Хосе Луис Флорес Лопес (Мексика). Иван Карамазов. Философия отрицания

Хосе Луис Флорес Лоте

ИВАН КАРАМАЗОВ. ФИЛОСОФИЯ ОТРИЦАНИЯ

Философский тип Ивана привлекал внимание исследователей самых разных направлений. О нем толковали философы, литературоведы, психологи, поэты, лица духовного звания, политические деятели и прочая, прочая, прочая. Почему образ Ивана вызвал такой громадный отклик? Мне кажется, главная причина этого - в самой природе человека. Вспомним слова Великого инквизитора: "Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить" (14, 232). Каждый из нас по-своему решает вопрос о том, для чего все-таки жить, и по-своему на него отвечает.

Достоевский изображает молодого мыслителя в самый напряженный период мук и исканий. Иван, прежде всего, человек-вопрос, одержимый своими идеями и требующий удовлетворительного решения главных проблем мироздания. Иван пытается найти оправдание человеческого бытия и ведет нас за собой в своем поиске. Он искушает нас и одновременно хочет через нас исцелиться. Выйдем ли мы из этого испытания? И если выйдем, то как?

Понять философский тип Ивана не так легко - его мировоззрение прячется под маской непрерывной игры. Он - сочинитель, то публицистических статей, то художественных поэм. Через них и исповедуется. Эта постоянная игра в исповеди как бы для забавы может легко сбить нас с толку. И моя задача в данной статье -попытаться понять те главные импульсы, которые определили формирование взглядов Ивана, очистить его лик от чужих гримас (Великого инквизитора, Смердякова, черта), разглядеть истинный духовный облик героя. Впрочем, этот облик раскрывает себя и во взаимоотношениях Ивана с другими персонажами "Братьев Карамазовых", с которыми он ведет внутренний спор. Цель моя довольно сложна, но надеюсь, с Божьей помощью, все же добраться до истины.

ПРЕОДОЛЕТЬ СЛУЧАЙНОЕ СЕМЕЙСТВО

В "Дневнике писателя" за 1876 г. Достоевский подчеркивает: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно - идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из ее одной вытекают» (1А, 48). Между тем главная болезнь Ивана - "неверие в свою душу и в ее бессмертие" (24, 47). Иван - член "русского интеллигентного семейства", в котором все глубже укореняется "индифферентизм к (...) высшей идее человеческого существования" (24,47). Он - член "случайного семейства", где отцы утратили "всякую общую идею в отношении к своим семействам" (25,7), сами изверились и детей своих верить не научили. О какой "общей идее" может быть речь применительно к Федору Павловичу Карамазову? Он слишком занят собой, своими интригами, своим сладострастием. Федор Павлович, этот эстет в наслаждениях, если когда и вспоминает о том, что выходит за рамки этого наслаждения, то "высшая общая идея" является в его сознании предельно, неузнаваемо искаженной. Это не та вера, что жила в сердце самого Достоевского (Богочеловек есть "идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться на земле человек" (20,172)). Это просто животный страх, страх твари дрожащей перед мыслью о возможности бытия Бога, причем Бога карающего, сполна воздающего за грехи. Страх прежде всего за себя. За себя одного.

Никаких обязанностей перед другими Федор Павлович не признает. Ему бы только теряться во "вседозволенности", и не во имя идеи, а так... для "красоты". А то, что он богат, не имеет никакого положительного значения, ибо он практически забыл своих детей и оставил их "на случайность". Из жизни Дмитрия, Алеши, Ивана отец фактически исчезает. Его нет, а значит, нет и семьи. Впрочем, при отсутствии нормальных родственных отношений было нечто, что соединило отца и детей в этом случайном семействе, - общая болезнь в крови, карамазовщина. Но вот примечательный парадокс: соединяющая в крови карамазовщина разъединяет в жизни, ибо Карамазовы всегда одиноки в своем эгоизме. Карамазовщина - не только кровная наследственность, она еще и результат случайного семейства. Более того, она то же самое случайное семейство, доведенное до своих крайних последствий.

И что же тогда получается? Дети Федора Павловича Карамазова, как и дети во всяком случайном семействе, брошены на произвол судьбы и должны сами искать высший смысл жизни. Но как найти этот смысл, если им не на что опереться? Как пойти по верному пути, когда все дороги запутаны? Где настоящий, истинный идеал, за которым должен пойти не только я, но и все? Каждый находит "свое", но беда в том, что это "свое" никогда не станет "общим" для всех. А значит, между личными идеалами непрерывно будет происходить столкновение, в котором они будут друг друга безжалостно истреблять и в этой непримиримой вражде искажаться, пролагая дорогу новому царству, имя которому - "насилие", насилие прежде всего.

Достоевский возлагает вину за разлагающееся, безверное общество, где царствует ложь, "ложь со всех сторон" (30_ь 22), не только на духовно истаскавшихся, индифферентных отцов, но и на детей. Да, им было трудно в их глухой, безнадежной заброшенности, но у них была свобода выбора, и они полностью ответственны за эту свободу и этот выбор. Роман "Братья Карамазовы" утверждает эту ответственность. С другой стороны, оторванность его детей от народной правды никак не "удивляет" и не "ужасает" Федора Павловича. Ему все равно, и поэтому он ничего не делает, чтобы исправить хоть что-нибудь не только в своих детях, но и в себе.

"Оторванность от народной правды" каждый из детей Федора Павловича - о Смердякове я пока подожду говорить -переживает по-разному. Вы можете возразить: о какой оторванности идет речь, если и Алеша, и Дмитрий, и даже Иван -в высшей степени русские. Они русские в своем полумраке-полусвете, в своих поисках и переживаниях, в своих размышлениях о вечных вопросах. Согласен: карамазовщина - в высшей степени русская вещь, но одновременно она и болезнь, ненормальность. Это русское, которое само себя отрицает, это "народная ложь", оторванная от "народной правды". А что такое для Достоевского народная правда? Для него русский народ - богоносец, он является носителем великой идеи, великой веры, которая призвана явить миру настоящий облик Христа, истинного Бога и тем самым спасти его от разложения, ведя ко всеобщему единению во имя Любви.

