III
Лермонтов
1
Лермонтов тем, главным образом, отличается от Пушкина, что у него человеческое начало автономно и стоит равноправно с Божественным. Он говорит с Богом, как равный с равным, -- и так никто не умел говорить ("Благодарность" и друг.). Именно это и тянет к нему: человек узнает через него свою божественность.
2
У Гоголя -- еще природный человек, -- в вечном смятении перед Богом, как ветхозаветный иудей. Только у Лермонтова он -- сын "Божий", и не боится Отца, потому что "совершенная любовь исключает страх".
3
Пушкина человеку душно.
4
"Мятежный Лермонтов"... На самом деле именно у него нет и не может быть бунта, потому что бунт только там, где рабство, а у Лермонтова отношение к Богу -- отношение сына к Отцу, а не раба или слуги -- к Господину (Пушкин, Гоголь). Даже в минуты непокорности и упреков оно остается сыновним, новозаветным. Сын может возмущаться властью Отца, Его несправедливостью (на его взгляд), но это не бунт: тут нет чувства разнородности и несоизмеримости.
5
Пушкин эстетически совершеннее Лермонтова, но Лермонтов духовно -- значительнее. На их примере наглядно видно, что в искусстве "главное" все-таки не красота, и что само искусство не есть важнейшее явление нашего духовного мира.
6
Дуэль Лермонтова -- замаскированное самоубийство (как уже неоднократно замечалось). Самоубийство Вертера -- с той же самой психологией "неприятия мира" и только без Шарлотты. Быть может, он и был прав в отношении себя: "исчезнуть" он не боялся, а хотелось поскорее "мир увидеть новый". Но, несомненно, он был неправ объективно -- забыв свой гений. Сила личности (и отсюда -- самососредоточенности) слишком ослабила в нем чувство обязанности (своей относительности).
7
"земля", вообще земной отрывок всего человеческого существования -- только что-то промежуточное. Мощь личного начала (величайшая в русской литературе) сообщала ему ощущение всей жизни личности: и до, и во время, и после "земли". "Веков бесплодных ряд унылый" -- память прошлого, -- и рядом: "давно пора мне мир увидеть новый" (удивительная уверенность в этом мире). Он знал всю ленту человеческой жизни, -- и понятно, что тот ее отрезок, который сейчас, здесь происходит с нами, мало интересовал его.
8
Лермонтов -- лучшее удостоверение человеческого бессмертия. Оно для него не философский постулат и даже не религиозное утверждение, а простое реальное переживание. Ощущение своего "я" и ощущение его неуничтожимости сливались для него в одно чувство. Он знал бессмертие раньше, чем наступила смерть.
9
"смирного" типа), но внутренне -- вполне ему противоположен. У него не только нет страха смерти (центральное чувство у Толстого), но нет даже мысли о ней -- никакого ее чувства. "Смерть, где жало твое?" Чувство жизни -- Вечной Жизни, -- и отсюда полное равнодушие к "переходу". Земную жизнь он чувствует еще меньше, чем Толстой, но не от врожденного настроения "старости", как тот, а все от того же равнодушия. "Комок грязи, если нет дополнения" (его слова). Никакой зависти и тоски по земному, всегда сквозящих у Толстого. Это -- поэт Воскресения, христианин насквозь, хотя он ничего не говорит о Христе.
10
Если считать существом религиозности непосредственное ощущение Божественного элемента в мире -- чувство Бога, то Лермонтов -- самый религиозный русский писатель. Его поэзия -- самая весенняя в нашей литературе, -- и, вместе, самая воскресная. Отблеск пасхального утра лежит на этой поэзии, вся "мятежность" которой так полна религиозной уверенности.
11
"Небесное" было для Лермонтова своей стихией. Говоря о нем, он умел находить такие же поэтически точные, "окончательные" слова, какие Пушкин находит, говоря о земном. Когда Лермонтов касается мира бесплотности, самый стих его окрыляется, точно освобождаясь от веса ("На воздушном океане").
12
"Россия вся в будущем", то сам он, больше, чем кто-нибудь, ручается за это будущее.