К. А. ТРУТОВСКИЙ
Константин Александрович Трутовский (1826-1893), живописец-жанрист и иллюстратор. Поступил в 1839 году в Главное инженерное училище в Петербурге, там и познакомился с Ф. М. Достоевским. По окончании, в 1845 году был оставлен репетитором в классе живописи и архитектуры. В том же году поступил в Академию художеств. По-прежнему встречался с Достоевским; написал его портрет. В 1849 году ушел из Академии и уехал в родительское имение, где украинская природа и народный быт произвели на него столь сильное впечатление, что сделались главным источником его произведений. Проникнутые любовью к народу, они правдиво рассказывают о жизни и быте украинского и русского крестьянства ("Хоровод в Курской губернии", 1860; "Сорочинская ярмарка", 1872 и др.). Следует еще отметить его иллюстрации к произведениям русских и украинских писателей: Крылова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Шевченко и др.
ВОСПОМИНАНИЯ О ФЕДОРЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДОСТОЕВСКОМ
В 1839 году я поступил в Главное инженерное училище (ныне Николаевское) в четвертый, младший, класс, тринадцати лет. Федор Михайлович в это время был во II классе. Мы, воспитанники низшего класса, не имели ничего общего в то время с воспитанниками (как тогда называли, "кондукторами") высших классов, так как первый год поступления в училище был для новичка годом полного бесправия и подчинения старшим воспитанникам. Существовал обычай, что все старшие воспитанники имели полное право приказывать новичкам, а те должны были беспрекословно исполнять их приказания. Всякое сопротивление их приказанию или проявление самостоятельности было наказываемо ими подчас очень жестоко. Обычай дикий, который, слава богу теперь вывелся.
Я лично находился в этом случае в исключительном положении: так как я рисовал лучше других, то мне часто приходилось, по просьбе, а большею частью по приказанию, рисовать для старших воспитанников. Рисовал я или орнаменты для архитектурных проектов, или вырисовывал самые архитектурные проекты, или наконец делал просто рисунки. Офицеры "офицерских" классов (ныне академических) иногда также приносили мне свои архитектурные проекты, на которых я должен был вычерчивать капители и орнаменты на зданиях.
Как-то раз и Федор Михайлович попросил меня исполнить для него подобного рода работу, - и когда я сделал то, что он просил, то Федор Михайлович заинтересовался моими способностями и стал моим защитником против грубых наших повелителей из старших классов,
В то время Федор Михайлович был очень худощав; цвет лица был у него какой-то бледный, серый, волосы светлые и редкие, глаза впалые, но взгляд проницательный и глубокий.
Во всем училище не было воспитанника, который бы так мало подходил к военной выправке, как Ф. М. Достоевский. Движения его были какие-то угловатые и {вместе с тем порывистые. Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье - все это на нем казалось какими-то веригами, которые временно он обязан был носить и которые его тяготили.
Нравственно он также резко отличался от всех своих - более или менее легкомысленных - товарищей. Всегда сосредоточенный в себе, он в свободное время постоянно задумчиво ходил взад и вперед где-нибудь в стороне, не видя и не слыша, что происходило вокруг него.
Добр и мягок он был всегда, но мало с кем сходился из товарищей. Было только два лица, с которыми он подолгу беседовал и вел длинные разговоры о разных вопросах. Эти лица были Бережецкий и, кажется, А. Н. Бекетов. Такое изолированное положение Федора Михайловича вызывало со стороны товарищей добродушные насмешки, и почему-то ему присвоили название "Фотия" {1}. Но Федор Михайлович мало обращав внимания на такое отношение товарищей. Несмотря на насмешки, к Федору Михайловичу вообще товарищи относились с некоторым уважением. Молодость всегда чувствует умственное и нравственное превосходство товарища - только не удержится, чтоб иногда не подсмеяться над ним.
Когда Федор Михайлович окончил курс в академических классах, то он поступил на службу в С. -Петербурге при инженерном департаменте. Жил он тогда на углу Владимирской улицы и Графского переулка.
Как-то, встретив меня на улице, Федор Михайлович стал расспрашивать меня, занимаюсь ли я рисованием, что я читаю? Потом советовал мне серьезно заниматься искусством, находя во мне талант, и в то же время заниматься и чтением произведений великих авторов, - при этом пригласил меня навестить его когда-нибудь в праздничное время. Я поспешил воспользоваться любезным приглашением и в первое же воскресенье отправился к Федору Михайловичу. Квартира его была во втором этаже и состояла из четырех комнат: просторной прихожей, зальца и еще двух комнат; из них одну занимал Федор Михайлович, а остальные были совсем без мебели. В узенькой комнате, в которой помещался, работал и спал Федор Михайлович, был письменный стол, диван, служивший ему постелью, и несколько стульев. На столе, стульях и на полу лежали книги и исписанные листы бумаги.
