А. Н. МАЙКОВУ
11 (23) декабря 1868. Флоренция
11/23 декабря/68. Флоренция.
Спешу Вам ответить, дорогой друг Аполлон Николаевич, и именно спешу, хотя так бы хотелось от сердца поговорить. Вообразите, что я натащил на себя? Я писал Вам, кажется, что я с окончанием "Идиота" застрял и кончить в декабрьском нумере не успел и не успею1. Об этой mea culpa я уведомил Каткова совершенно откровенно, то есть что окончание романа придется напечатать в виде приложения подписчикам в будущем году. Теперь я вдруг решил иначе (только не знаю, согласятся ли с моим решением в Редакции "Русского вестника"). Я решил кончить всё, и 4-ю часть и заключение, в декабрьском № нынешнего года, с тем, однако, чтоб декабрьская книжка "Русск<ого> вестника" несколько запоздала, а именно: сегодня послал Каткову уведомление, что к 15 января нашего стиля заключение "Идиота" будет уже в Редакции; предварительные же главы буду высылать постепенно, каждые пять дней. Штука в том, что у них без того декабрьская книга каждый год опаздывала и даже так, что январская книга следующей подписки выходила даже ранее декабрьской прошлого года. Номер, таким образом, выйдет к 20-му января - немного запоздает, стало быть. Не знаю, как решат. Но мне от сего дня надо будет написать и отослать листов 7 печатных в 4 недели. Я вдруг увидал, что я это в состоянии сделать, не портя романа очень. К тому же всё, что осталось, всё уже записано более или менее начерно и я каждое слово наизусть знаю. Если есть читатели "Идиота", то они, может быть, будут несколько изумлены неожиданностию окончания; но, поразмыслив, конечно согласятся, что так и следовало кончить. Вообще окончание это из удачных, то есть собственно как окончание2; я не говорю про достоинство собственно романа; но когда кончу, кой-что напишу Вам как другу, что я думаю сам о нем.
Итак, вот в каком я положении. А между тем накопилось 4 письма, на которые я слишком должен ответить, хотя бы по тому одному, что самому хочется. Вы, конечно, не можете себе вообразить, как Ваши письма меня здесь оживляют. Вот уже с мая месяца не читал ни одной русской газеты! Получаю только один "Русский вестник", и день получения книжки - целый праздник. Кстати: Николаю Николаевичу я пишу, чтоб он мне прислал "Зарю" сюда во Флоренцию, так-таки с первого №, иначе жить не могу. Пусть поставят в Редакции "Зари" на счет, если хотят; ведь, может быть, и сочтемся. Судите после того, как же мне дороги письма такого изведанного и испытанного приятеля, как Вы. А когда Вы пишете мне о Ваших беседах с Страховым, то ведь я точно сам тут присутствую3. Я от Страхова письмо тоже получил; много литературных новостей. Порадовало меня, между прочим, известие о статье Данилевского "Европа и Россия", о которой Ник<олай> Ник<олаеви>ч пишет как о капитальной статье4. Признаюсь Вам, что о Данилевском я с самого 49-го года ничего не слыхал, но иногда думал о нем. Я припоминал, какой это был отчаянный фурьерист. И вот из фурьериста обратиться к России, стать опять русским и возлюбить свою почву и сущность! Вот по чему узнается широкий человек!5 Тургенев сделался немцем из русского писателя, - вот по чему познается дрянной человек. Равномерно, никогда не поверю словам покойного Аполлона Григорьева, что Белинский кончил бы славянофильством.6 Не Белинскому кончить было этим. Это был только паршивик - и больше ничего. Большой поэт в свое время; но развиваться далее не мог. Он кончил бы тем, что состоял бы на побегушках у какой-нибудь здешней м-м Гёгг адъютантом по женскому вопросу на митингах и разучился бы говорить по-русски, не выучившись все-таки по-немецки7. А знаете ли, кто новые русские люди? Вот тот мужик, бывший раскольник, при Павле Прусском. о котором напечатана статья с выписками в июньском номере "Русского вестника". Это не тип грядущего русского человека, но, уж конечно, один из грядущих русских людей.8
Но на эту тему начнешь ведь и не кончишь. Хочу я у Вас, дорогой мой, спросить дружеского совета: что делать? Но у Вас одного, конечно. Не надо, чтоб другим были известны мои домашние дела. Вот в чем дело: через месяц я отработаюсь в "Русский вестник". В "Идиоте" всего окажется около 42-х печатных листов. Взял я у них (считая то, что взял перед свадьбой моей, и безделицу, которую еще попрошу) до 7000 руб. Да-с, до семи тысяч. Правда, оно так и выходит, что мы проживали во всё это время средним числом в год до 2000 р., - и то со всеми разъездами, с платьем, с ребенком, со всем, чего уж никак не могли бы сделать в Петербурге.
