Федор Достоевский: Ф. М. Достоевский - А. Г. Достоевской. 7 июня 1880

да и эту ночь тоже. -- Затем был обед с речами. Затем чтение на вечернем литературном празднестве в Благородном собрании с музыкою. Я читал сцену Пимена. Несмотря на невозможность этого выбора (ибо Пимен не может же кричать на всю залу) и чтение в самой глухой из зал, я, говорят, прочел превосходно, но мне говорят, что мало было слышно. Приняли меня прекрасно, долго не давали читать, все вызывали, после чтения же вызвали 3 раза. Но Тургенева, который прескверно прочел, вызывали больше меня. За кулисами (огромное место в темноте) я заметил до сотни молодых людей, оравших в исступлении, когда выходил Тургенев. Мне сейчас подумалось, что это клакеры, claque, посаженные Ковалевским. Так и вышло: сегодня ввиду этой клаки, на утреннем чтении речей Иван Аксаков отказался читать свою речь после Тургенева (в которой тот унизил Пушкина, отняв у него название национального поэта),⁸³³ объяснив мне, что клакеры заготовлены уже давно и посажены нарочно Ковалевским (все его студенты и все западники), чтобы выставить Тургенева как шефа [настоящего] их направления, а нас унизить, если мы против них пойдем. Тем не менее прием, мне оказанный вчера, был из удивительных, хотя хлопала одна лишь публика, сидевшая в креслах. Кроме того: толпами мущины и дамы приходили ко мне за кулисы жать мне руку. В антракте прошел по зале, и бездна людей, молодежи и седых и дам бросались ко мне, говоря: вы наш пророк, вы нас сделали лучшими, когда мы прочли Карамазовых. (Одним словом, я убедился, что Карамазовы имеют колоссальное значение). Сегодня, выходя из утреннего заседания, в котором я не говорил, случилось то же. На лестнице и при разборе платьев меня останавливали мужчины, дамы и прочие. За вчерашним обедом две дамы принесли мне цветов. Некоторых из них я узнал по фамилии: Третьякова,⁸³⁴ Голохва-стова,⁸³⁵ Мошнина⁸³⁶ и другие. К Третьяковой поеду послезавтра с визитом (жена имеющего картинную галерею). Сегодня был второй обед, литературный, сотни две народу. Молодежь встретила меня по приезде, подчивала, ухаживала за мной, говорили мне исступленные речи -- и это еще до обеда. За обедом многие говорили и провозглашали тосты. Я не хотел говорить, но под конец обеда вскочили из-за стола и заставили меня говорить. Я сказал лишь несколько слов, -- рев энтузиазма, буквально рев. Затем уже в другой зале обсели меня густой толпой -- много и горячо говорили (за кофеем и сигарами). Когда же в V2 10-го я поднялся домой (еще 2 трети гостей оставалось), то прокричали мне ура, в котором должны были участвовать поневоле и несочувствующие. Затем вся эта толпа бросилась со мной по лестнице и без платьев, без шляп вышли за мной на улицу и усадили меня на извощика. И вдруг бросились цаловать мне руки -- и не один, а десятки людей, и не молодежь лишь, а седые старики. Нет, у Тургенева лишь клакеры, а у моих истинный энтузиазм. Майков здесь и был всему свидетелем, должно быть, удивился. Несколько незнакомых людей подошли ко мне и шепнули, что завтра, на утреннем чтении, на меня и на Аксакова целая кабала. Завтра, 8-го, мой самый роковой день: утром читаю статью, а вечером читаю 2 раза, Медведицу и Пророка. Пророка намерен прочесть хорошо. Пожелай мне. Здесь сильное движение и возбуждение. Вчера на думском обеде Катков рискнул сказать длинную речь и произвел-таки эффект, по крайней мере, в части публики. Ковалевский наружно очень со мной любезен и в одном тосте, в числе других, провозгласил мое имя, Тургенев тоже. Анненков льнул было ко мне, но я отворотился. Видишь, Аня, пишу тебе, а еще речь не просмотрена окончательно. 9-го визиты и надо окончательно решиться, кому отдать речь. Все зависит от произведенного эффекта. Долго жил, денег вышло довольно, но зато заложен фундамент будущего. Надо еще речь исправить, белье к завтрому приготовить. -- Завтра мой главный дебют. Боюсь, что не высплюсь. Боюсь припадка. -- Центральный магазин не платит, хоть ты что. До свидания, голубчик, обнимаю тебя, цалуй деток. 10-го, вероятно, выеду и приеду 11-го к ночи. Готовься. Крепко вас всех обнимаю и благословляю.