Итак, каждый из сыновей Федора Павловича должен был искать свой идеал. Старший сын Дмитрий видел его в образе Мадонны. Мадонна - Матерь Божия, мать, любящая все человечество и всю землю. И это вполне естественно для такого человека, как Дмитрий - Деметрий. Однако одновременно сердце героя подвластно и содомскому идеалу, который сам Дмитрий не выбирал. Этот идеал живет в его сердце и в его крови, ибо он и есть - карамазовщина.

Алеша нашел свой идеал в христианской любви, т. е., по Достоевскому, сделал единственно правильный выбор. Но и Алеша не свободен от семейной болезни. Разница в том, что от содомского идеала он защищен лучше других, ибо по природе своей открыт, верит в человека и в силу деятельной любви, и то, что он тоже человек и ничто карамазовское ему не чуждо, не означает, что он должен опуститься на дно, наслаждаясь бездной своей низости.

А Иван? Мне кажется, что он больше, чем его братья, замкнут в своем одиночестве, ибо оно - гордое, - и больше их заброшен в случайность. Иван с самого детства чувствовал, что он один, что у него нет близких людей, и поэтому жизнь для него всегда была борьбой, прежде всего за то, чтобы быть независимым и ощущать себя свободным даже от вынужденной благодарности, ибо Ивану ненавистно быть в долгу перед кем-либо. И вот время прошло, а Иван в своей отчужденности так и не выработал свой идеал. Гордый человек пошел один в мир и в нем нашел только смех. Там, в мире, какое-то невидимое существо смеется над людьми и их напрасными стремлениями. Какой-то мировой дух зла царствует и направляет человеческое существование по пути вечного отрицания. Бога нет, а, стало быть, нет и бессмертия. Человек поставлен один перед лицом природы, которая так "артистично" и медленно, шаг за шагом, уничтожает его. А это значит: каждый должен стоять за себя, пока жив, человеческое "я" имеет право на все для своего самоутверждения. Нет ничего безнравственного, ибо само это "я" является источником морального закона.

Вот до чего дошел гордый человек, карамазовское одиночество, взлелеянное "случайностью". Но разве "вседозволенность" - идеал Ивана? Нет, это лишь декларация. Иван - умственный нигилист. Он не верит ни в какие положительно-прекрасные идеалы, но при этом и с идеалом содомским примириться не может.

ниже. А предварительно остановлюсь на одной, на мой взгляд, чрезвычайно важной стороне жизни Ивана. Эта сторона - самая интимная и потому необходима для расширения нашего представления о герое. Я имею в виду образ матери, который остался в памяти Ивана.

Мне могут возразить, что образ матери сопровождает Алешу, а не Ивана, потому что именно Алеша вспоминает, как мать, вся в слезах, прижимала его к себе, молясь Богоматери, именно Алеша приезжает в Скотопригоньевск, чтобы разыскать могилу матери. Все это так, но следует помнить: когда умерла вторая жена Федора Павловича, Алеше было четыре года, а Ивану семь лет. Алеша вспоминает о ней с огромной любовью. А Иван? Достоевский не говорит об этом ни слова. Но значит ли это, что в душе Ивана мать не оставила никакого следа? Где он был, пока она ласкала Алешу и молилась за него? Да там же: и его ласкали, и за него молились. И Иван не забыл... Вспомним, как гневно бросает он отцу, всполошившемуся от бурной реакции Алеши на его рассказ о том, как обижал он свою кликушу и однажды при ней плюнул на Богородичен образ, перед которым она молилась (молилась ведь и за детей своих, за Алешу и за Ивана): "Да ведь и моя, я думаю, мать его была, как вы полагаете?" (14, 127).

Реакция Ивана не есть только результат оскорбленного достоинства. Это и гнев против безнравственности отца, и обида за мать свою, которую он не забыл. Алешу образ матери сопровождал всю его жизнь, заставил покинуть гимназию, а потом привел в монастырь - это мать молилась за Алешу Богородице и привела его к Зосиме, защищая от низшего, карама-зовского мира. С Иваном дело обстоит сложнее: в нем нет "наивной мудрости" Алеши. Иван, как я уже говорил, человек-вопрос, суровый судья человечества и Бога, который в своем гордом одиночестве не принимает ничего вне логики эвклидова мира. И вот эта логика приводит "ученого" Ивана ко "вседозволенности", которая и есть умственное проявление карамазовщины, философия индивидуализма, кредо эгоизма. А образ матери? Где он в жизни Ивана? Вспомним, что Достоевский указывает на физическое и моральное сходство Алеши с матерью. Оба они кроткие, безответные, добрые, смиренные, оба глубоко верующие. И когда Иван "признается в любви" Алеше, то этим он - хоть и косвенно - признается в любви матери. Можно сказать, что Иван все время колеблется между утверждением карамазовского - отцовского начала - и утверждением материнской любви.

Образ матери направляет подсознание Ивана к идеалу Богочеловека, ко Христу, отсюда жажда веры Ивана есть, отчасти, проявление материнской любви в его душе. Против случайного семейства восстает умершая мать, чтобы вести своих детей по тому пути, где они найдут общую идею, способную соединить всех людей, где найдут ту высшую веру, о которой говорил Достоевский, т. е. веру в Бога.

Иван Карамазов изображен в той стадии своего развития, когда для него еще не решен вопрос о смысле и цели человеческого бытия, когда он сам еще не решил, с кем он. Но борьбу за него неустанно ведет его мать. Достоевский говорил, что спасение в народе, в его святынях. София Ивановна, мать Алеши и Ивана, не оставляет своих детей. Она оберегает их, чтобы и они не оставили великую идею народа, чтобы поняли, что только великая, высшая вера спасет их. Правда - в Софии, в Мудрости, в матери-земле, с которой народ-богоносец неразлучим. А значит, возвращение к почве для человека есть новая встреча с матерью, которая никогда не перестает молиться за своих чад.

Для Ивана встреча с материнским началом, с Софией проявляется через любовь героя к природе, и хотя Иван любит свою мать-природу карамазовской силой, в нем заложено все необходимое для возрождения. Я думаю, Достоевский хотел привести Ивана к вере в тот идеал, который уже живет в нем, но живет подсознательно, иначе говоря - к вере во Христа. С этой точки зрения, слова Христа как нельзя лучше пророчествуют о будущем Ивана: "... вера твоя спасла тебя; иди в мир и будь здоров от болезни твоей" (Мк. 5, 34).

