С. Е. ЛУРЬЕ
11 марта 1877. Петербург
11 марта/77 Петербург.
Многоуважаемая и дорогая Софья Ефимовна,
Я, право, не знаю и вообразить не могу, что Вы можете обо мне подумать за молчание, да еще на такой вопрос Ваш? А между тем со мной вышла одна дикая случайность. Когда Ваше письмо принесли, я сидел за обедом. Служанка внесла пачку писем (4 разом, я получаю теперь очень много). Я велел ей отнести в мою комнату и положить на стол, на подносик (указанное место, чтоб клали все приходящие ко мне письма и бумаги). После обеда я увидел пачку, разобрал ее, писем оказалось три, я прочел их. Что было четыре, заключаю только теперь по соображению. Но тогда, когда подавали мне за обедом, я их в руках служанки не сосчитал и до сих пор не прикоснулся. На подносике этом накопилось писем пятьдесят, все прочитанные. Затем я был болен (три припадка падучей), затем выпускал № "Дневника", опоздал1 и теперь только принялся перебирать некоторые отмеченные мною за весь месяц для ответа письма. (На самые необходимые я отвечаю немедленно.) И вдруг в ворохе писем я нахожу Ваше, не распечатанное, пролежавшее целый месяц! Как-нибудь, должно быть, скользнуло в середину и пролежало время. Теперь, прочитав письмо Ваше, я просто в отчаянии. И какое милое письмо! Вашим доктором Гинденбургом и Вашим письмом (не называя имени) я непременно воспользуюсь для "Дневника". Тут есть что сказать.2
Воображаю, что Вам скучно. Пишете очень важный вопрос насчет доктора. Голубчик мой, скрепитесь: не любя ни за что нельзя выйти3. Но, однако, поразмыслите: может быть, это один из тех людей, которых можно полюбить потом? Вот мой совет: от решительного слова уклоняйтесь до времени. У матери Вашей выпросите время для размышления (ничего отнюдь не обещая). Но к человеку этому присмотритесь, узнайте об нем всё короче. Если надо, сойдитесь и с ним более дружественно, для честности, однако, намекнув ему, чтоб он как можно меньше надеялся. И после нескольких месяцев строгого анализа - решите дело в ту или в другую сторону. Жизнь же с человеком немилым или несимпатичным - это несчастье. Но вот, однако ж, прошел месяц. Может быть, Вы уже давно как-нибудь решили и мой совет придет поздно. 35 и 19 лет мне не кажутся большой разницей, вовсе даже нет. Не знаю почему, но мне бы самому, лично, хотелось, чтоб этот человек Вам поправился, так чтоб Вы вышли замуж! Одно Вы не написали: какого он закона? Еврей? Если еврей, то как же он надворный советник? Мне кажется, евреи только слишком недавно получили право получать чины. Чтоб быть же надворным советником, надо служить по крайней мере 15 лет.
До свидания, друг мой.
Крепко жму Вашу руку.
Ваш по-прежнему Федор Достоевский.
Примечания:
ИРЛИ, ф. 100, № 29768, л. 10—11). Ответное письмо Лурье от 28—29 марта 1877 г. см.: ИРЛИ, ф. 100, № 29768, л. 12—14.
1 «Дневника писателя», объявленном на 28 февраля и подписанном к печати лишь 4 марта (см.: наст. изд. Т. 14. С. 518, 520—521).
2 Описание похорон доктора Гинденбурга, содержавшееся в письме Лурье, было перепечатано Достоевским в главке «Похороны „Общечеловека”» главы третьей «Дневника писателя» за март 1877 г. (см.: наст. изд. Т. 14. С. 101—103). Готовя эту публикацию, Достоевский сделал в письме Лурье свыше десяти мелких поправок. В письме от 28—29 марта 1877 г. Лурье писала: «... я буду очень довольна, если Вы в своем „Дн<евнике> пис<ателя>” упомянете Гинденбурга, если Вам угодно, то поставьте всю его фамилию, для него еще больше чести, если больше людей будут о нем знать, да и им не хуже...» (ИРЛИ, ф. 100, № 29768, л. 13 об.).
3 Лурье писала Достоевскому 13 февраля 1877 г.: «За меня сватаются два жениха, один доктор, другой кандидат университета, оба богатые <...> мамаша хочет, чтоб я непременно вышла за доктора, красавца и богача, и надворный советник он. <...> Его фамилия Блох <...>. Но разве я могу выйти замуж не любя? Пожалуйста, дайте мне совет. <...> Я ему скажу, что не люблю его, тогда он, конечно, не захочет жениться, а ему 35 л<ет>, а мне еще нет 19» ф. 100, № 29768, л. 10 об.).