ними на протяжении бесчисленных лет? И не их вина, а их беда, что они, желая делать только хорошее, из-за собственной дури и неумения знать извратили благородные идеи и обратили в глупость, мерзость и преступление. И спешили они творить добро не как спортсмены к финишу, а чтобы скорее накормить, дать кров тем, кто уже был на пороге смерти, как тот несчастный маленький мальчик. Что ж, за эту спешку и дурь они заплатили сполна. Вроде и начали новую жизнь, а времени на нее у них не осталось. И в этом смысле роман вовсе не является антиутопией. Ведь, как известно, «отличие утопии от антиутопии лишь в точке зрения автора». Тогда это скорее – утопия, может быть, недозрелая, утопия сердца, а не ума.
Платонову было свойственно острое неприятие смерти, но роман буквально нашпигован смертями, закономерными и случайными, естественными и абсурдными. А еще писателя не покидало мучительное чувство сострадания к людям, искренне стремившимся к лучшему, но заплутавшим на этом великом, непостижимом для обыденного ума пути. Оттого и тоска писательская, переполняющая роман по несовершенству мира и его «сиротам».
«Страшной и прекрасной книгой» называют роман другие критики. Это уже ближе к истине. У каждого читателя свои взгляды на жизнь и на историю, свои вкусы и предпочтения, и вряд ли кого оставит равнодушным это произведение, написанное, по словам Платонова, его кровью.