По моему расчету (не входя в подробности), я все-таки останусь должен в Редакцию "Русского вестника" до 1000 р. Может быть, они этим и не потяготятся; они знают, что я заработаю. Но вопрос: чем же мне жить? Кончив роман, я еще месяца два протяну, ну а там что делать? Обращаться к Каткову? Если они намерены пользоваться моим сотрудничеством, то, конечно, они будут присылать деньги, по моим просьбам, но хуже всего для меня будет то, что я все-таки не буду знать, на каком я буду у них основании? То есть как должный в Редакцию писатель, - это я понимаю. Но они никогда не отвечают, так даже, что я не знаю, приятен ли им мой роман9 или нет и желают ли они моего сотрудничества? А это, даже по одним только денежным расчетам, уже довольно важно знать.
Проклятые кредиторы убьют меня окончательно. Дурно сделал я, что выехал за границу: право, лучше было бы в долговом просидеть. Если и я мог отсюда войти с ними в соглашение, - а я и этого-то не могу, потому что нет меня там лично.
Главное же, я к тому говорю, что у меня есть на уме, например, два или даже три, издания, требующие одной только воловьей механической работы и между тем которые бесспорно дали бы деньги10. Мне ведь на этот счет иногда удавалось. Здесь же у меня на уме теперь 1) огромный роман, название ему "Атеизм" (ради бога, между нами), но прежде чем приняться за который, мне нужно прочесть чуть не целую библиотеку атеистов, католиков и православных. Он поспеет, даже при полном обеспечении в работе, не раньше как через два года. Лицо есть: русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не необразованный, не без чинов, - вдруг, уже в летах, теряет веру в бога. Всю жизнь он нанимался одной только службой, из колеи не выходил и до 45 лет ничем не отличился. (Разгадка психологическая; глубокое чувство, человек и русский человек). Потеря веры в бога действует на него колоссально. (Собственно действие в романе, обстановка - очень большие). Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины - и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского бога. (Ради бога, не говорите никому; а для меня так: написать этот последний роман, да хоть бы и умереть - весь выскажусь)11. Ах, друг мой! Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм реальнее ихнего. Господи! Порассказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии, - да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем это исконный, настоящий реализм! Это-то и есть реализм, только глубже, а у них мелко плавает. Ну не ничтожен ли Любим Торцов в сущности12 идеализмом пророчили даже факты. Случалось.13
Голубчик мой, не смейтесь над моим самолюбием, но я как Павел: "Меня не хвалят, так я сам буду хвалиться".14
Но покамест нужно жить! "Атеизм" на продажу не потащу (а о католицизме и об иезуите у меня есть что сказать сравнительно с православием)1516 Есть и еще одна мысль17"Заре"?18 Но ведь я беру деньги вперед, а там вряд ли дадут. Конечно, же обойдусь, может быть, без их помощи, но туда надо посылать готовую статью, а это тяжело. Чем жить, пока готовишь статью? Это и "Русский вестник" с лихвой мне даст (150 р. за лист, да еще вперед тысячами, по крайней мере давал). Окончание "Идиота" будет эффектно (не знаю, хорошо ли?). Но предлагать самому книгопродавцам второе издание - значит потерять половину. Надо, чтоб сами пришли, как всегда и было со мною, а придут ли? Я понятия не имею об успехе или неуспехе романа. Впрочем, всё решит конец романа.
Во всяком случае, прошу у Вас, друг мой, совета. Главного совета жду от Вас, когда прочтете окончание "Идиота". С января же я свободен, а не в моем положении сидеть сложа руки: надо жить и долги отдавать. Напишите мне, друг мой (между нами только одними) всё о "Заре", каковы ее денежные средства и может ли она выдать вперед, говоря вообще, и мне, говоря в частности? Я же Вам признаюсь, что для меня попросить вперед у "Зари" будет нечто слишком решительное. Оставлять "Русский вестник", хотя бы на время, несколько щекотливо, особенно оставаясь туда должным. (Если б я только знал личный взгляд на мое сотрудничество в "Русском вестнике"! Впрочем, конечно, знаю: дают деньги). Во всяком случае, напишите мне кое-что и об этом обо всем. Опять-таки тоже: хорошо ли самому кабалиться и лезть в исключительное сотрудничество, - тем более, если на него смотрят довольно хладнокровно. Отстал я ужасно от Вас - ничего не знаю. Во всяком случае, всё что я Вам написал, прося совета, - между нами.