НЕБО СПУСКАЕТСЯ К ЗЕМЛЕ

двух разных мировоззрений было, казалось, неизбежным. Однако никакого спора нет, даже наоборот: Иван излагает свои мысли по поводу вопроса о церковном суде и о месте церкви по отношению к государству и Зосима вполне с ним согласен. Что важно - атеист Иван толкует о необходимости преобразования государства в церковь не просто для забавы. Говоря, что "всякое земное государство должно быть впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели" (14, 57-58), он, атеист, провозглашает рай на земле. Исчезнут государства и земля будет едина в любви, ибо понятие "гражданство", которым нас различают-разлучают, будет заменено понятием "братство", но это не "братство" французской революции, отрубающее головы "не-братьев", а такое, для которого Христос - идеал нравственности и духовной красоты. Это идеал самого Достоевского, и не случайно старец Зосима повторяет у него те же мысли, пророчествуя о преображении "общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь" (14, 61).

Церковь для Достоевского - посредница между землей и небом. Поэтому, можно сказать, что по мере превращения государства в церковь небо спускается к земле и дойдет до нее только тогда, когда все человечество будет в Боге, т. е. когда человек окончательно и от всей души признает себя сыном Бога и, следовательно, узнает, что небо - не есть некое пространство над головой, перед которым мое "я" выглядит смешным и ничтожным, а нечто внутреннее, возвышающее меня перед лицом вечности, залог моей принадлежности к Абсолюту.

Вот заветные мысли Достоевского. Они в устах Ивана Карамазова звучат несколько странно, ведь Иван все-таки атеист и в университете кончил курс естественником. Значит ли это, что он издевается? Только отчасти. Да, мы знаем, что Иван любит спорить с собеседником с его же позиции. То же самое здесь: статья о церкви и церковном суде была для него хорошим упражнением в риторике, ибо он доказал, что лучше автора книги, против которой была его статья обращена, знает и понимает мистический идеал будущего христианского общества и предназначение истинной христианской церкви. Да, он понимает этот идеал лучше, но он - атеист и не верит в него. Земля смеется над небом. Любопытна та реакция, которую произвела статья Ивана: "... многие из церковников решительно сочли автора за своего. И вдруг рядом с ними не только гражданственники, но даже сами атеисты принялись и с своей стороны аплодировать. В конце концов некоторые догадливые люди решили, что вся статья есть лишь дерзкий фарс и насмешка" (14, 16).

"Догадливые люди", впрочем, не совсем догадались. Они не знали Ивана и не могли предполагать, чего стоила ему эта насмешка, это вечное колебание между богоискательством и бо-гоотрицанием. "Бога нет", - говорит Иван и мучится, потому что желает, чтобы был Бог. В своем неверии он сам себя казнит, ибо ему трудно идти против рожна.

Как мы помним, Иван признается Зосиме, что "не совсем шутил" (14, 65) в своей статье о церковном вопросе. Вопреки логике идеал Христа живет в сердце Ивана, и голос разума не всесилен: он не может заставить молчать ту истину, которая все время пытается прорваться наружу, зачастую безуспешно, но всегда ощутимо. Иван, действительно, не верил в то решение, которое он дал церковному вопросу, но уточняю: не веря в осуществление христианского идеала на земле, он мечтал о нем так, как мечтал - сам не подозревая этого - о новой встрече с матерью. Но мать - верующая, молящаяся и смиренная. Это не идет гордому человеку, и потому каждый раз, когда он ловит себя на том, что идет за материнским началом, герой начинает стыдиться и спешит заделать все окна в мир, дабы его "безумие" случайно не убежало. А мать ведь еще и больна, она -кликуша! И тем не менее Иван все-таки любит ее, любит вопреки логике... Образ матери жив в его сердце и ведет его по своим путям, к вере. Зосима угадал верно: вопрос о Боге и бессмертии в душе Ивана может быть решен только в положительную сторону ("Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную" - 14, 66), ибо окончательно отречься от Бога означало бы для Ивана окончательно отречься от матери, убив ее в себе. Сердце Ивана не может этого допустить и, пока оно бьется, будет защищать своего хозяина от такого падения, в чаянии того, что небо когда-нибудь перестанет быть далеким и чуждым пространством и все же сойдет на землю, и тогда небо будет мое и во мне, потому что я сам в Боге.

и мучителен. Сам Иван чувствует свою слабость и признает в себе болезнь, потому и принимает благословение старца в ответ на его "Да благословит Бог пути ваши!" (14, 66). Более того, он принимает это благословение почтительно, так как видит в Алешином Pather Seraphicus праведника. Иван почтительно целует руку Зосимы потому, что это то же уважение, которое он чувствует к самому Богу, Которого отрицает. Это чувство - выше его сил, выше его насмешки над собой, его отрицания, выше его ума и идей -тех идей, которые торжествуют надо всем, кроме этого уважения и этой любви.

PRO ET CONTRA

Главы "Бунт" и "Великий инквизитор" - центральные главы книги "Pro и contra". В них ставится ряд "проклятых вопросов", без разрешения которых не может существовать человек, не может понять смысл своей жизни. Есть ли Бог и бессмертие, что такое свобода и свободен ли человек, что такое добро и зло, какова суть человеческой личности и ответственен ли человек за свои поступки. Эти главы - главы вопросов; ответы на них Достоевский дает на протяжении всего романа.

Для характеристики воззрений Ивана эти главы имеют важнейшее, если не сказать - ключевое, значение. К сожалению, в рамках короткой статьи я не имею возможности дать подробный анализ двух этих глав, а потому предложу лишь короткое резюме своих выводов.

Главная проблема Ивана - столкновение разума (сознания) и сердца (подсознания). И ни одна из этих сил не уступает другой. Обе действуют одинаково, и результаты этого взаимодействия не могут не быть противоречивы. Вот эти противоречия:

б) Нет вечной гармонии и "не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу" (14, 223), но одновременно, как идеал, она прекрасна и желанна.

в) "Все дозволено", но бунтую потому, что не могу "допустить идею, что люди, для которых" Бог строил эту высшую гармонию, "согласились бы сами принять свое счастье на неоправданной крови маленького замученного" (14, 224) и, таким образом, для меня не "все дозволено".

г) "Для удовлетворения нравственного чувства" мне нужно возмездие, но я хочу прощать и др.