Встретил меня Федор Михайлович очень ласково участливо стал расспрашивать о моих занятиях. Доли говорил со мною об искусстве и литературе, указывал на сочинения, которые советовал прочесть, и снабдил меня некоторыми книгами. Яснее всего сохранилось у меня в памяти то, что он говорил о произведениях Гоголя. Он просто открывал мне глаза и объяснял глубину и значение произведений Гоголя. Мы, воспитанники училища, были очень мало подготовлены к пониманию Гоголя, да и не мудрено: преподаватель русской словесности, профессор Плаксин, изображал нам Гоголя как полную бездарность, а его произведения называл бессмысленно-грубыми и грязными. Но значение Гоголя было в то время уже так велико, а юность так восприимчива к новым великим талантам, что никакие профессора старого закала не могли затмить для нас образ великого Гоголя. Мы зачитывались его "Вечерами на хуторе близ Диканьки". Конечно, на нас, юношей, действовала больше внешняя сторона его произведений - его юмор и лиризм.
Затем Федор Михайлович советовал мне читать и других русских и иностранных писателей, и Шекспира в особенности. По его совету, я усиленно занялся французским языком; читал и делал переводы. Одним словом, Федор Михайлович дал сильный толчок моему развитию своими разговорами, руководя моим чтением и моими занятиями.
В 1843 году я окончил курс в Инженерном училище, будучи семнадцати лет, и перешел в академические классы. Жил я тогда во все время моего пребывания в академических классах (в Петербурге) с товарищем, Безусом, и Федор Михайлович изредка посещал меня. В это время он оканчивал свою повесть "Бедные люди" {2}. Но об этом его произведении никто не знал, пока он его не напечатал, так как Федор Михайлович никому не говорил о своей работе.
В 1844 году мне было восемнадцать лет, и я, как водится, был влюблен, переписывался с предметом моей любви, писал ей стихи.
С юношескою откровенностью я передавал Федору Михайловичу все перипетии моего романа, с увлечением описывал красоту моего предмета, ее действия, слова... Имя этой милой девушки было Анна Львовна И. Дома ее звали Неточка. Федору Михайловичу очень понравилось это название, и он озаглавил свой новый рассказ "Неточка Незванова". {3}
Инженерного училища желало дать мне возможность в то же время заниматься и в Академии художеств. В то время начальство этого училища если видело в воспитаннике какое-нибудь дарование, то старалось дать возможность ему развиться, направляя его на то поприще, к которому у него были природные способности. Стоило только доложить покойному государю Николаю Павловичу или великому князю Михаилу Павловичу, что воспитанник обладает талантом, чтоб ему сделали всевозможные льготы, понимая, что всякий человек только тогда будет полезным деятелем, когда он будет работать на своем поприще.
Сколько в то время было военных, которые получали жалованье и в то же время были временно освобождены от службы и занимались или в Академии художеств, или занимались музыкой.
Прошу извинения за это отступление, но так как я сам испытал в высшей степени гуманное отношение ко мне, то и останусь всегда благодарен этим людям, столь отзывчивым на все хорошее...
До 1849 я изредка виделся с Федором Михайловичем, весь погруженный в свои художественные занятия. Посещая изредка Федора Михайловича, я встречал у него Филиппова, Петрашевского и других лиц, которые потом пострадали вместе с ним. О замысле их я не имел, конечно, никакого понятия, так как Федор Михайлович не считал нужным сообщать о своих планах такому юноше, каким я тогда был. Случилось как-то, что в 1849 году Федор Михайлович прожил у меня на квартире несколько дней и в эти дни, когда он ложился спать, всякий раз просил меня, что если с ним случится летаргия, то чтобы не хоронили его ранее трех суток. Мысль о возможности летаргии всегда его беспокоила и страшила.
В конце 1849 года Федор Михайлович как-то заговорил со мной о том, что у него по пятницам собирается общество, что там читаются и объясняются литературные произведения, доступные пониманию народа, то есть тех мещан и мастеровых, которые бывали там, и звал меня на эти вечера.
Но тут случилось событие, которое помешало мне исполнить мое намерение и в скором времени изменило всю мою жизнь. Я получил известие о смерти моей матушки; мне тотчас дали отпуск, и я уехал в Харьковскую губернию, в свое имение. По приезде в деревню я скоро поехал в Харьков (вследствие раздела имения) и там с ужасом узнал, что все общество было арестовано именно в ту пятницу, когда я собирался туда пойти.
В 1862 году Федор Михайлович вернулся из ссылки {4}. Я жил тогда в Петербурге. Велика была моя радость, когда я увидал его входящим ко мне на квартиру, свободным. Много рассказывал он мне о своей тяжелой жизни и о перенесенных им физических и нравственных страданиях. Несмотря на это, он казался здоровее, чем прежде. Вид его был бодрый, и он говорил, что"припадки падучей болезни у него уменьшились. Взгляды его на многое радикально изменились... Но это было почти последнее свидание. Обстоятельства и жизнь совсем разлучили нас.
В последний раз я виделся с ним мельком в Москве, когда он приезжал на открытие памятника Пушкину.
Примечания:
Печатаются по журналу "Русское обозрение", 1893, январь; в "Щукинском сборнике" (вып. 1, М. 1902, стр. 90-93) напечатана, очевидно по рукописи, ранняя (1886) редакция воспоминаний.
2 Стр. 108. "Бедные люди" писались в 1844-1845 годах. Возможно, однако, что замысел романа возник раньше, и первые наброски Достоевский мог сделать еще в Инженерном училище. См. также прим. 4 к стр. 147.
лет через пять после рассказа.
4 Стр. 110. Из ссылки Достоевский вернулся не в 1862, а в 1859 году.