Благодарю Вас очень, родной мой, что пристроили Пашу. Уж если у Порецкого не уживется, - то чего же ему надобно?19 Опять просьба, голубчик, опять просьба: я только что попросил у Каткова 100 р., с тем чтоб он выслал их на Ваше имя, а Вас умоляю еще раз быть так же бесконечно добрым, как Вы до сих пор ко мне были: эти 100 р. Паше и Эмилии Федоровне, по 50 руб. в каждые руки. Что делать, друг мой, невозможно! Паше-то надо хоть чем-нибудь помочь, а Эмилия Федоровна хоть и враг мой исконный (не знаю за что), хоть и ненавидит меня, но невозможно этот раз не дать ей хоть 50 руб. Ах, друг мой, Вы не поверите, что за глупость и что за наглость в этих головах. "Он, дескать, обязан нам помогать", - стала на том! Почему же, позвольте спросить, обязан. Я из сострадания, да еще единственно потому, что она жена брата, готов помочь чем могу, но обязанным себя отнюдь не считаю. Она основывается на том, что брат Миша посылал мне деньги в Сибирь. Но это было в сложности так немного, что я уже, по крайней мере, в пять раз более отдал и ему и им. Я в Сибири 2000 руб. за две мои напечатанные тогда повести получил20"Он нас разорил, мы имели фабрику, жили богато; он приехал и уговорил начать журнал (чтоб печатать свои сочинения, которые в другие журналы не принимали; это прибавляет Владиславлев и, вероятно, про "Записки из Мертвого дома"). Но когда я приехал, фабрика была в упадке; папиросы, которые пошли вначале, совершенно лопнули под конец и были задавлены Миллером и Лаферм; долгов же было пропасть, и он всё охал, предчувствуя банкрутство. Всё это может засвидетельствовать Николай Иванович, его приказчик, который и купил на 2-й год журнала21 у него фабрику за 1000 руб. - всю фабрику!22 Это не великое богатство. Журнал основан был им и затеян по его идее и с 1-го года имел 4000 с лишком подписчиков, в продолжение 4-х лет, это значит minimum 20000 руб. серебр. чистого барыша ежегодно. На это существуют книги редакции, чтобы знать, да есть и свидетели. Журнал спас брата от банкрутства. Я же получал за всё мое сотрудничество никогда не более семи или восьми тысяч в год. Запрещение журнала разорило брата. Когда он умер, были долги. Скажите, ради бога, что бы сказало это семейство, если б я отказался продолжать журнал? Они закричали бы: у нас было состояние, да дядя, бывший пополам с братом (а я никогда не был пополам), отказался издавать и нас разорил. Это буквально слова Феди в клубе: у нас было имение, но дядя так плохо вел дела, что нас разорил. А я выпросил тогда у тетки 10000 и дал на журнал. Журнал же затеялся с общего совета всех сотрудников, на этом совете и они все участвовали: продолжать или нет? Решили продолжать; я и стал продолжать. Я с 10000 выдал 8 книг и заплатил множество долгов. Журнал не пошел, потому что думали, что я умер (ведь я это положительно знаю!), а не брат (нас всегда смешивали), да и редактором уж имя Достоевского не стояло. Лопнул журнал - и все долги на меня упали. Я после того моими сочинениями (продажей Стелловскому и "Преступлением и наказанием") еще 10000 заплатил. Остался теперь кончик, который не могу выплатить, а Эмилия Федоровна буквально говорит: он нас разорил; зачем он нам свои 10000 не отдал? Он обязан помогать потому, что брат его содержал, и проч. Хорошо! Ну, приеду в Петербург - другое пойдет. Я их наконец вразумлю. Оставил я им, уезжая, мою квартиру у Алонкина. С Алонкиным мы стали наконец знакомы приятельски, и хоть он как деловой человек и сердится на меня, что я не плачу (так контракт был, что с них он не имеет права требовать, а с меня), но все-таки во мне уверен и подождет. Но он требовал векселя от меня. Я ее просил сходить к Алонкину и предложить ему самому написать вексель, послать мне за границу и я бы воротил подписанный. Она обиделась и не пошла, - обиделась тем, что будто бы я не хочу их на квартире держать, тогда как Алонкин не хотел, а не я.