С такими противоположными рассуждениями Иван строит свой идейный мир, и что из этого выходит? Для Ивана Бог не может существовать потому, что Он - воплощенная гармония и любовь и не может Он быть реальностью, если Его мир наполнен грязью. Иван отрицает Бога потому, что если бы Он был, то надо было бы считать Его виновным перед человечеством за то, что Он допускает зло, и за то, что Он создал человека с низменными, гадкими инстинктами, или же полагать, что Бог - несовершенен и потому, несмотря на то, что Он весь -любовь, не сумел, не был способен сделать человека высшим существом. С другой стороны, хотя Иван не верит в Бога, он чувствует особенное, странное тяготение к Его образу. Иван любит этот образ вселюбящего и всепрощающего Бога и страстно желает (с "сознанием" невозможности этого) существования такого Бога.

"все дозволено", ибо нет ничего, что могло бы противостоять моей воле и моим действиям, ибо не к чему стремиться в будущем - разве важно, добро или зло я сотворю, если всех нас ожидает тот же конечный нуль? Отсюда все равно - искать или нет осуществления рая на земле, все равно - убивать или дать жизнь, строить или разрушать (и здесь ход мысли Ивана повторяет ход мысли самого Достоевского).

"Все дозволено", - заключает Иван и при этом бунтует против зла, потому что желает, чтобы не все было позволено. Его "эвклидов ум" диктует ему нравственные чувства, которые приводят к отрицанию мира, "созданного якобы Богом", а если эти нравственные чувства говорят ему, что он, как честный человек, должен вернуть билет в будущую гармонию, то это означает, что Иван, сам того не осознавая, отрекается от своей теории, ибо получается, что есть кое-какие вещи непозволительные. В результате падает все: и Бог, и моя теория. Остается только одно: мой бунт, хотя "бунтом нельзя жить, а я хочу жить" (14, 223). Примечательно, что своего Великого инквизитора Иван заставит сказать, что человек - жалкий бунтовщик, который не может вынести своего бунта. Сам того не подозревая, Инквизитор скажет эти слова фактически по адресу Ивана.

Что же касается моих слов о том, что, уничтожая бытие Бога, Иван в то же время хранит в душе Его образ, то достаточно вспомнить его поэму о Великом инквизиторе, где образ Христа описан с любовью и благоговением. И недаром Алеша говорит брату: "Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того" (14, 237).

Зачастую бунт Ивана отождествляют с бунтом Великого инквизитора. Да, оба доводят свой бунт до последней степени отрицания. Но исходные их позиции, на самом деле, различны. 

"Есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить?" (14, 223), особенно если речь идет о неотмщенных страданиях невинного ребенка? На этот вопрос Алеша отвечает, что есть: Христос. Тогда Иван и рассказывает ему поэму об инквизиторе. Эвклидовский ум Ивана переходит на позицию своего слушателя (Алеши) и выстраивает свою позицию, отталкиваясь от предположения о существовании Бога. Да, поэма эта является продолжением насмешки и искушения, главный объект которого - Алеша, но поэма в то же самое время идет дальше и насмешки, и искушения, в ней живет самая противоречивая и мучительная часть Ивана, та часть, которая уважает и любит Христа и хочет верить в него, но которая отказывается от этой веры и этой любви, ибо ему кажется, что мир смеется и над ним, и над Христом с Его гармонией.

Иван в своей исповеди сначала испытывает Алешу, потом издевается, потом страдает и хочет найти исцеление, и снова издевается и ненавидит, чтобы вдруг перейти к любви, а потом еще раз испытывать, издеваться, страдать...

Иван исповедуется, бунтует и вдруг, сам того не желая, поет "осанну". Герой делает так, чтобы его инквизитор посадил Богочеловека в тюрьму. И в то же время он преклоняется перед Христом. Иван с инквизитором, потому что тоже бунтует против Бога, но одновременно не с ним, потому что сам его бунт есть прямое свидетельство: для Ивана цель не оправдывает средства.

И на вопрос, есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить, он сам как бы отвечает вместе с Алешей: "Да, есть". Ибо поцелуй Христа у Ивана есть любовь и прощение, это самая истина, которая сильнее слов.

"Я тоже вижу твое страдание и потому, несмотря на твои заблуждения, я тебя тоже люблю".

Отцеубийство совершилось. Рука преступника не дрожала, и он не жалел убитого даже и тогда, когда решил покончить с собой.

Физическое уничтожение отца есть и моральное уничтожение сына. Сын должен пострадать и искупить свою вину, чтобы возродиться. По Достоевскому, все дети Федора Павловича виновны и потому все отвечают за преступление.

Алеша за то, что в минуты слабости забыл о наставлениях Зосимы и пошел к Грушеньке "злую душу найти", вместо того чтобы быть рядом с Дмитрием и предотвратить катастрофу. Дмитрий виновен в том, что убил отца в своей душе и мысленно совершал убийство несколько раз. Для Алеши признать свою вину значит возвратиться к прежнему пути и соблюсти наставления Зосимы, а для Дмитрия - это полный перелом в жизни, разрыв с прошлым (однако не с воспоминаниями). Что касается Ивана и Смердякова, то тут дело обстоит намного сложнее. Иван убивает отца в своих желаниях и этим уже отрицает самого себя. Смерть родителя ведет к окончательному краху его теории, хотя о возрождении героя еще не может быть и речи. А Смердяков? Он не только желал смерти отца, но и на деле осуществил это желание. Смердяков не мог бы возродиться, ибо для этого он слишком слаб и не способен к такому подвигу. Он все время пытался избежать ответственности за убийство, но когда почувствовал, что это невозможно, предал себя смерти.

Как обычно трактуют, Иван - умственный руководитель убийства, Смердяков - "передовое мясо", по выражению самого Ивана, слепой исполнитель. Так ли это на самом деле?

"Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело ваше и совершил" (15,59). Однако Смердяков лукавит, точнее прямо лжет. Он совсем не лакей, раб идеи своего господина. Он намного самостоятельнее, чем хотел бы теперь, после убийства, думать о себе. Он - убежденный западник, ненавидит Россию, а само его западничество пошло до невозможности и не идет дальше мечты о "лакированных сапогах" и совсем не похоже на преклонение перед Западом Ивана, для которого Европа - "дорогое кладбище". Более того, с самого начала Достоевский представляет его как прирожденного злодея, безбожника, способного на самые низкие поступки. Вспомним, как в детстве он "любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией" (14, 114), махая чем-нибудь над ними, как поп - кадилом. Хорошенькая детская забава! И разве Иван научил его этому? А как хладнокровно и изобретательно готовит он убийство отца! Нет, тут не лакейство, не слепое подчинение. Тут - искусство, выдумка, злое вдохновение.

