Корба А. П. - Достоевскому Ф. М., 9 ноября 1876 г.

Позволяю себе препроводить Вам статеечку, написанную мною, частью до, частью после прочтения последнего No Вашего Дневника.¹ Очень вероятно, что она не может иметь значения в глазах других; для меня это -- выражение сильных, до того не испытанных чувств. Меня всегда разбирала некоторого рода зависть или ревность, когда я встречала в ком-нибудь большую, искреннюю любовь к народу. Сама я не могла его любить, как того желала, потому что совершенно не знала его. Я решалась изучить его непосредственно в его жизни, но, так как не все то истинно, чего желаешь, приходилось откладывать свое намерение, и вдруг!.. но эти новые чувства Вы найдете выраженными в последних строках заметки.

Вы скажете: "Зачем мне-то все это знать!". Видите, я немножко манияк; вывожу я это из того, что вся моя жизнь складывалась так, что я не должна была бы иметь ничего общего с русской литературой; меня даже русскому языку не учили, или почти не учили. А между тем на свете есть только одна вещь, которую я до безумия люблю, это русская литература, есть только одна цель, к которой я стремлюсь, это -- сделаться русским писателем. Вы же так добры, так жалостливы, что легко поймете, какими чувствами, какими страданиями я бываю подчас обуреваема, живя среди людей, для которых не существует <моя жизнь?> {Текст испорчен.} и вы поймете тоже, какое невыносимое желание у меня должно быть поделиться мыслями. Отбросив гордость, я скажу прямо, что я жду от Вас помощи, не имея на то права; разве только право страждущего стонать от боли; а у меня в течение долгих лет наболела душа, и если теперь я решилась беспокоить Вас своими стонами, то потому что знаю, что лучшего врача не найду.

Если вышесказанное возбудило в Вас малейший интерес, пришлите мне несколько одобрительных слов и разрешите навестить Вас в конце нынешнего м<еся>ца, когда я думаю вынырнуть из глуши и побывать в Петербурге.²

С истинным к Вам уважением А. Корба

Адрес. Минск. Анне Павловне Корбе.

Давно известна истина, что мы, так наз<ываемые> интеллигентные люди, не слишком-то много знаем, но менее всего мы знаем русский народ. Мы всегда видели темные стороны его существования: горькое пьянство, страшную, чуть не баснословную бедность, равнодушие ко всему окружающему и круглое незнание, и говорили: Куда идет этот народ? что же будет далее? народ этот погибнет от нищеты и невежества,³ как погибают растения от недостатка питания и света!

Были между нами и такие личности, которые соединяли с незнанием многого другого незнание русской истории; эти последние боялись, станет ли народ защищаться с достаточною энергиею в случае нашествия неприятеля; не предпочтет ли мужик сидеть за печкой, вместо того, чтобы проливать кровь свою за отечество...

Особенно громки стали эти опасения со времени франко-прусской войны, когда французские крестьяне выказали пример самого жалкого отношения к родине, прячась при появлении своих отрядов, дабы избавиться от необходимости их угощать, и радушно принимая немцев, с тем, чтобы втридорога продать им съестные запасы...

Да и откуда простолюдинам взять любовь к родине! плакались мы, кто учил их этой любви! как могут они знать о великом значении солидарности атомов политического организма? Что знает народ о России кроме того, что она непрерывно поглощает все его заработки, отдаваемые ей в виде податей или в виде благодарностей ее чиновникам!

Наш идеал это был Запад, наша гувернантка была Европа, настоящая, чопорная и презлющая-таки гувернантка! Мы перенимали ее познания, ее манеры, ее взгляды на вещи и сами считали себя вполне объевропеившимися, не замечая того, что мы нет-нет и выкинем совсем не европейскую штуку. Например, мы не убиваем из принципа своих жен, изменивших нам и променявших нас на любовников; выплакав свое горе, мы возьмем и простим от глубины души обиду. Мы не трясемся над собственностью, мы не жадны к деньгам, это проявляется в всегдашней нашей готовности помогать ближнему чем Бог послал; это проявляется в равнодушии, с которым мы наживаем и теряем состояние. В последнее время нас немало упрекали в страсти к наживе, и действительно многое множество из нас запятнали свое имя и свои руки самыми грязными лихоимными делами; однако при суждении об этой страсти не надо упускать из виду одной ее черты: люди увлекались именно легкостью наживы. Скрытый смысл этого увлечения был таков: коптеть над добыванием богатства не стоит, черт с ним совсем! Всю жизнь потратить, копивши грош за грошем, для того, чтобы под старость жить в роскоши, нет! за это покорно благодарю! но вот представляется случай нажить большие деньга; так сказать, клад дается в руки: банки обязательно предлагают громадный оборотный капитал; надо быть дураком, чтобы не воспользоваться обстоятельствами. Есть предприятия, дающие 50, 60, чуть ли не сто %%. Начинаются выкладки и расчеты, по которым оказывается, что после трех, четырех лет выгодных операций банковая ссуда будет погашена, и в кармане предпринимателя останется значительный капитал.

Помимо плутов, заранее готовящихся к мошенническим проделкам, так рассуждали люди, наивные до ребячества, воображавшие, что торговля и промышленность -- плевое дело, т. е. не требующее ни познаний, ни опытности, и жестоко платились за такое недоразумение...⁴ Обсуждая на досуге свои поступки и находя в себе, наряду со многими грехами, хорошие качества, мы приписывали их образованности, просвещению и тонкому европейскому воспитанию.

