Н. Н. Подосокорский
КАРТИНА НАПОЛЕОНОВСКОГО МИФА В РОМАНЕ "БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ"
Наполеон же внутренне господствует во всех нас, в наших государствах и армиях, в нашем общественном мнении, во всем нашем политическом бытии, причем тем больше, чем меньше мы это сознаем.
Освальд Шпенглер1
"Братьях Карамазовых", Достоевский предполагал, что читатель знаком с его предыдущим творчеством. За три десятилетия писатель создал грандиозную "Наполеониаду", которая охватила целый комплекс проблем, связанных с функционированием наполеоновских легенд и идей в русской и европейской культуре. Еще А. С. Пушкин во второй главе "Евгения Онегина" сказал знаменитое: "Мы все глядим в Наполеоны..." Темы наполеонизма как конкретно-исторического выражения наполеоновского мифа в той или иной степени касались все значительные русские писатели XIX столетия, но наиболее полно русская национальная специфика этого явления была раскрыта именно Достоевским.
В записях к "Дневнику писателя" за 1876 г. Ф. М. Достоевский, отмечая чрезвычайную размытость идеи любви к человечеству, вспомнил о Наполеоне I: "Но как вселить любовь к всему человечеству как к одному лицу. Из расчета, из выгоды? Странно. Почему мне любить человечество? (...) А как у меня вдруг явится расчет другой? Скажут, фальшивый. А я скажу, а вам-то какое дело - я и сам знаю, что фальшивый, но ведь фальшивый-то в общем, в целом, а пока я и очень, очень могу проявиться своеобразно, для личности, для игры, по личным чувствам. Проявился же Наполеон I, а ведь уж наверно в идее ничего не лежало из любви к человечеству. Впрочем, эта идея возбудит спор, и я оставляю себе разъяснить ее в дальнейшем, но здесь скажу лишь, что идея любви к человечеству есть одна из самых непонятнейших идей для человека как идея". Последний роман писателя в числе прочих глобальных задач должен был разъяснить и идею любви к человечеству, обездоленному и несчастному, "оставленному Богом в царстве мрака и несправедливости". Многочисленные спасители человечества - диктаторы XIX-XX вв. от Наполеона I до И. В. Сталина - мечтали устроить счастливое общество на разумных основаниях, изменив неустраивающий их мир по-своему. Однако существовало также множество наполеонов малых, "не командовавших ни одною егерскою ротою", которые строили свои планы в уединении и безвестности и томились духовной жаждою скорого подвига, мечтали о собственном "тулоне", чтобы из "нуля" разом стать "единицей". Каждый из них находил в наполеонизме что-то свое, но среди хаоса честолюбивых замыслов и самоотверженных проектов было и нечто общее.
Говоря условно, развитие наполеонизма предполагает два этапа: 1) этап революционный, когда из на политическую сцену выступает джентльмен "с ретроградной и насмешливой физиономией", призывающий бросить все благоразумие к черту, чтобы "опять по своей глупой воле пожить", и 2) этап бонапартистский, когда джентльмен с ретроградной физиономией приходит к власти, устанавливая деспотическое правление. Смену этих этапов чётко выразил Стебельков в романе "Подросток",' используя исторический первопример: "Была во Франции революция, и всех казнили. Пришел Наполеон и всё взял. Революция - это первый человек, а Наполеон - второй человек. А вышло, что Наполеон стал первый человек, а революция стала второй человек" (13, 182). Сочетание революционности и деспотизма, желание "проявиться своеобразно, для личности, для игры, по личным чувствам" в период кризиса старых общественных установлений составляет особенность наполеонизма. Не одолеть Революцию, но потеснить ее, сделав "вторым человеком", -такова задача Наполеона, который, по словам глубочайшего русского поэта Ф. И. Тютчева, всю Революцию "носил в самом себе..."2.
Хотя действие романа "Братья Карамазовы" происходит в середине 60-х годов (более точно в 1866 г.), произведение вобрало в себя многие черты эпохи 70-х годов. Обострение всеобщего национального вопроса, проблема соотношения национальной политики и нравственности, взаимоотношения России и Европы - всё это с новой, невиданной ранее силой будоражило умы современников. Н. Я. Данилевский в труде "Россия и Европа" заметил, что "обоим Наполеонам суждено было, сознательно или бессознательно, выдвинуть на первый план вопрос о политическом значении народности..."3. Действительно, решение национального вопроса многие связывали с деятельностью одного харизматического лидера, народного вождя. В пореформенной России ожидание Наполеона, который бы сплотил славянство под русским знаменем и вывел Россию на подобающее ей место в Европе и мире, витало в воздухе.
Старые антинаполеоновские ярлыки начала века ("корсиканское чудовище", "людоед", "лютый волк в европейской овчарне") давно потеряли свою актуальность и вызывали в обществе лишь усмешку; зато известный наполеоновский интеллект, его неутомимая деятельность на благо отечества в трудные времена, замечательная работоспособность и неприхотливость в повседневном быту, а главное, неуловимое обаяние тщеславия (то, что Л. Н. Толстой назовет "искренностью лжи"4) -все это давало Наполеону гораздо более высокую оценку в сравнении с теми, кто тогда управлял народами Европы. Но оставалась неразрешенной другая проблема - проблема Наполеоновой религии.
В одной из редакций рассказа "Честный вор" Достоевский привел народное предание о Наполеоне, который отказался принять русскую веру (2, 425-426). Вера самого Наполеона многими воспринималась как антихристианская, а сам Наполеон как Антихрист. Притязания этого "Агамемнона царей" на священность своей власти настораживали и пугали одних как знамения восхищали и покоряли других как основы новой морали; но, так или иначе, самовольное возложение императорской короны Наполеоном на свою голову всеми воспринималось как пришествие как претензия не только на кесарево, но и на Божье право. В стихотворениях, посвященных Наполеону поэтами Золотого века, особое значение приобрела "злодейская порфира", "железный венец" великого исполина. А в сознании масс долго еще звучало раскатистое эхо громогласных слов: "Бог дал мне корону, и горе тому, кто ее тронет!".
Впервые в романе о Наполеоне вспоминает в беседе с Марьей Кондратьевной поющий "о царской короне" Смердяков. Непризнанный член карамазовского семейства признается, что ненавидит Россию и желает уничтожения ее армии:
"- Я не только не желаю быть военным гусариком, Марья Кондратьевна, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с.
- А когда неприятель придет, кто же нас защищать будет?
- Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с" (14, 205).
Смердяков, познания которого в истории ограничивались десятью страницами из "Всеобщей истории" Смарагдова и, по-видимому, беседами с весьма начитанным Иваном Федоровичем, не только готов идти за Наполеоном, но откровенно жалеет о неудавшемся порабощении "Наполеоном французским первым" России. Особую неприязнь он питает и к верному слуге дома Карамазовых - старику Кутузову (очевидно, сходство фамилии последнего со знаменитым полководцем, снискавшим славу победителя армии "двунадесяти языков", не могло импонировать этому почитателю Наполеона). Ненависть свою к отечеству и преклонение перед всем французским и заграничным Смердяков мог унаследовать от Федора Павловича, который любил за коньячком ругать Россию по-русски и по-французски: "А Россия свинство. Друг мой, если бы ты знал, как я ненавижу Россию... то есть не Россию, а все эти пороки... а пожалуй, что и Россию. Tout cela c'est de la cochonnerie [Все это свинство (франц.)]" (14, 122).
Ответ Смердякова Марье Кондратьевне затрагивает и тему родства двух Наполеонов. Так, он называет Наполеона первого Наполеона "нынешнего". В комментарии к Полному собранию сочинений (ПСС) справедливо отмечено: "Наполеон I не был отцом Наполеона Ш, о котором говорит Смердяков. Наполеон Ш был сыном брата Наполеона I - Людовика Бонапарта, короля Голландии" (15, 550). Стоит вспомнить, что тема эта интересовала и других героев Достоевского. В "Записках из Мертвого дома" "самый решительный, самый бесстрашный из всех каторжников" Петров спрашивал Горянчикова о Наполеоне Ш: действительно ли тот "родня тому, что в двенадцатом году был?" (4, 83). Вопрос о родстве двух Наполеонов разрешается Смердяковым не с точки зрения непосредственной исторической достоверности, но путем своеобразной логики: не было бы Наполеона I - не появился бы на свет и Наполеон нынешний.
Нечаянный свидетель тирады о Наполеоне в главе "Смердяков с гитарой" - Алеша Карамазов - в следующей главе "Братья знакомятся" вновь слышит о знаменитом имени, но уже от брата Ивана. Иван Федорович спрашивает его: "Отвечай: мы для чего здесь сошлись? Чтобы говорить о любви к Катерине Ивановне, о старике и Дмитрии? О загранице? О роковом положении России? Об императоре Наполеоне? Так ли, для этого ли?
- Нет, не для этого.
- Сам понимаешь, значит, для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот наша забота" (14, 212).
страницами ранее о загранице, роковом положении России и об императоре Наполеоне говорил в меру своего понимания двойник Ивана - Смердяков. Исследователями не раз отмечалось, что двойники в романах Достоевского явно проговаривают самые сокровенные мысли героев, те их заветные идеи, которые сами герои проговорить не смеют, придают их теоретическим построениям логическую завершенность. Преклонение Ивана Карамазова перед Наполеоном, о котором он не говорит открытым текстом, в данном случае прими-тивизируется Смердяковым: "... хорошо кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе".
Необходимо отметить, что из вопросов Ивана, обращенных к Алеше, читателю непонятно, о каком именно Наполеоне он не желает говорить; хотя в указателе имен ПСС это упоминание и отнесено к имени Наполеона I (17, 469). Наполеон Ш, над полицейским режимом которого иронизировал Миусов в келье старца (14, 62), несомненно, приковывал к себе внимание в 1866 г. многими событиями: экономический кризис во Франции, мексиканская авантюра, вызывающая удивление пассивная политика правительства Второй империи во время австро-прусской войны 1866 г., завершившейся триумфом Бисмарка, наконец, годом раньше предметом широкого обсуждения была книга Наполеона III "История Юлия Цезаря" (ставшая одним из идейных источников теории Раскольникова в "Преступлении и наказании"). Безусловно, Луи Наполеон, хотя и "считался тогда главною силою в Европе"5, не мог подобно своему великому дяде стать героем для такого огромного большинства людей, и вовсе не удивительно, что Иван Карамазов, очарованный наполеоновской легендой, не желал говорить о "Наполеоне малом" (В. Гюго), о котором говорили и писали тогда довольно много. Понятно, что слова Ивана напрямую связаны с тирадой Смердякова, но
Смердяков упоминает двух Наполеонов одновременно (!), также не желая говорить о Наполеоне нынешнем ничего, кроме того, что его "отцом" был Наполеон первый. Думается, что Достоевский специально снял все возможные ориентиры, по которым можно было бы установить конкретную историческую личность в речи Ивана. Остается только громкий титул и мифическое имя - "император Наполеон", т. е. символ определенных притязаний и качеств правителя. Таким образом, Иван переводит разговор в иную плоскость: от императора Наполеона и рокового положения России к предвечным мировым вопросам.
Предвечные вопросы Иван Карамазов пытался разрешить в поэме о Великом инквизиторе. Уже В. В. Розанов отмечал, что Легенда не могла быть написана ранее XIX столетия. Место и время действия, а также историческая обстановка в поэме не играют исключительно важной роли. В картине инквизиции в Испании XVI в., в монологах старого кардинала, созданных Иваном, проступают линии мирового исторического развития до и после пришествия Христа, с великой остротой ставятся вопросы о целях и путях этого развития.
разрешив тем самым вековечную тоску по всеединству, охватившую их со времен Вавилонского столпотворения. Инквизитор говорит о великих завоевателях, Тимурах и Чингисханах (в черновиках к роману наряду с ними упоминаются и Аттилы (15,243)), которые "пролетели как вихрь по земле, стремясь завоевать вселенную" и которые, "хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению" (14, 235). Понятно, что католический первосвященник - плод автора XIX в.; в его монологе затрагиваются исторические противоречия, которые раскрылись лишь после ужасов Великой французской революции в наполеоновскую эпоху. Век бесчинства свободного ума и науки, век атеизма и возвеличения рационалистического идеала человека породил непокорных и свирепых бунтовщиков с "гордостью ребенка и школьника", которые, ниспровергнув храмы и залив кровью землю, догадались, наконец, что "хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие". Период смятения и богохульства, т. е. ничем не ограниченной свободы многих, сменился периодом произвола одного, Неудивительно, что старый инквизитор говорит об азиатских властителях, как о восточных "наполеонах". Многие современники и поздние историки называли и Наполеона Великого западным "чингисха-ном", мечтавшим покорить весь мир до "последнего моря". Перед нашествием на Россию в 1812 г. император французов откровенно говорил: "Через пять лет я стану властелином мира, остается только Россия, но я раздавлю ее".
После Тильзита Наполеон, по выражению Н. А. Полевого, "забыл, что есть же всему предел", и с высоты, казалось, недосягаемого, но им достигнутого величия посчитал возможным, как он заявит своим сенаторам, "обеспечить за Францией господство над всем светом", вознамерился, говоря стихами В. Гюго,
Весь мир одушевить Парижем,
В Париже воплотить весь мир.
"Вся Европа составила бы один народ, одно семейство. Везде были бы одни законы, одни деньги, одна мера весов. Я бы потребовал, чтобы не только моря, но и все реки были открыты для всеобщей торговли, чтобы войска всех держав ограничились одной Гвардией Государей [как тут не вспомнить Смердякова, желавшего уничтожения всех солдат. - Н. П.]. Своего сына я сделал бы соцарствующим императором. Кончилось бы мое диктаторское правление и началось бы конституционное. Париж стал бы столицей мира"6.
Такой внимательный читатель Достоевского, как академик Е. В. Тарле, в конце своей знаменитой монографии "Наполеон" отмечал, что "в памяти человечества навсегда остался образ [Наполеона], который в психологии одних перекликался с образами Аттилы, Тамерлана и Чингисхана, в душе других - с тенями Александра Македонского и Юлия Цезаря"7. [Замечательно, что о Великом Македонянине вспомнит отец семейства Карамазовых Федор Павлович (14, 70), а о Божественном Юлии - старший из братьев Дмитрий Карамазов (15, 33). Современный историк, профессор Н. А. Троицкий сказал по-иному: «Во всяком случае, Наполеон строил планы не Аттилы, не Чингисхана или Тимура, с которыми часто сравнивали его враги, а Цезаря или Карла Великого, соединявшего в себе еще и Вольтера. Одни историки (преимущественно французские) восхваляют его планы как прообраз современной политики "объединения Европы", другие (особенно российские) - осуждают как стремление обеспечить на континенте главенство Франции. Думается, здесь одно не исключает другого»8"Разрешите мне еще раз одно сравнение с Европой: в сопоставлении с Чингисханом Наполеон - не более как мелкотравчатое и неудачливое его подобие, к тому же на шесть веков позднее"9.
Великий инквизитор восторгается Чингисханом (или Тамерланом - в данном случае для него эти символические имена выражают одно и то же) точно так же, как Иван Карамазов восхищается Наполеоном. По мысли главного идеолога семьи Карамазовых наполеоны и чингисханы были призваны исправить ошибку Христа, поработить народы, чтобы дать им всемирный покой и счастье. Великий инквизитор стремится пройти наполеоновский путь с другого конца. Если Наполеон, получивший светскую власть, возмечтал о власти духовной, то католический первосвященник, наоборот, имея власть духовную, желает власти кесаря. И то и другое есть, по мысли Ивана, соединение государства и церкви, осуществление которого требует широкого применения насилия и массового кровопролития, ибо ложь лежит в самом основании дела. Намек на то, что сплав наполеона и католического первосвященника представлял собой для Достоевского ужасную химеру, можно найти уже в комической повести "Дядюшкин сон", где полуразвалина-получеловек князь К. был разительно похож на Наполеона и на "одного старинного папу" (2, 365). Герои Достоевского прекрасно понимают, что Восток и Запад может объединить лишь великая имперская идея или мировая религия. Последний герой Нового времени, имевший грандиозные планы разрешить вековую историческую задачу соединения двух полюсов Евразии: Запада и Востока, - Наполеон парадоксально предстает в творчестве писателя через разные свои ипостаси: от Наполеона-Магомета в "Преступлении и наказании" до Наполеона-Великого инквизитора в "Братьях Карамазовых".
Какие цели преследует автор поэмы Иван Карамазов? Понятно, что наполеонизм Ивана - это наполеонизм революционный, как и наполеонизм Раскольникова; так как главное для него - это все-таки не объяснить мир, но изменить его. О "наполеоне русского восстания" Достоевский думал и во время переработки рассказа "Двойник" (1,434) и позднее. Чтобы выдвинуться на первый план из безвестности, достигнуть абсолютной власти в условиях кризиса монархической России, необходим был, как это показали последующие события в нашей стране и еще раньше во Франции, слом старого порядка, всплеск анархии и революционного террора, после которого общество ощущает потребность сильной руки единоличного деспота. Бунт Ивана - это начало любого бессмысленного и беспощадного бунта, т. е. бунт атеистический, когда высшим чудом, тайной и авторитетом становится идея спасения человечества собственными усилиями, воздвижение Града благоденствия на костях и крови своих "неправых" врагов.
Европа для Ивана - это кладбище дорогих ему мертвецов, один из которых - Наполеон. Мистик Иван Карамазов с оглядкой в прошлое мечтает возродить дух Наполеона императора-пророка, законодателя и полководца, который подобно Чингисхану пронесся бы по земле, но уже сознательно в силу национальных корней и ожидает спасения России от Запада. Не случайно прокурор отметит в его характере воплощение нашего "европеизма". Именно потому его, "второго Чаадаева", так раздражало комическое западничество учащего французские вокабулы Смердякова, который "мечтал уехать во Францию, с тем чтобы переделаться во француза" (15, 164); -что он и сам хотел уехать в Европу, прикоснуться к плодам западной цивилизации и европейского просвещения.
В то время когда выходили в свет "Братья Карамазовы" (1879-1880), русский мыслитель Н. Ф. Федоров работал над особым "письмом" к Достоевскому, в котором хотел изложить свою теорию. Письмо это так и не было отправлено - помешала скорая смерть Достоевского, хотя писатель и ознакомился с некоторыми его взглядами в изложении Н. П. Петерсона еще в 1878 г. В позднее вышедшей "Философии общего дела" Федоров также соотносил Наполеона с великими азиатскими завоевателями прошлых веков (в частности, с ханом Батыем)10. Русский кос-мист видел в политике обоих Наполеонов выражение так называемого критико-революционного периода в истории, угрожающего самим основам русского государства и русской народности: "Критико-революционный период кроме влияния, которое он производил на нас, являлся против нас и вооруженною силой в лице Наполеона I и Ш. Наполеон I сам отождествлял себя с принципом этого периода и в то же время объявлял, что мир в Москве был бы завершением задачи века"11. В другом месте со ссылкой на самого Наполеона Федоров расширяет эту мысль: "La cause du siecle etait gagnee, la revolution accomplie [Задача была бы выполнена, революция завершена (франц.)], если бы последний поход Наполеона (1812 г.) был удачен, т. е. дело отеческое погибло бы, и сама земная планета, создавшая в русской котловине для своего самосохранения крепость против промышленной эксплуатации, утратила бы надежду на восстановление"12. Непосредственной победы западной промышленной эксплуатации, "тамошних лакированных сапог" над "нищетой" России хотел и Смердяков, это воплощение "другие порядки" - и это не его пустая фантазия, но логичный вывод из проникнутой европоцентризмом историософской теории Ивана Карамазова.
Есть в романе еще одно упоминание Наполеона, связанное с образом тринадцатилетнего подростка Коли Красоткина. В разговоре с Алешей Карамазовым он даже цитирует слова Наполеона: "Если я о Татьяне, то я вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent [дело женщины - вязанье (франц.)], как сказал Наполеон, - усмехнулся почему-то Коля, -и по крайней мере в этом я совершенно разделяю убеждение этого псевдовеликого человека. Я тоже, например, считаю, что бежать в Америку из отечества - низость, хуже низости - глупость. Зачем в Америку, когда и у нас можно много принести пользы для человечества?" (14, 501).
Кажется, в художественных произведениях писателя это исключительный случай, когда герой непосредственно цитирует подлинного Наполеона13; и это тем более важно, так как цитатой этой (и тем, что с ней связано) фактически завершается многолетняя художественная "Наполеониада" Достоевского. Как пишет Т. А. Касаткина: «Цитата для Достоевского - род заклинания, которым он "вызывает", словно духов, "приводит" в свой текст чужие образы»14"Мальчики" с помощью цитаты "образа Наполеона" по-новому заставляет взглянуть на образ Николая Красоткина в романе.
Примечательно, что Красоткин вспоминает о Наполеоне по поводу того "почему Татьяна не пошла с Онегиным". В речи на пушкинском празднике 1880 г. Достоевский представил Татьяну как "тип твердый, стоящий твердо на своей почве", сказав, что "она глубже Онегина и, конечно, умнее его". В романе "Евгений Онегин" Пушкин показал удивительную встречу Татьяны с Наполеоном в виде чугунной куклы "под шляпой с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом", стоящей в кабинете ее возлюбленного (Гл. 7, XIX). Это место седьмой главы романа привлекло особое внимание автора "Карамазовых", сказавшего в речи о Пушкине следующее: «В бессмертных строфах романа поэт изобразил ее [Татьяну] посетившею дом этого столь чудного и загадочного еще для нее человека. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф. Вот она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и "нравственный эмбрион" останавливается наконец в раздумье, со странною улыбкой, с предчувствием разрешения загадки, и губы ее тихо шепчут:
Уж не пародия ли он?
Да, она должна была прошептать это, она разгадала» ("Дневник писателя", 1880 г., август, глава вторая). Пушкинская героиня нашла объяснение мучившей ее тайне: "глядящий в Наполеоны" Евгений вмиг представился ей такой же чугунной куклой, холодной и бесстрастной, пародией на другую, чуждую ей натуру. Широко известно отношение самого Наполеона к женщинам, который не терпел их самостоятельности и свободомыслия. И вот оказывается, что тринадцатилетний подросток и "неисправимый социалист" Коля Красоткин есть также своего рода пародия на Наполеона. "женского вопроса"; т. е. перенимает от него деспотическое к ним (женщинам) отношение. "Главное, был он очень самолюбив. Даже свою маму сумел поставить к себе в отношения подчиненные, действуя на нее почти деспотически" (14, 463). (Коле удается даже то, что не удается Наполеону, который не имел никакого сколько-нибудь сильного влияния на мадам Мер, даже будучи императором Франции.)