Смердяков чувствует глубокую обиду против всех, против самой жизни, он ранен в своей гордости самым фактом своего рождения ("от Смердящей произошел" - 14, 204). И он никого не любил, Алешку презирал, а отца, Дмитрия и Ивана ненавидел. Раненая гордость ждала часа мести. Все виноваты перед ним за его унижения - но он не смел ничего предпринять, пока сам Иван, вернее, теория Ивана не пошла ему прямо навстречу. "Все позволено" - то слово, тот теоретический толчок, который был нужен Смердякову, чтобы решиться. Конечно, Смердяков не убил бы, если бы не заразился идеей Ивана, но нельзя сказать, что "вседозволенность" отравила его: эта теория оказалась слишком ему по душе. Циник, влюбленный в свою ненависть, - и, однако, трус - приступает к "делу" только тогда, когда окончательно убеждается, что имеет разрешение от умного Ивана, которого уважает (при всей своей злости к нему). И вот парадокс: Иван превращается в учителя Смердякова и смотрит на него с высоты своего ума, а Смердяков, со своей стороны, пользуется Иваном, прагматизирует его теорию, чтобы совершить преступление, освобождая себя от всякой ответственности, потому что нельзя никого обвинять, когда все позволено. А если теория эта ошибочна? Тогда отвечает Иван. Таким образом, Смердяков нашел форму избавиться от ответственности перед самим собой, да и перед законом также не отвечать.

А что Иван? Так ли уж для него все позволено? Иван -в одержимости. Не сам он руководит своими мыслями, а мысли руководят им. И все же он не идет на преступление, несмотря на то, что "все позволено". Как раз бездействие Ивана говорит нам, что всегда есть что-то, что его останавливает. И это - постоянное тяготение к Богу. Вот та сила, которая не дает ему упасть до конца. Иван никогда не верил в свою теорию полностью: она -маска, мертвая материя. Совесть задыхается в этой маске и ищет воздуха, чтобы жить.

Иван постоянно чувствует какое-то раздражение против Смердякова и против себя. Что-то омерзительное ощущает он в своей "дружбе" с ним. Он понимает, что от Смердякова можно ожидать всякой мерзости, и все-таки именно с ним ведет долгие беседы и внушает свою теорию. Сначала - для забавы, ибо барин скучал и нашел дома очень любопытное существо, потом - ради эксперимента, не зная сам, для чего нужен ему этот эксперимент, и не замечая, что Смердяков - вовсе не такой уж простой и наивный ученик. А у Смердякова свои планы. Он понимает, что пришло время действовать, и со своей стороны начинает "давить" на Ивана.

Слова "Видишь... в Чермашню еду" (14, 254) Смердяков принимает за разрешение на убийство. Действительно ли Иван ему разрешил? Это очень тонкий вопрос. С одной стороны, Смердяков подумал так, ибо хотел так подумать. С другой - Иван все-таки чего-то ждал от него и где-то в глубине сердца ощущал, что их разговор - не простой разговор. Именно поэтому, подъезжая к Москве, он говорит себе: "Я подлец!" (14, 255). Да, Смердяков не был только послушным орудием. Но то, что он не был послушным орудием, не снимает с Ивана его вины. Иван не верит во "все позволено", но он желает смерти отца. В этом не ошиблись ни Смердяков, ни Алеша. В какой-то мере, подсознательно, он, действительно, готовит Смердякова к убийству. Именно поэтому говорит Катерине Ивановне: "Если б убил не Дмитрий, а Смердяков, (...) то, конечно, убийца и я" (15, 54).

«Я только одно знаю (...) Убил отца не ты. (...) Я тебе на всю жизнь это слово сказал: "Не ты!"» (15, 40). Так говорит Ивану Алеша. Но для него эти слова звучат словно "убил и ты". Впрочем, что такое это "не ты"? Это та часть "я" героя, от которой он отрекается, которой мучится, которую жаждет преодолеть. Затем в разговоре всплывает образ некоего "третьего": "Ты был у меня ночью, когда он приходил..." (15,40). Кто этот "он"? "Он" и значит "не-я" (или "не-ты", если говорить от имени Алеши). Иван чувствует, что именно этот "не-я", или "он", помог Смердя-кову. Не случайно сам говорит лакею, узнав об обстоятельствах убийства отца: "Ну, значит тебе сам черт помогал" (15, 66) (сравните с восклицанием Мити во время допроса: "Ну, в таком случае отца черт убил").

Да, так и есть. "Не-я" - это черт, который посещает Ивана. Этот черт - кошмар Ивана, "самое низкое", что сидит в нем, и потому - это он сам, это то, от чего пока Иван не может убежать. Несмотря на все свое желание: "... я бы очень желал, чтоб он в самом деле был он, а не я!" (15, 87). Но это невозможно, потому что Иван тоже виноват.

Часто образ черта связывают с образом Смердякова. В конце концов, ведь и сам Иван называет его лакеем. Однако мне кажется, не только Смердяков прячется под пиджаком черта. Судите сами: Иван называет черта приживальщиком, и черту это очень нравится. Старый шут, он любит представляться и живет "как придется, стараясь быть приятным" (15, 83). Стоит ему открыть рот, и тогда, как бы само собой, вылетают всяческие анекдоты. Сладострастник, он наслаждается своими шутками и испытывает какое-то высокое, эстетическое чувство, когда они ему удаются. Ужасно любит жизнь, поэтому мечтает воплотиться, "но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую, семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит" (15,74). Иногда - для позы - говорит по-французски и врет с легкостью необыкновенной. Сочиняет на ходу свои истории, вежливо выражается и дразнит "по-джентльменски". Мелкий черт, он похож на обедневшего помещика, лет под пятьдесят. Одно из его любимых выражений - "ей Богу". Смешно? Но так и есть.