славянскою кровью, но неоценимое той любовью к славянам, которая ключом забила из неведомой глубины русских сердец! Силою своею эта любовь прекратит ужасы и несчастья, залечит раны, нанесенные рукою варвара, сотрет слезы с лиц страдальцев и оставит в сердцах спасающих и спасаемых, в сердцах всех людей славянского племени лучезарный след, ясное и отрадное чувство!

Когда раздались вопли отчаяния в южнославянских землях, единодушный, неудержимый порыв увлек русский народ нести свою жизнь, свои деньги на защиту истребляемых и мучимых братьев.

В нас самих, интеллигентных людях, кипела буря, мы сами рвались на спасенье славян, но пока не верили к возможность самостоятельного, ясно выраженного движения народа. Факты убедили нас в том. Отцы покидали свои семейства на неизбежную почти нужду и шли умирать за святое дело, родители посылали своих сынов, и не одного, а двух, трех на семейство; отец, отправлявшийся сам, вел с собой 7 человек сыновей; другой из Сибири шел с малолетней дочерью, будучи уверен, что найдутся добрые люди, которые оставят при себе его ребенка, пока он, отец, будет сражаться за Христово дело.⁵ {Было: поступить} обязанности сиделок или прислуги при больницах.

Мы воочию увидали подвиги человеколюбия и самоотвержения народа. Как описать чувства, овладевшие нами! Опасения рассеялись как туман перед золотым лучом солнца! Не погряз народ в своей безысходной нужде, не измельчал он, не стал корыстолюбив и не забыл великого значения России!⁶ Для него не существовали призраки, осаждавшие наш больной ум в последние годы. Народ велик душою! им руководят высочайшие идеалы. Напрасно стали бы мы искать в сокровищнице наших {собственных} нравственных принципов, мы не найдем ничего выше той беспредельной любви к ближнему, того увлечения идеей справедливости, того забвения собственных несчастий перед сильнейшими несчастиями ближнего, выказанных нам русским народом! Ему дорога не только судьба родины, но всей славянской земли, это он доказал, назвав славян "своими", спеша к ним на выручку, при крике: "наших бьют!" -- вот чувства, наполнившие наши души. Покровительственные отношения к народу рушились и с ними книжная и несколько деланная любовь наша. Ее заменила более сильная, возвышающая дух, любовь равного к равному, да, равному нам по высоте идеалов!

Еще одно отрадное чувство доставило нам настоящее движение; оно доказало нам, что мы шли с народом не по различным направлениям. Мы просто не знали топографии местности, по которой пролегали обе дороги, и потому опасались, что расходятся более и более; и что же! В данный день и час и народ, и мы очутились в виду славянского вопроса; и народу и нам пришлось сделать всего один шаг, чтобы протянуть славянам руки. Этого не могло случиться, не будь мы так близки друг другу. Сознание этой близости открыло нам глаза и на другой вопрос: наши лучшие качества (если только они в нас есть): великодушие, самоотвержение, незлобивость, бескорыстие не плод воспитания только, это национальные черты, наследие отцов, которое мы делим с народом, со всем славянским племенем!

И вот кончилась, хотя и мнимая, но все-таки рознь! Наш класс, отделившийся от народа, потому что не знал его или перестал его знать, воссоединяется с ним. Среди сборов и приготовлений к войне за освобождение славян на Руси ныне стоит праздник, святое торжество примирения братьев! Плача, мы протягиваем народу руки, моля принять нас вновь в лоно великой семьи русской. И слышатся приветливые слона: "Бог с вами, да мы и не думали толкать вас от себя, вы сами того, маненько отворачивались; ну да кто старое помянет, тому глаз вон! Станем отныне жить, как подобает добрым братьям".

Еще бы не плакать от радости, еще бы сердцу не биться безумно и не трепетать, когда сразу обрелись 86 миллионов единокровных и единоутробных братьев и сестер!

С. -Петербург

Его высокоблагородию

Федору Михайловичу Достоевскому

Греческий проспект, подле Греческой

Почтовые штемпели: "10 ноября Минск 1876", "11 ноября Минск 1876", "12 ноября Петербург 1876",

"А. С."

Примечания:

Частично опубликовано: Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1935. С. 52, а также: Утраченные письма Достоевского // Вопросы литературы. 1971. No 11. С. 216; 22, 312.

Анна Павловна Корба (урожд. Мейнгард, во втором браке Прибылёва) (1849--1939) -- начинающая писательница из Минска, получившая впоследствии известность как народоволка, член Исполнительного комитета "Народной воли", участница покушений на Александра II. Родилась в Твери, в семье инженера путей сообщения, немца по происхождению (дед Корба Адольф Мейнгард, музыкант, прибыл в Россию в начале прошлого столетия, в 20--30-е гг. считался лучшим виолончелистом в Петербурге). В 1869 г., выйдя замуж за финансового служащего, переехала в Петербург. Здесь через сестру она знакомится с доктором П. И. Боковым, другом Н. Г. Чернышевского и опекуном его детей. "Он посоветовал поступить на подготовительные курсы <...> и разбудил меня к новой жизни", -- писала впоследствии о нем Корба (см.: Автобиографии революционных деятелей русского социалистического движения 70--80-х гг. // Энциклопедический словарь Гранат. Б. г. Т. 40. Стб. 369--370). Осенью 1870 г. начала посещать женские Аларчинские курсы (до 1872 г.) и вскоре в Петербургском университете сдала экзамены на домашнюю учительницу. В это время Корба активно занимается самообразованием. Читает "Положение рабочего класса в России" B. В. Берви-Флеровского, 1-й том сочинений Ф. Лассаля, К. Маркса, "Исторические письма" П. Л. