Ричард Пис
ДОСТОЕВСКИЙ И СИЛЛОГИЗМ
Чаадаевское первое Философическое письмо, опубликованное в "Телескопе", оказало глубокое влияние на русскую интеллектуальную жизнь. Герцен сравнивал произведенное им действие с пистолетным выстрелом, раздавшимся в темной ночи николаевской России1. Среди множества обвинений, предъявленных Чаадаевым культуре своей страны, был и недостаток способности к рациональному мышлению: "(...) всем нам недостает известной уверенности, умственной методичности, логики. Западный силлогизм нам незнаком"2.
брошенную перчатку в своей статье "В ответ А. С. Хомякову", утверждая, что Католицизм покончил с Восточной Церковью, поставив рационализм над традицией и рассудок над духовным разумением, и доказывая, что во всем виноват был как раз силлогизм. Силлогическое рассуждение привело Католицизм к включению filioque в тринитарный догмат; оно же ответственно за то, что папа сделался главою Церкви вместо Христа и превратился в светского властителя; за провозглашенный в конце концов догмат о его непогрешимости: "Бытие Божие во всем Христианстве доказывалось силлогизмом; вся совокупность веры опиралась на силлогическую схоластику; Инквизиция, Иезуитизм - одним словом, все особенности Католицизма развились силою того же формального процесса разума, так что и Протестантизм, который Католики упрекают в рациональности, произошел прямо из рациональности Католицизма"3.
Статья Киреевского была опубликована в 1861 г., когда Достоевский, не так давно вернувшийся из Сибири, жадно набрасывался на все свежие новости литературного мира; эта же статья заключала в себе много такого, что не мог пропустить будущий создатель "Легенды о Великом Инквизиторе".
Несмотря на все свое глубочайшее несогласие, Чаадаев и Киреевский соглашались в одном: силлогизм был логическим методом запада - он был совершенно чужд России. Возможно, кое-что значит тот факт, что когда Гоголь в "Носе" высмеивает претенциозность списанной с запада системы чинов в николаевской России, он делает это посредством псевдосиллогизма:
Посылка: Ковалева недавно сделали коллежским асессором.
: Он ни на минуту не забывал об этом.
Заключение: Поэтому он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда - майором.
Якобы логический аргумент сведен к бессмыслице, и сходный процесс мы вновь и вновь наблюдаем в произведениях Достоевского.
"Записках из подполья" Достоевский высмеивает западную логику, сводя ее к бессмыслице в формуле 2x2 = 5. Боклевская теория цивилизации может выглядеть логически безупречно, но логика - это еще не все: "Но до того человек пристрастен к системе и к отвлеченному выводу, что готов умышленно исказить правду, готов видом не видать и слыхом не слыхать, только чтоб оправдать свою логику" (5, 112). По поводу идеи единого закона для всего человечества подпольный человек возражает: "Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества" (5, 118).
Аристотель, отец силлогизма, утверждал: "Любой правильно сформулированный дедуктивный вывод представляет собой силлогизм"4. Аргументы подпольного человека дедуктивны, и его метод можно примерно описать как силлогический, но на самом деле его аргументы ближе к разрушительным пародиям на силлогизм, чем к силлогизму в его истинной форме. Мы уже видели это у Гоголя, но возможно, более чем любое другое произведение русской литературы, именно "Записки из подполья" Достоевского демонстрируют чаадаевское утверждение, что западный силлогизм чужд России, и полностью поддерживают тезис Киреевского, что русская мудрость есть нечто противоположное логической абстракции.
'Персонажи произведений Достоевского, представляющие "чуждые" ценности запада, обосновывают свое поведение силлогизмами. Так, Раскольников изобретает рационалистическую теорию, основанную на силлогизме:
Посылка"обыкновенных" и "необыкновенных").
Меньшая посылка: Я человек.
е: Следовательно, я принадлежу к одному из двух разрядов.
"необыкновенных" людей, сверхчеловеков, однако необходимо заметить, что заключительная часть его силлогизма, на самом деле, оставляет открытым вопрос выбора между "двумя разрядами". Вновь и вновь опыт романа показывает, что в действительности Раскольников принадлежит к обоим разрядам, -как "все люди" в посылке, отдельный человек, Раскольников, сам поделен на двое и, в конце концов, потерпит поражение от непредвиденной логики своего собственного псевдосиллогизма. По словам подпольного человека: "Положим, что это закон логики, но, может быть, вовсе не человечества".
Силлогические рассуждения персонажей Достоевского приходится выявлять, но более рационалистический Толстой оказался способен снабдить одного из своих персонажей очевидным силлогизмом. Иван Ильич, пытаясь совладать с идеей своей смертности ("Смерть Ивана Ильича", VI), вспоминает учебник логики Кизеветтера, по которому он учился в школе: "Кай человек, люди смертны, потому Кай смертен"5. Если заменить Кая на Софокла, получится первый из примеров силлогизма, приводимых Аристотелем6. Но западная логика не утешает Ивана Ильича, утешение он обретает к концу истории в самозабвенном сострадании своего деревенского слуги Герасима. Закон логики, предложенный немцем Кизеветтером, при всей его сосредоточенности на"человеке", далек от того, чтобы быть человечным.
Силлогические размышления о природе человека можно найти и в романе Достоевского "Бесы". Кириллов рассуждает: "Если Бог есть, то вся воля Его, и из воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие" (10,470). Если это привести к более очевидному силлогизму, наподобие толстовского Кая, у нас получится:
: Воля всевластного Бога лишает меня власти.
Меньшая посылка: Бога нет.
Заключение
Парадоксально, может быть, но этот конечный вывод приводит Кириллова к тому же заключению, что и Кая, - к неизбежности его собственной смерти: единственный способ, каким Кириллов может доказать своеволие, - это самоубийство.
Кириллов - нигилист, одержимый крайними западными идеями; его alter ego в романе, Шатов, воплощает крайнюю форму славянофильства. Для него Бог не то чтобы перестал существовать, но превратился в мистическую идею "народа", и, под влиянием Ставрогина, он не предается рационалистическим рассуждениям об отношении Бога к человеку, но высказывает свою интуитивную веру: "Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца" (10, 198).
Это противостояние западных и национальных ценностей в романе Достоевского также имеет соответствие в "Смерти Ивана Ильича". Толстовская история самым ощутимым образом движется от холодной абстракции западного силлогизма к личному и утешительному присутствию простого народа (представляемого Герасимом). Противостояние у Достоевского более метафизично - это движение от холодной псевдологичности Кириллова к вере Шатова в русский народ; эту тему подхватит Степан Трофимович, когда, в конце "Бесов", он станет носителем идеи романа.
В "Братьях Карамазовых" нигилистическая доктрина приписывается Ивану: "Все позволено" базируется на скрытом силлогизме. Несколько упрощенно его логика может быть представлена как эхо силлогизма Кириллова:
: Бог - источник всякой нравственности.
Малая посылка: Бога нет.
Заключение
страданий. Доказательство, более близкое к позиции Ивана, основывающееся на свидетельствах, представленных им в главе "Бунт", может выглядеть так:
Посылка: Бог - источник всякой нравственности.
Малая посылка
Заключение: Следовательно, нравственность есть вопрос открытый.
Как мы уже видели, Киреевский приписывает губительному влиянию силлогизма не только установление Инквизиции, но и присвоение папой светской власти, и поставление им себя на место Христа. Все это отражено в Ивановой "Легенде о Великом Инквизиторе". Логика запада подправила правду Христову.
Еще одной интересной чертой Иванова неприятия Божьего мира является факт, указанный в том числе и Бердяевым, а именно: оно очень напоминает неприятие Белинским Гегеля в письме к Боткину: "Благодарю покорно, Егор Федорович [Гегель]. Кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, - я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа П и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови"7 движении: а) тезис, в) антитезис, с) синтез, за которым, как указывает Бертран Рассел, стоит влияние силлогизма (через кантовские антиномии к диалектике)8. Связь эту хорошо понимали современники Достоевского, как ясно показывает следующий пассаж Киреевского: "Основные убеждения Аристотеля - не те, которые ему приписывали его средневековые толкователи, но те, которые выходят из его сочинений, - совершенно тождественны с убеждениями Гегеля"9. Если совпадение с мыслью Белинского предполагает наличие интертекстуальности в Ивановых доказательствах, мы можем, одновременно, подозревать за Ивановым "бунтом" наличие иронического авторского подтекста. Иван, возможно, не принимает Бога, но сам Достоевский не принимает ложного бога - логическую триаду запада, властвовавшую над умами русских общественных мыслителей на протяжении всего XIX века.
Влияние западной мысли ясно прослеживается у Чернышевского, Михайловского, Лаврова и, конечно, у русских марксистов с их триадой феодализма, капитализма и социализма. Все эти теории преподносились как рациональные - отражение состояний времени: прошлого, настоящего и будущего; или этапов развития человека: детство, отрочество, зрелость (эту схему даже применял Чаадаев). В них присутствует в большой степени мистика, связанная со свойствами, приписываемыми числу три. Оно конечно, древняя триада представлена и в трех классических стадиях развития человечества: Золотом веке, Серебряном веке и Железном веке, но в древнем мире эта триада регрессивна -в отличие от оптимистической прогрессии западной мысли XIX в.