Может быть, вы уже догадались, о ком пойдет речь? Теперь сравните: ему 55 лет и любит жизнь с неудержимой силой. Ему нравится, когда люди смотрят на него. В эти моменты он представляется, позирует, лихорадочно жестикулирует, изображая высокое достоинство даже тогда, когда поступает гадко. Вот что он сам говорит о себе: "Ваше преподобие. (...) Вы видите пред собою шута приятным быть. (...) В эти секунды, когда вижу, что шутка у меня не выходит, у меня, ваше преподобие, обе щеки к нижним деснам присыхать начинают, почти как бы судорога делается; это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал. Я с рождения, все равно, ваше преподобие, что юродивый; не спорю, что и может, во мне заключается, небольшого, впрочем, калибра. " ((14, 38-39) курсив мой. -ХЛ. Ф.).

Так говорил Федор Павлович Карамазов в келье старца Зосимы, ожидая от него "великих словес", так же как Иван теперь сидит и ждет подобного от черта. Я не осмеливаюсь сказать, что Достоевский хотел сознательно воскресить в кошмаре Ивана убитого отца. Но тонкость интуиции писателя нашла сильнейший ход, чтобы изобразить психологическое смятение Ивана, который в своем отчаянии сначала обвиняет себя в отцеубийстве, а потом возвращает отцу жизнь, но перерождает его в виде черта, смешного, но страшного. Достоевский уловил главный импульс, действующий в подсознании Ивана. Черт - это мертвый отец, который приходит к сыну его забавлять. По-прежнему Иван ненавидит отца, теперь в шкуре черта "небольшого калибра", с той лишь разницей, однако, что жизнь Федора Павловича прекратилась и нашла себе новое место в мире призраков собственного сына.

Итак, черт - это сочетание самых мелких и низких качеств отца и сына. Через этот кошмар подсознание Ивана выходит на поверхность, воплощается и забавляется его страданием. Галлюцинация - это не только самоосуждение Ивана, но и насмешка над собой, над собственной жаждой веры (вспомним как черт мечтает о том, чтобы войти в церковь, поставить свечку, помолиться Богу и как-нибудь даже "рявкнуть осанну").

Большой ритор и не меньше чудак - в стиле Федора Павловича - черт знает, как обращаться с Иваном, знает, что, когда и как сказать, чтобы достичь своей цели. Что это за цель? Только доказать, что он есть? Казалось бы так. Однако черт говорит, что хочет спасти душу Ивана: «... Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб - да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, "в отцы пустынники и в жены непорочны пожелаешь вступить" (...)

- Надо же хоть когда-нибудь доброе дело сделать» (15, 80).

Старый шут иногда шутит слишком серьезно. Порождение угрызений совести Ивана, он готовит путь его духовного обновления, если только Иван сможет выздороветь.

Главный вопрос, который мучит Ивана, есть существование Божие. Раздвоение личности героя связано не только с его соучастием в смерти отца, но и с его неспособностью разгадать тайну мироздания, а для такого мыслителя, как Иван, это означает жить в аду. Из ада же приходит его гость и на вопрос: "... есть ли Бог или нет?" отвечает: "... ей Богу, не знаю". Вот великие слова черта! Они ничего не открывают Ивану, а только ужесточают его муки. Но черт и не мог отвечать иначе, ибо он - воплощение сомнений Ивана.

Идеи Ивана о Боге и о будущей гармонии не всегда были такими, какими являются они перед нами в романе (в главах "Бунт" и "Великий инквизитор"). Черт рассказывает "поэму" Ивана "Геологический переворот", и как раз в пересказе черта впервые нам открывается, что Иван когда-то думал о возможности гармонии на земле без Бога. По Ивану, человеку всегда мешала идея Бога, так как она направляла его мысль и деятельность по ложным путям и искажала правду о мире. Уничтожив идею Бога, человечество объединится для раскрытия тайн природы и возьмет от жизни все, что она может дать для счастья всех. Далее описывается земной рай любящего, но смертного и безбожного человечества, с той только оговоркой, что, раз эта истина - о несуществовании Бога - пока не осознана, то я, осознающий ее, могу устроиться на новых началах, ибо стою особняком среди людей, я выше их, имею право на все, мне все позволено.

"Все это очень мило; только если захотел мошенничать, зачем бы еще, кажется, санкция истины?" (15, 84).

Разумеется, земной рай, который черт изображает от имени Ивана, не похож на согласный муравейник Великого инквизитора. Иван никогда не был на его стороне. В "Геологическом перевороте" нет стремления успокоить совесть слабых бунтовщиков, которое мы находим у Инквизитора. Иван имеет в виду другое - возвышение гордого человечества, соединенного в общем братстве. Точнее - имел в виду. В романе герой появляется уже совсем разочарованным в человеке, не верит ни в какой земной рай, у него осталась лишь теория вседозволенности, а о счастье людей речи уже не ведется. Если вспомнить главу "Бунт", то мы увидим, что Иван кончил большим скептиком. Он отрицает не только Бога, но и общество, и сам мир, воспринимая его как "чертов водевиль" и считая человека подлым и низким созданием, достойным такой роли. И в то же время примириться с этим не может. Более того, теория вседозволенности уже не кажется ему незыблемой, тем более, что именно она привела к отцеубийству. И хотя Иван пока еще совсем не отрекается от своей теории, появление черта доказывает, что она доживает последние дни, ибо черт в своем роде - самосуд Ивана. Иван презирает себя и устраивает себе настоящий "страшный суд". Устами черта он говорит себе - после своего решения признаться в суде: "Ты идешь совершить подвиг добродетели, а в добродетель-то и не веришь" (15, 87). "Пойдешь, потому что не смеешь не пойти. Почему не смеешь, - это уж сам угадай, вот тебе загадка!" (15, 88). И дальше: "Le mot de l'enigme, что я трус" (15, 88).

Иван обвиняет себя и не ищет себе прощения. Гордому человеку трудно признать, что он оказался обманутым самим собой, ему бы и хотелось забыть, спрятаться подальше от собственного суда, чтобы время повернулось вспять и никогда этого не было, но черт... проклятый черт! Он не дает покоя Ивану, он говорит ему то, что сам Иван не смеет себе сказать, он из угла, тихо смеясь, шепчет ему подлую правду, а потом исчезает на время. Нет, он не отступает, он где-то там прячется, караулит, а когда Иван начинает отвлекаться, вновь появляется и вновь судит его. Ах, как бы Иван желал избавиться от этого кошмара! А черт опять-таки здесь, где-то рядом, "рявкает" список преступлений, в которых обвиняется Иван, и читает приговор. Боже, что он дал бы за две секунды радости! А радостей-то нету, они пошли искать других, более подходящих людей и нашли Дмитрия, которому готовится человеческий суд. Дмитрий? Фу! Ненавижу, "изверга ненавижу! Гимн запел!" (15, 88).