Красоткин соглашается с Наполеоном и в другом. В ПСС слова Коли о бегстве в Америку прокомментированы следующим образом: «Здесь, вероятно, имеется в виду роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?", один из главных героев которого, Лопухов, эмигрирует в Америку» (15,585). Думается, что помимо указанного в ПСС, эти слова имеют и другое, не менее важное значение: отказываясь бежать в Америку, Красоткин соотносит себя не только с Лопуховым, но и с Наполеоном, который после второго отречения имел план бегства в Америку. Главный камердинер Наполеона Луи-Жозеф Маршан вспоминал в своих мемуарах, что еще в Ньоре Наполеон заявил: "Я (...) сяду на первый же корабль, который найду, и отправлюсь в Америку, а уже потом все остальные мои люди могут добраться туда вслед за мной и присоединиться ко мне"15. Н. А. Троицкий описал это следующим образом: "Прибыв в Рошфор, Наполеон узнал, что гавань, в которой стояли уже готовые к отплытию в Америку два его быстроходных фрегата, блокирована английскими кораблями. Французские моряки предложили императору один из двух вариантов с гарантией на успех: либо вывезти его скрытно на малом судне, либо одному из фрегатов ввязаться в бой с английской эскадрой, задержать ее, жертвуя собой, и тем самым позволить другому фрегату с Наполеоном выйти из гавани в океан. Брат Жозеф, похожий на императора, предложил третий вариант -выдать себя за Наполеона и отвлечь от него погоню. Наполеон, не раздумывая, отверг все три варианта. Бегство ради спасения своей особы - это было не для него"16.
Очевидно, что Николай Красоткин солидарен с Наполеоном не только в отношении к женщинам; но он готов поставить себя на место Наполеона в момент после Ватерлоо. План бегства в Америку является последней надеждой для терпящих окончательное поражение наполеонов, последним их планом спасения в трагической ситуации после "ватерлоо". В Америку предлагал бежать Раскольникову Свидригайлов (6, 373). В Америку, как к последнему пристанищу перед своим концом, устремляет свои помыслы и Иван Карамазов. Он говорит Алеше: «А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам: когда к тридцати годам я захочу "бросить кубок об пол", то, где б ты ни был, я таки приду еще раз переговорить с тобою (...) хотя бы даже из Америки, это ты знай» (14, 240). Говоря о том, что "и у нас можно много принести пользы для человечества", Коля считает, что именно в России возможна наполеоновская деятельность всемирного масштаба.
Стоит заметить нечто общее в школьном периоде Красотки-на и юного Бонапарта. Когда Коля стал ходить в школу, а потом и в прогимназию, другие школьники стали над ним насмехаться и дразнить, «но мальчик сумел отстоять себя. Был он смелый мальчишка, "ужасно сильный", как пронеслась и скоро утвердилась молва о нем в классе, был ловок, характера упорного, духа дерзкого и предприимчивого. Учился он хорошо, и шла даже молва, что он и из арифметики, и из всемирной истории собьет самого учителя Дарданеллова» (14, 463). К этому следует добавить, что Красоткин был единственный в классе, кто знал о том, кем была основана Троя. Об основателях Трои он вычитал у Смарагдова (в "Руководстве к познанию древней истории для средних учебных заведений" (15,581)). В черновых набросках к роману Достоевским было также отмечено признание Коли: "Я в географии Иванова (учителя) собью. Из арифметики первый" (15, 315). А вот описание молодого Наполеона, сверстника Красоткина, в период обучения в Бриеннском военном училище, сделанное Е. В. Тарле: "... он смотрел на всех без почтения, без приязни и без сочувствия, очень в себе уверенный, несмотря на свой малый рост и малый возраст. Его пробовали обижать, дразнить, придираться к его корсиканскому выговору. Но несколько драк, яростно и не без успеха (хотя и не без повреждений) проведенных маленьким Бонапартом, убедили товарищей в небезопасности подобных столкновений. Учился он превосходно, прекрасно изучал историю Греции и Рима. Он увлекался также математикой и географией. Учителя этой провинциальной военной школы сами не очень были сильны в преподаваемых ими науках, и маленький Наполеон пополнял свои познания чтением"17.