Теперь пишет, что ждет от меня денег, потому что я ей обещал. Выдайте ей эти 50 руб., голубчик, родной мой, не говоря ничего, и тем забастую. А Паше надо помочь хоть капельку, хотя он не так ведет себя, как бы я желал. Зачем он лжет беспрерывно. Он уверяет, что письма его пропадают поминутно. Ни одно письмо, ни от кого, не пропало, только у него одного пропадают. Он мне писал, что Гаврилов мог бы дать ему взаймы под мое обеспечение. Я написал бумагу, что должен Гаврилову, и, сверх того, послал другую в обеспечение займа, будущими деньгами, которые наверно получу от Стелловского в этом или в будущем году. Так у нас по контракту. Эти две бумаги до сих пор у Паши. Он мне писал, что Гаврилов не согласился. Я потребовал от Паши высылки мне назад моих бумаг; но он не высылает и теперь на настоятельные приказания мои ему (через Эм<илию> Ф<едоров>ну) обещался выслать одну бумагу. Я напашу ему теперь, чтоб он обе бумаги принес и отдал Вам. (Вас же попрошу сохранить их до моего приезда). Боюсь подумать, но тут может быть какая-нибудь непорядочность с его стороны. Спросите у него эти бумаги. Адресс же Эмилии Федоровны: на Петербургской стороне, по Съезжинской улице, дом Корба, № 13, кварт. № 5.
Умоляю Вас, голубчик, добрый Вы как ангел человек, не сердитесь на меня, что я Вас еще раз в этом утруждаю, - тем более, что Вам же еще должен (но Вам теперь скоро отдам, скоро; иначе быть не может. Простите, что так говорю; (1) но, друг мой, ведь Вы сами трудами живете). Паше всех моих подозрений не сообщайте.
"Мадонну в креслах" в 63-м году, смотрел неделю и только теперь увидел23. Но и кроме нее сколько божественного. Но всё оставил до окончания романа. Теперь закупорился.
Ваше: "У часовни" - бесподобно. И откуда Вы слов таких достали! Это одно из лучших стихотворений Ваших, - всё прелестно, но одним только я не доволен: тоном. Вы как будто извиняете икону, оправдываете; пусть, дескать, это изуверство, но ведь это слезы убийцы и т. д.24 Знайте, что мне даже знаменитые слова Хомякова о чудотворной иконе, которые приводили меня прежде в восторг, - теперь мне не нравятся, слабы кажутся.25 Одно слово: "Верите Вы иконе или нет!" (2) Может быть, Вы поймете то, что мне хочется сказать; это трудно вполне высказать. Ах, как о многом хотелось бы поговорить. Пишите мне. Адресс мой:
Р. S. Может случиться, что ведь из Ред<акции> "Русского вестника" и не придут к Вам деньги (100 руб.).
Р. S. Я Страхову пишу: В редакцию журнала "Заря", дойдет ли?
Обнимаю Вас,
Ваш Ф. Достоевский.
Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 74—76).
1 См. предыдущее письмо.
2 «Идиот» см.: ПСС. Т. IX. С. 381—382.
3 В письме от 22 ноября 1868 г. Майков писал: «Я хожу к Страхову — наши беседы все — б<ольшей> ч<астью> объяснение фактов психологических, научных, литературных» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 75).
4 «Россия и Европа» H. H. Страхов сообщал Достоевскому в письме от 25 ноября 1868 г. (см.: Д. Письма. Т. 2. С. 441).
5 Данилевский был арестован вместе с другими петрашевцами, но не был отдан под суд, а подвергся высылке из Петербурга. С 1853 г. он путешествует по России, а с 1865 г. начинает работать над книгой «Россия и Европа», печатавшейся первоначально в журнале «Заря» (1869. № 1—12). Достоевский прочитал первую главу книги в марте 1869 г. Ср. письмо 135, примеч. 8.
6 А. А. Григорьев в статьях, помещенных во «Времени» и «Эпохе», неоднократно говорил о том, что взгляды Белинского претерпевали эволюцию именно в плане смягчения прежнего враждебного отношения к славянофильству. В статье «Знаменитые европейские писатели перед судом нашей критики» он отмечал: «Белинский был прежде всего доступен — даже иногда неумеренно доступен, всякому новому проявлению истины. Можно без особенной смелости предположить, что в 1856 году он стал бы славянофилом» (Вр. «Парадоксах органической критики» он с особенной категоричностью утверждал: «... нет ни малейшего сомнения в том, что, проживи еще несколько лет великий критик, он всё бы это понял и всё бы это лучше всех нас выяснил. <...> Увлечение Белинского (западничеством. — Ред.), нет сомнения, сменилось бы иным и столь же пламенным увлечением» (см.: Э. 1864. № 5,6; Григорьев Ап.
7 Эти слова о Белинском почти буквально будут повторены в главе «Старые люди» «Дневника писателя» 1873 г. (см.: наст. изд. Т. 12. С. 13), а несколько ранее в подготовительных материалах к «Бесам» (см.: ПСС. Т. XII. С. 341). Ср. также письмо 150, примеч. 3. М. Гегг — секретарь Лиги мира и свободы.
8 Достоевский говорит о статье Н. Субботина «Русская старообрядская литература за границей» (PB. —129; № 8. С. 325—352), в которой рассказывалось о содержании журнала «Истина», издававшегося философом-самоучкой К. Е. Голубовым и заполненного в основном его сочинениями.
9 «Идиота» на редакцию «Русского вестника», Достоевский знал еще весной от С. Д. Яновского. 12 апреля 1868 г. последний писал; «На днях я виделся с одним господином, участвующим в „Москов<ских> ведом<остях>” и близким ко всему семейству Каткова; господин этот мне сказал, что салон Катковых в восторге от романа...» (Сб. Достоевский, II. С. 376).
10 Речь идет о замысле, охарактеризованном в письме 136.
11 Имеется в виду неосуществленный замысел. Заглавие «Атеизм» уже к июлю—августу 1869 г. перестало упоминаться в связи с этим замыслом. В декабре первоначальный план изменился и появилось другое заглавие: «Житие великого грешника». Подробнее см.: наст. изд. Т. 9. С. 500—518.
12 «Бедность не порок» (1854), восторженно принятой славянофильской критикой, и в частности А. А. Григорьевым (см. об этом: Островский. Т. 1. С. 550—558).
13 Достоевский вспоминает об известном московском процессе студента Данилова — убийцы ростовщика и служанки. Процесс совпал по времени с печатавшимся тогда романом «Преступление и наказание» (подробно см. в комментарии к этому роману: ПСС. Т. VII. С. 349—350).
14 «Второго послания к коринфянам святого апостола Павла» (у Павла: «Как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться» — гл. 11, ст. 18). О «фантастическом» реализме Достоевского см. письмо 137, примеч. 27.
15 Круг идей, связанных с антитезой католицизма и православия, отразился во многих сочинениях Достоевского, и прежде всего в «Идиоте» (гл. VII части четвертой), «Бесах» (гл. I части второй; ср. также — подготовительные материалы к роману: ПСС. Т. XII. С. 347, 360).
16 Вероятно, речь идет о повести «Вечный муж».
17 Возможно, имеется в виду замысел романа «Брак» (см.: ПСС.
18 Повесть «Вечный муж» была напечатана в «Заре» (1870. № 1—2).
19 Майков сообщал, что П. А. Исаева «определили в канцелярию к Порецкому» и что он собирается «держать экзамен на чин» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 75). А. У. Порецкий служил в это время начальником инспекторского отдела Канцелярии министра государственных имуществ.
20 «Две повести» — рассказ «Маленький герой», напечатанный в августовском номере «Отечественных записок» за 1857 г., и повесть «Дядюшкин сон», появившаяся в № 1 журнала «Русское слово» за 1859 г.
21 Подразумевается журнал «Время».
22 «... фабрика его давно уже шла в убыток, давая ему только опору для поддержания кредита и постепенного наращения долгов. Когда журнал пошел с чрезвычайным успехом, он постарался развязаться с невыгодным делом, уплатил долги и продал фабрику. <...> Расчет его был очень хороший, но, когда неожиданно стряслось запрещение журнала, он оказался вдруг и без денег, и без всякого торгового кредита. Удар для него был страшный...» (Биография. С. 264).
23 «просмотрел» картину «Madonna della Sedia», и в 1862 г. Страхов вспоминал об этом: «... мне не хотелось упустить случая познакомиться с великими произведениями искусства. <...> Однажды мы пошли <...> вместе; но так как мы не составили никакого определенного плана и нимало не готовились к осмотру, то Федор Михайлович скоро стал скучать, и мы ушли, кажется не добравшись даже до Венеры Медицейской» (Биография. С. 244). А. Г. Достоевская так писала о посещении галереи: «Часто мы с мужем бывали в Palazzo Pitti, и он приходил в восторг от картины Рафаэля „Madonna della Sedia”» (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 184; см. также: С. 297).
24 Речь идет о стихотворении Майкова «У часовни» («Дорог мне, перед иконой...»). Достоевский говорит о строках:
(Майков А. Н. Избр. соч.
Л., 1977. С. 172)
Материалы и исследования. Т. 9. С. 254 — 255.
25 Слова эти принадлежат не А. С. Хомякову, а И. В. Киреевскому; их приводит А. И. Герцен в части 4 «Былого и дум» (подробнее об этом см.: Д. Письма. —441).
(1) вместо: так говорю - было: стараюсь об этом уведомлять
(2) далее было: Храбрее, смелее, дорогой мой, уверуйте.