Иван завидует Дмитрию за то, что тот в своем страдании нашел, от чего ликовать, а он сам, напротив, не знает, на что опереться. Мир - его мир - мало-помалу разрушается, и Иван всем существом ощущает, как приближается бездна, глядится ему в глаза и повторяет его имя. Нет, Иван не кончит самоубийством: он - Карамазов, слишком любит эту жизнь, даже "вопреки логике", черт не толкнет его на это, да и сам черт - Карамазов, мечтающий так полнокровно воплотиться. Черт не хочет погубить Ивана: пусть больше никогда Карамазов не убьет Карамазова! Черт сказал, что он старается для спасения Ивана, и по-своему был прав. Спасти Ивана можно только в случае, если он окончательно и безоговорочно признает свою вину и нелепость своей теории. Кошмар Ивана появляется как раз после того, как в его душе раздался тот гром, что был необходим для его освобождения из состояния одержимости. Да, надо было убить идею, а не человека! И черт, пожалуй, очень хорошо исполнил свою миссию. Безжалостно? Да. Но не было другого выхода, раз речь шла об одержимости. Черт "заклинал злого духа" и заставил Ивана признаться в несостоятельности своей теории и, следовательно, в своей вине. Однако это не значит, что Иван уже спасен. Далеко не так! Пока он только пойдет на суд, и не из любви к Дмитрию, а из гордости, презирая всех и себя, признает свое участие в убийстве и скажет: "Ну, освободите же изверга... он гимн запел, это потому, что ему легко! (...) Ну, берите же меня вместо него" (15,117-118). Иван, как видим, хочет не столько спасти Дмитрия, сколько не увеличивать долю своей вины. Пока отношение Ивана к людям не изменилось, и потому ему так тяжело. Изменится ли оно когда-нибудь? Возможно, но не будем торопиться. Первый шаг сделан, первый камень нового здания уложен. Построится ли оно до конца?

ФИЛОСОФИЯ ОТРИЦАНИЯ

"Понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой и брат мой... понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана!" (14, 220). Так спрашивает Алешу Иван, обнажая главную причину своего неприятия мира. Иван взбунтовался и не щадил ни Бога, ни человека. Вся человеческая история для него - непрерывная и трагическая цепь нелепостей, которой мир отрицает себя. За нее отвечают и Бог - если только Он есть - и человек. Бог - как несовершенный творец, а человек - как соучастник мирового зла. Говорят, наша планета есть, в своем роде, космический корабль. Хорошо!.. Но для Ивана эти дикие и жестокие животные - называемые людьми - превратили ее в космическую помойку, где обитает "мечтательная дрянь" и где никто никому не брат. В мире чуждых друг другу людей даже возможное бытие идеального высшего существа не оправдывает ту ахинею, о которой говорит Иван Карамазов. Он приходит к выводу о бессмысленности человеческого (в том числе и собственного) существования. Разумеется, там, где нет смысла, все позволено, и неважно в этом отношении, есть ли Бог или нет. Но если нет Бога, то тем более все позволено, ибо в самой природе нет ничего, что заставляло бы человека соблюдать нравственный закон любви. Это, конечно, очень даже понятно: с дикими животными говорить о нравственности просто смешно.

При таком порядке вещей Ивану кажется неуместным мечтать о будущей гармонии, вернее - о ней можно мечтать, сколько угодно, но нельзя ее строить на основе страдания предыдущих поколений, призванных ее "унавозить". И с этой точки зрения бунт Ивана не есть стремление к самоутверждению, а скорее, желание отстоять справедливость. Таким образом, совесть находит в Иване своего рыцаря, готового отстаивать свою правду, которая, по его мнению, есть единственная подлинная правда.

К великому огорчению Ивана, он тоже один из всех этих мечтателей о гармонии будущего, хотя и издевается над ними и от гармонии этой отталкивается. Мир ему не понятен, и потому он решает оставаться при факте. А факты отрицают Бога и его творение, отрицают человека, его надежды и идеалы. Поэтому у Ивана нет целей, нет деятельного стремления к идеалу. Он бунтует против всего, но и лучшего ничего не находит. И вообще, если жизнь - фарс, то зачем стараться сделать ее немножко серьезнее, если она все равно фарс и ничего кроме фарса? Для Ивана - великого пессимиста - все бесполезно: будущая гармония не искупает истории, которая есть непрерывная цепь преступлений. Сама история осуждает человека, и светлое будущее не спасает от этого осуждения, ибо гармония невозможна без справедливости, а последняя навеки нарушается, когда проливаются первые неотмщенные слезы.

Вот почему Иван отказывается от гармонии "из любви к человечеству". Это приводит к безвыходному парадоксу: люблю человечество, но не делаю ничего для него, ибо это все равно бесполезно.

Иван "из любви к человечеству" возвращает билет в гармонию, но при этом считает своих "любимых" дикими животными, по отношению к которым все позволено. Такой вот замечательный парадокс. Иван часто переходит от реального, конкретного бытия к царству отвлеченности. Он чаще любит отвлеченно, реже - конкретно, глубоко чувствует неустроенность мироздания и страдает за все и за всех, но не сопереживает каждому в отдельности. Он любит прежде всего издали, а ненавидит или презирает вблизи. Суровый и даже жестокий с другими, он еще беспощаднее с самим собой. Теоретик вседозволенности, Иван осуждает себя сначала через собственный бунт (бунтует потому, что многого не позволено), а потом через свое неприятие убийства отца.

что он есть.

Отрицание Ивана никуда не ведет. Оно заставляет его замкнуться в мире отвлеченности и изолировать себя от всех людей, как остров в мировом океане. Иван живет один и один умирает, несмотря на свою жажду жизни. В чем спасение? Карамазовщина (отцовская ипостась) только разъединила его с самим собой. Однако в нем есть и другое (материнское) начало, которое борется за него и не хочет покинуть его в отчаянии одиночества. Иван не должен погибнуть, и мать до конца будет его оберегать.

Борьбу за Ивана ведет не только мать. Алеша тоже не оставляет его. Любимый ученик Зосимы, Алеша своего рода Иоанн Богослов, что несет слово Христа, своего учителя, миру. Так же как Христос возвращает поцелуй Великому инквизитору - Иуде, так посланник Бога Алеша распространяет правду Божию и целует Ивана-Павла, который начинает путь раскаяния.