в этой области намного превосходили знания многих товарищей по полку. Как пишет А. З. Манфред: "Начальник артиллерийской школы в Оксонне (...) сумел заметить способности Бонапарта и в 1788 году назначил его, единственного из младших лейтенантов, членом специальной комиссии, на которую было возложено выяснить лучшие способы бомбометания"18. Коля Красоткин изображен в книге "Мальчики" как "маленький артиллерист". В доме Снегиревых он продемонстрирует искусство своей стрельбы из "бронзовой пушечки на колесках", которую выменял у чиновника Морозова на книжку "Родственник Магомета или целительное дурачество", и расскажет о собственном способе составления пороха (14, 493-494). В главе "Детвора" автором подробно описано то, как Коля обучал подопечных "птенцов", с которыми и прежде любил "играть в солдаты" (14, 467), основам артиллерийского дела: "Всех убьет, только стоит навести, - и Красоткин растолковал, куда положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и рассказал, что бывает откат. Дети слушали со страшным любопытством. Особенно поразило их воображение, что бывает откат" (14, 469). Таким образом, бронзовая пушечка на колесках является здесь как бы атрибутом наполеоновского жребия, от которого, впрочем, Коля откажется у Илюшиной постельки. Противоборство Илюши Снегирева с деспотизмом Красоткина и было для последнего несостоявшимся "Тулоном": Коля помирился со своим бывшим неприятелем и отдал ему свою артиллерию. Намёком на то, что это был именно "Тулон", возможно, является рана, нанесенная Коле детским перочинным ножичком в бедро: во время осады Тулона офицер артиллерии Наполеон Бонапарт получил знаменитое штыковое ранение в бедро19.
Любопытно отметить в числе прочих сходств Красоткина с великим полководцем серый цвет глаз и малый рост. "Серые, небольшие, но живые глазки [Коли] смотрели смело и часто загорались чувством" (14,478). (Ср. описание глаз Наполеона его секретарем Меневалем: "Серые глаза с пронизывающим взглядом были удивительно подвижными"20«Главное, его мучил маленький его рост, не столько "мерзкое" лицо, сколько рост. У него дома, в углу на стене, еще с прошлого года была сделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждые два месяца он с волнением подходил опять мериться: на сколько успел вырасти? Но увы! вырастал он ужасно мало, и это приводило его порой просто в отчаяние» (14, 478).
Разделяющий социалистические и революционные идеи Ракитина, Коля часто ведет себя по отношению к детворе, как деспот, который узурпировал право голоса (не зря он кричит в эпилоге Карташову не вмешиваться в разговор со своими глупостями) и право истины (никому кроме Коли не позволено рассуждать "о таких исторических событиях, как основание национальности" (14,497)). Его, в отличие от другого подростка, Аркадия Долгорукова, наоборот, привлекает "слишком видный жребий (Наполеона, например)". Коля всегда готов предпринять решительный и смелый шаг в жажде славы и подвигов. Думается, в одном красноречивом признании Красоткина выражается суть военной психологии Наполеона, которая в конечном итоге и привела знаменитого полководца к поражению: "Мириться? Смешное выражение. Я, впрочем, никому не позволяю анализировать мои поступки" и чуть далее: "Я иду сам по себе, потому что такова моя воля... И почему ты знаешь, я, может, вовсе не мириться иду? Глупое выражение" (14, 472).
Прежний замысел Достоевского написать роман о детях и о герое-ребенке, а также о "заговоре детей составить свою детскую империю" (15, 438) лишь частично воплотился в последнем его романе. В книге "Мальчики", целиком посвященной детям, читатель увидел лишь "ребенка-императора" (в лице Коли Красоткина) без империи, хотя и исполненного сознания собственного величия. Автор знакомит читателя с образом героя-ребенка, когда культ Красоткина в детской среде уже сложился. Илюша же и вовсе слушал его "как Бога" и лез ему подражать (14,479). У него есть и личный "адъютант" Смуров, который, как говорит о нем Коля: "... всегда был мне предан". От других маленький наполеон требует рабского повиновения, хочет выкурить "вольный душок"; и сам признается, что всю жизнь не может избавиться от "подлого самовластья" (14, 503). Таким образом, Достоевский в финале своей "Наполеониады" показал, насколько глубокие корни пустил наполеонизм в России, проникнув даже в детскую среду.
"воплощение народных начал наших" (согласно характеристике прокурора), чудак, носящий в себе сердцевину целого (по словам самого автора). Алеша в романе как бы сталкивается с тремя видами наполеоновских искушений. Раболепное преклонение перед Наполеоном, великим гением Западной Европы и французской нации - искушение Смердякова. Низведение Спасителя человечества до императора Наполеона, проникнутое величайшим жизненным пафосом в поэме о Великом инквизиторе, - искушение Ивана. Желание самому захватить "слишком видный жребий" - стать Наполеоном -искушение Красоткина. По сути все это - одно искушение, главным проводником которого в романе является Иван Федорович Карамазов. Смердяков и Красоткин лишь развивают его мысли. Не случайно Иван Федорович называет Смердякова "передовым мясом" (14, 122), точно так же, как и Наполеон называл "пушечным мясом" боготворивших его солдат. Коля Красоткин также повторяет некоторые аргументы Ивана относительно мирового порядка и всеобщего бунта, например оба вспоминают в беседе с Алешей известное высказывание Вольтера: "Если бы не было Бога, то следовало бы его выдумать". И здесь, как и в случае с упоминанием Наполеона (о Наполеоне Иван говорит не как о конкретной личности), Иван также не произносит собственного имени автора афоризма, называя его "одним старым грешником в восемнадцатом столетии", т. е. не желает о нем особенно распространяться. Однако это за него делает Красоткин в разговоре с тем же Алешей, восклицая: "Вольтер же не веровал в Бога, а любил человечество?" (14, 500). Это оправдание для грешника ХУШ столетия (перифраза слов Белинского в "Письме Н. В. Гоголю"), слетевшее с уст Красоткина, применяет в скрытом ключе и Иван Карамазов для другого грешника XIX столетия -Наполеона и его исторических прообразов. Обоснованием этой любви к слабому и неразумному человечеству, которое надо просвещать против его воли и для его же спасения, служит поэма Ивана. В Вольтере и Наполеоне он видит своих союзников по бунту против несправедливости Божьего мира, однако в образе последнего он также выдумал себе человекобога, поскольку Богочеловек для него нем. Думаю, здесь будет уместным вспомнить слова выдающегося русского историка В. О. Ключевского: "Наполеон - политический Вольтер не более, как и Вольтер -литературный Наполеон, тоже не более. Оба - люди, знавшие, что они начинают, и не знавшие, чем кончат"21 и самого Наполеона: "Люди полезны своими идеями, но идеи сильнее самих людей"22.
в первом томе романа он не сказал о Наполеоне ни одного слова. В черновых записях к роману предполагалось, что о Наполеоне Алеша должен был услышать и в исповеди старца Зосимы, который, вероятно, интересовался личностью французского императора, когда служил офицером русской армии в конце александровской эпохи (« - Ожеро Наполеону: "ты". А у нас денщик...» - 15,248). Очевидно, Достоевский хотел отметить этим примером речь Зосимы "о господах и слугах"; но неизвестно, какой конкретно эпизод из наполеоновской биографии имел в виду автор. Как повлиял на сознание главного героя наполеоновский миф? Об этом, по-видимому, должен был поведать читателю второй том "Братьев Карамазовых", но это для нас - область тайн и загадок.
Примечания:
1 Шпенглер О. Закат Европы: В 2 т. М., 2003. Т. 2. С. 468.
Последняя строка первой части стихотворного цикла "Наполеон" (1850).
3 Данилевский НЯ. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. М., 2003. С. 245.
Толстой ЛМ. Собр. соч.: В 22 т. М., 1981. Т. 7. С. 252, 253.
5 Мещерский В. П.
6 Цит. по: Троицкий НА. Александр I и Наполеон. М., 1994. С. 153.
Тарле Е. В. Наполеон. М., 2003. С. 381.
8 Троицкий НА.
9 Цит. по: Лавров СБ. Лев Гумилев: Судьба и идеи. М., 2003. С. 194. 114
10 "Восточный Наполеон оказался благоразумнее западного, - пишет Н. Ф. Федоров, - он (Батый) вовремя повернул назад; иначе и его войско постигла бы такая же участь, как и войско Наполеона западного, только не от морозов, а от весенних оттепелей" (Федоров Н. Ф. Философия общего дела: В 2 т. М., 2003. Т. 1. С. 276).
Федоров Н. Ф. Указ. соч. Т. 1. С. 295.
12 Там же. С. 248.
Нужно заметить, что в черновиках к роману "Братья Карамазовы" Достоевским записан известный афоризм: "Grattez le Russe - trouverez le tartare" ["Поскоблите русского - найдете татарина" (франц.)] (15, 203). Нет надобности здесь говорить об особенной важности этого афоризма в творчестве писателя и для понимания его последнего романа (даже смысла фамилии "Карамазовы"), но будет не лишним напомнить, что авторство этих слов приписывается Наполеону Бонапарту (См.: Указ. соч. С. 172).
14 Цитата // Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь- справочник / Сост. Г. К. Щенников. Челябинск, 1997. С. 241.
15 Цит. по: Маршан JI. -Ж.
16 Троицкий НА. Указ. соч. С. 251.
17 Указ. соч. С. 9.
18 Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. 4-е изд. М., 1987. С. 17.
Например, слуга Наполеона Констан Вери вспоминал в своих мемуарах: "Именно во время той осады Тулона он [Наполеон] был повышен в должности командира батальона до звания полковника, вследствие блестящей операции против англичан, во время которой он получил штыковую рану в бедро. Он часто показывал мне шрам от этого ранения" (Наполеон. Годы величия, 1800-1814: В воспоминаниях секретаря Меневаля и камердинера Констана. М., 2002. С. 155-156).
20 Наполеон: Годы величия, 1800-1814. С. 57.
22 Троицкий НА. Указ. соч. С. 172.