Дм. В. Карташов -- Достоевскому
10 мая 1876 г. Дмитровск
Милостивый государь
Федор Михайлович.
В нашей современной гнилой прессе Вы являетесь как Древний Пророк (ради правды не подумайте, что это сравнение сделано для красоты слога). Когда печатное наше слово обличало до опошления, Вы один стали, вне его направления, с своим Дневником
Провозглашать
Любви и правды вечные уменья.1
Первый номер Вашего Дневника с самой первой страницы показал нам всю чистоту Ваших намерений; мы сочувственно отнеслись к Вашей глубокой симпатии к народу, к семье и к детям, как основанной на идее вечного ученья. Разбор речи Спасовича2 произвел у нас потрясающее впечатление; но простите за откровенность: Вы много дали места г-ну Авсеенке;3 для ответа ему Вы пред этим достаточно высказались за Народный Идеал; если же отвечать самозванным публицистам на все те плевки, какими они одолжают народ, то тесны будут пределы Вашего Дневника. Вы хорошо сделали, что номер дневника ограничили 1--2-мя листами; это самое (конечно при содержании) ставит нас в невольное уважение к каждой его строке, и мы его прочитываем как страницы Св. Писания (опять не для красоты слога). И поэтому просим Вас - обходите, пожалуйста, Авсеенко с братиею.
С чувством глубочайшего омерзения прочитали мы дело Каировой;4 это дело, как фокус объектива, всецело выразило собою каротину утробных инстинктов, для которой главное действующее лицо (Каирова) формировалось путем культурной подготовки: мать во время беременности вдалась в пьянство, отец был пьяница, родной брат от пьянства потерял рассудок и застрелился, двоюродный брат зарезал свою жену, мать отца была сумасшедшая -- и вот из этой-то культуры вышла личность деспотическая и необузданная в своих утробных пожеланиях; обвинительная даже власть стала в недоумение перед этой личностью -- и дала себе вопрос: не сумасшедшая ли она? - Эксперты частью положительно это отрицали, а частью допустили возможность сумасшествия, но не лично в ней, а в ее поступках. Но сквозь всего этого процесса проглядывает не сумасшедшая, а женщина, дошедшая до крайних пределов отрицания всего святого; для нее не существует ни семьи, ни прав другой женщины -- не только на мужа, но и на самую жизнь, но все для одной только ее и ее утробных похотей.
Ее оправдали, может быть, как сумасшедшую, это еще слава Богу! По крайней мере нравственная распущенность отнесена не к прогрессу ума, а к разряду "психических болезней".
Но в "нижнем помещении публики, занятом исключительно дамами, послышались аплодисменты" ("Биржев<ые> вед<омости>").5 Чему аплодисменты? -- Оправданию сумасшедшей, или торжеству расходившейся страстной натуры, или цинизму, проявленному в лице женщины?..
Рукоплещите, дамы! рукоплещите, жены, матери! да им не рукоплескать, им плакать надобно при таком поругании идеала женщины: Каировой женщина поругана публично, она низведена ей до уровня помойной ямы. И ей рукоплещут женщины!6
быть Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою
Д. Карташов.
10 мая 1876 г. Рядогощь.
В С. -Петербург
Его высокоблагородию
Федору Михайловичу
г. Достоевскому
Печатается по подлиннику: ИРЛИ, No 29 737.
На почтовом штемпеле -- Дмитровск (уездный город Орловской губернии).
"Дневника писателях", глава первая, подглавка I "Из частного письма" (23, 5) и таким образом как бы послужило толчком к разбору "дела Каировой" в последующих статьях выпуска. Кроме того, письмо Карташова стало поводом к размышлению о "новом слове", послышавшемся из нашей провинции. Во II подглавке выпуска "Областное новое слово" Достоевский, включившийся в полемику о провинциальной печати, которая была частью большой и многолетней дискуссии о различных принципах устройства России (федеративном или централизованном), отметил: "Это письмо из провинции есть письмо частное, но замечу здесь к слову, что наша провинция решительно хочет зажить своеобразно и чуть ли не эмансипироваться от столиц совсем" (23, 6). Основанием для такого суждения было, конечно, не столько внимание Карташова к делу Каировой, сколько выраженное в его письме коллективное суждение группы читателей о "Дневнике писателя", суждение, которое Достоевский, конечно же, не мог воспроизвести, но не мог и не учитывать как мнение определенного круга провинциальной публики.
1 Неточная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Пророк" (1841). У Лермонтова:
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья.
2 Имеется в виду вторая глава февральского выпуска "Дневника писателя", посвященная разбору судебного слушании дела С. Л. Кроненберга (у Достоевского -- Кронеберга), обвинявшегося в истязании своей семилетней дочери. III подглавка "Речь г-на Спасовича. Ловкие приемы" -- содержит анализ речи адвоката В. Д. Спасовича (см.: 22, 57--63).
3 "Дневника писателя" посвящена полемике с писателем и критиком В. Г. Авсеенко (см.: 22. 103--119 и 370--381).
4 Дальнейший текст письма, с некоторыми пропусками, Достоевский привел в начале майского выпуска "Дневника писателя" и откликнулся на призыв Д. Карташова, посвятив разбору "дела Каировой" первую главу майского выпуска.
5 "В нижнем помещении публики, занятом исключительно дамами, послышались рукоплескания, которые тотчас же были заглушены дружным шиканьем остальной части публики" (Биржевые ведомости. 1876. 30 аир. No 118).
6 Фраза: "Каировой женщина поругана публично -- И ей рукоплещут женщины!" -- в тексте "Дневника писателя" опушена, что отмечено Достоевским: "(NB. Здесь опускаю несколько слишком уже резких строк)".