N. В. Письмо это, должно быть, будет последним.

⁸³³ Достоевский истолковал по-своему слова И. С. Тургенева о том, что Пушкина нельзя назвать "национальным поэтом в смысле- всемирного (эти два выражения часто совпадают), как мы называем Шекспира, Гете, Гомера" (см.: Тургенев И. С. Собр. соч., т. XI. М., 1956, с. 217).

⁸³⁴ Третьякова "Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве" (М., 1951, с. 215--216) отрывок из альбома В. Н. Третьяковой, где Вера Николаевна рассказывает о своем знакомстве с Достоевским во время Пушкинских торжеств: "Обед от города всем депутатам и семейству Пушкина <...> На обеде этом познакомилась с Достоевским Фед. Михайловичем, который сразу как бы понял меня, сказав, что он верит мне, потому что у меня и лицо и глаза добрые, и все, что я ни говорила ему, все ему было дорого слышать, как от женщины. Собирались мы сесть вместе за обедом, но, увидев, что я имела уже назначенного кавалера Тургенева, он со злобою удалился и долго не мог угомониться от этой неудачи <...> Во время обеда я вспомнила о Достоевском и желала дать ему букет лилий и ландышей с лаврами... При свидании с ним я отдала ему букет... Он обрадовался мне и тому, что я вспомнила о нем за обедом, сидевши рядом с его литературным врагом -- Тургеневым, Он нервно мялся на одном месте, выговаривая все свое удовольствие за внимание мое к нему и на мою мысль: что цель человека усовершенствовать себя, свою душу, и что он помог нам -- т. е. мне, мужу и воспитательнице моих детей Наталий Васильевне -- стать на несколько ступеней выше, он отвечал: "Да, надо молитвенно желать быть лучше! Запомните это слово, оно как раз верно выражает мою мысль, и я его сейчас только придумал!". Федор Михайлович захотел поцеловать мою руку, да сказал, что это не делается в собрании, но все-таки, пройдя шагов пять, поцеловал мою руку... Кончился обед, я походила по Пушкинской выставке, устроенной тут же в залах... Не дождавшись конца, я уехала... 17-го Же июня... нашла я письмо к себе Достоевского Ф. М.":

Далее Вера Николаевна переписывает в своем альбоме это письмо к ней Достоевского, датированное 13 июня 1880 г. Оно не вошло в Письма и опубликовано в указанной выше кн. А. П. Боткиной на с. 216--217 (см. также: Белов С. В. Не собранные письма Ф. М. Достоевского. -- В кн.: Русская литература и общественно-политическая борьба XVII--XIX веков. Л., 1971, с. 353; Зильберштейн И. С. Новонайденные и забытые письма Достоевского. -- 125--126).

⁸³⁵ Речь идет об Ольге Андреевне Голохвастовой (?--1894), авторе нескольких повестей и драм. В библиотеке No Бр. 262/14 сохранилась книга "Две невесты. Историческая драма в пяти действиях. Сочинение Ольги Голохвастовой" (М., 1877) с дарственной надписью: "Федору Михайловичу Достоевскому от автора, неизвестной ему, но горячей поклонницы его таланта". Судя по письмам мужа Ольги Андреевны, историка и литератора, сына двоюродного брата Герцена Павла Дмитриевича Голохвастова (1839--1892) к Н. Н. Страхову, он также был большим почитателем Достоевского и также присутствовал на Пушкинском празднике (см.: ЛН, т. 86,

⁸³⁶ Неустановленное лицо.