Но путь раскаяния долог и мучителен, и он, по Достоевскому, ведет ко Христу. Поэтому не странно, что Иван отрицает Бога, но чувствует необходимость верить в него. Эта необходимость, этот голос сердца не осознаны Иваном, но глубоко ощущаются им. Вот почему Божий посланник Алеша способен действовать иногда на него в качестве духовного руководителя.

Иван заболел, когда увидел результаты своей теории, своего отрицания, когда его сердце сказало ему, что все "ложь во лжи", что не все позволено. На том, что ум довел до высоты логических формул, правящих человеческими поступками, сердце, совесть не оставили камня на камне. Болезнь - это отрицание формулы, поражение циника. До этого Иван только и делал, что издевался над жизнью, несмотря на свою любовь к ней. Он наслаждался, осуждая ее, создавая свои умозаключения, в которых, быть может, был искренним, но вспыльчивым и страстным. Когда Иван почувствовал, как рушится его мир, он вдруг понял, что вся его игра разума - бред "бестолкового мальчика".

себя способным бросить кубок. Смириться? Но он и сошел с ума потому, что не сдался, а дошел до такого максимального напряжения, что не вынес. Иван сошел с ума, но не покорился. Ему стало обидно, что в этой сатире-жизни он оказался самым смешным и самым обманутым. Это трагедия, над которой стоит смеяться! Посмеемся, посмеемся! Может, и жить будет полегче. Человеческие трагедии такие смешные! Боже мой, почему трагедии такие смешные!

Иван - несмиренный сумасшедший. Его "все позволено" только увеличило долю мирового зла, против которого так страстно и так искренне он восстал. Дисгармония усилилась, и Иван в этом виновен. Однако внутри него живет семя возрождения: ему хочется жить, "хотя бы вопреки логике". В Иване непрерывно растет такая жажда любви, что иногда "любишь человека сам не зная за что", т. е. сердце медленно, но упорно разрушает стены, воздвигнутые рассудком. Но найдет ли Иван путь спасения? Думаю, Достоевский ведет его как раз к этому. И это спасение может быть только во Христе и со Христом.

Первое, что указывает на возможный дальнейший путь Ивана, это уже упоминавшиеся выше слова старца Зосимы, в которых прямо говорится о невозможности для Ивана окончательно отречься от веры в Бога и бессмертие, хотя и в том, что Иван обязательно поверит, старец не убежден. Другой намек Достоевского на будущее Ивана я вижу в беседе Зосимы с госпожой Хохлаковой. Во многих местах романа ведется своего рода внутренний спор между Иваном и Зосимой и советы старца Хохлаковой кажутся мне обращенными и к Ивану тоже. Госпожа Хохла-кова спрашивает, как ей уверовать. И ответ Зосимы таков: "доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно" "опытом деятельной любви": "Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться в бытии Бога, и в бессмертии души вашей" (14, 52).

Иван хотел найти доказательства существования Бога и нашел только факты, это существование отрицающие. Умом хотел постигнуть то, что, как говорит Зосима, постигается только сердцем. Иван чувствовал себя неспособным любить ближних, но при этом волновался и болел душою за человечество, любя его отвлеченной любовью, а не "деятельно и неустанно", между тем как только деятельная любовь ведет к вере. Впрочем, в романе Иван все-таки один раз по-настоящему следует совету Зосимы. После третьего свидания со Смердяковым, решившись пойти в суд и показать на себя, он увидел на дороге пьяницу, которого ранее столкнул в канаву. Пьяница уже замерзал, и Иван спас его. Таща пьянчужку в участок и хлопоча о докторе, он испытывал огромную радость. Первый акт деятельной любви, о которой говорил Зосима, сблизил его с Богом, и в любви Божией он утешил себя.

"Главное, - говорит Зосима госпоже Хохлаковой, - убегайте лжи, всякой лжи, лжи себе самой в особенности. Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в нее каждый час, каждую минуту. Брезгливости убегайте тоже и к другим, и к себе, то, что вам кажется внутри себя скверным, уже одним тем, что вы это заметили в себе, очищается" (14, 54).

долго прятался. Алеша думает об Иване: "Бог победит! (...) Или восстанет в свете правды, или (...) погибнет в ненависти, мстя себе и всем за то, что послужил тому, во что не верит" (15, 89). Юноша дает здесь два противоположных пути для Ивана. Но есть в романе другие места, где прямо говорится, что Иван будет спасен. О том, что Иван выздоровеет, говорит Катерина Ивановна, и мы понимаем, что речь идет не только о физическом, а прежде всего о духовном недуге. А вот слова Мити, сказанные в разговоре с Алешей: "Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему жить, а не нам. Он выздоровеет" (15; 184).

Наконец, еще одна примечательная деталь. Иван заболевает белой горячкой. И Достоевский отнюдь не случайно выбирает для своего героя именно такую болезнь. Вот эпизод Евангелия от Луки: "Вышед из синагоги, Он вошел в дом Симона; теща же Симонова была одержима сильною горячкою, и просили Его о ней. Подошед к ней, Он запретил горячке; встала и служила им" (Лк. 4:38-39; курсив мой. - ХЛ. Ф.). Случайна ли эта параллель, и если да - то не слишком ли много "случайностей" насчет будущей судьбы Ивана?

голос сердца разумом, но в нем оно не молчало. Особенность Ивана в том, что он переживает очень сильные "головные чувства", Зосима же против интеллектуализма героя говорит так: "Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным" (14, 290). Достоевский устами Зосимы отрицает "головной" подход Ивана к вопросу о Боге, ибо "корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных" (14, 290), стало быть, чем больше наши идеи зависят от земли, тем больше они отходят от истинного бытия.

Иван спасется. Достоевский сам его не оставит, потому что страстно любит его. В лице Ивана он любит свои сомнения, не потому, что они - сомнения, а потому, что через них он ищет смысла и правды в бытии человека. Достоевский ведет не борьбу против Ивана, а борьбу за него (и тем самым за себя и за все человечество). Крестный путь Ивана идет от моральной изоляции к новой встрече с матерью, а через нее с русской землей и с Богом. И к этому тоже относятся слова Зосимы: "Сие последнее буди, буди".