Достоевский мыслит не в духе холодного рационализма силлогизма и вытекающей из него логической неизбежности триады. Его мысли приходят к нему как откровение, но любопытно, что Золотой век играет в этом откровении существенную роль на протяжении всего его творчества. Он является как предчувствие совершенства в "Бесах", "Подростке", "Сне смешного человека", "Золотом веке в кармане". Но в точности как в его классическом понимании, Золотой век обречен на предстоящее ему вырождение, почему и гармония во вспоминаемом Достоевским образе всегда под угрозой. Для Ставрогина в "Бесах" маленький красный паучок, символ его вины, уничтожает сияющий образ, и для Версилова в "Подростке" этот рассвет идиллического мира есть одновременно закат европейской цивилизации. В этих двух фигурах воплощаются западные ценности, но, возможно, самым значительным в этом смысле является герой "Сна смешного человека", который жаждет верить в Золотой век, но чьи западные ценности и чья рациональность в действительности разрушают идиллию. Может быть, самым большим положительным потенциалом обладает рассказ "Золотой век в кармане", но даже здесь возможность осуществления идиллии представлена лишь в проекте.
"Идиоте". Это моменты отсутствия времени, как подтверждает и Кириллов в "Бесах" ("Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет" - 10, 188). К несчастью, подобно мечте о Золотом веке, эти проблески, кажется, повреждены в самом существе. Откровение Мышкина есть результат его болезни - эпилепсии, но несмотря на осознание этого, он не откажется от него, как не откажется и смешной человек от видения Золотого века, несмотря на тот факт, что его идиллия была лишь сном и что он сам разрушил ее, принеся в нее свои ценности. В "Братьях Карамазовых" Алеша переживает подобное же прозрение в монастырском саду. Это опять-таки сон, но он останется с ним на всю его жизнь.
Это очень "достоевский" способ мыслить. Такое духовное откровение находится вне логики, как вне логики находится и сам образ Христа. Именно об этом Шатов будет пытать Ставрогина в "Бесах": "Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной? Говорили вы это? Говорили?" (10, 198). Эти слова - эхо подобного же суждения самого автора в письме к г-же Фонвизиной в январе 1864 г.: "Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной" (28!, 176).
Декларация Киреевского опять-таки может пролить свет на приведенные суждения: "Потому также весьма редки случаи, чтобы православно верующий утратил свою веру единственно вследствие каких-нибудь логических рассуждений, могущих изменить его рассудочные понятия. (...) Но покуда он верит сердцем, для него логическое рассуждение безопасно. Ибо для него нет мышления, оторванного от памяти о внутренней цельности ума, о том средоточии самосознания, где настоящее место для высшей истины и где не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил кладут одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму, как на Афонских горах каждый монастырь имеет только одну часть той печати, которая, слагаясь вместе изо всех отдельных частей, на общем соборе монастырских предстоятелей составляет одну законную печать Афона"10.
Для Достоевского, как и для Гоголя, именно логика силлогизма абсурдна. Идеи не могут происходить из голой логики, они порождаются чувством. Даже Кириллов, к нашему удивлению, спрашивает Ставрогина: «"Мысль почувствовали"? (...) Это хорошо» (10, 187). Холодное математическое доказательство -ничто по сравнению с вдохновенным образом. Достоевский, вслед за Белинским, использовал выражение "мышление в образах", чтобы описать свое искусство, и именно образ возвышает многих его героев. Те же из них, кто выбирает силлогическое мышление запада, плохо кончают. Именно силлогизм приводит Кириллова к самоубийству; он же приводит Ивана Карамазова на грань помешательства, и если даже здесь он еще цепляется за разум, то "абсурдная" логика русского математика Лобачевского может ему помочь скорее, чем эвклидова логика запада. В результате мышления силлогизмами Раскольников оказывается в Сибири, и хотя в конце романа есть указание на возможность спасения, его принесет чувство и - преодоление западных способов мышления: "Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое" (6, 422).
Очень даже возможно, что профессиональные философы могли бы оспорить действительность приписанных героям Достоевского как бы силлогизмов, но это само по себе существенная часть того, о чем здесь идет речь, поскольку это тоже иллюстрация заявления Чаадаева о том, что русским незнаком западный силлогизм. Но, возможно, более чем любой другой русский писатель, Достоевский продемонстрировал общее утверждение Чаадаева и Киреевского: западный силлогизм враждебен русской мысли.
Примечания:
1 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954-1965. Т. 18. С. 189.
Сочинения и письма / Под ред. М. Гершензона. М., 1913-1914. Репринт: Oxford: Mouette press, 1972. Vol. 2. P. 114.
3 Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984. С. 119.
Russell В. History of Western Philosophy and Its Connection with Political and Social Circumstances from the Earliest Times to the Present Day. L., 1961. P. 207.
5 Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 12 т. М., 1958-1959. Т. 10. С. 165.
Тип, называемый в схоластике "Барбара". См.: Russell В. Op. cit. P. 206. Другие типы: "Келарент", "Дарий" и "Ферио" {Ibid.
7 Цит. по: Бердяев Н. Русская идея: (Основные проблемы русской мысли ХГХ в. и начала XX в.). Париж, 1946. С. 78.
8 Op. cit. P. 681.
9 Указ. соч. С. 247. ю Там же. С. 262.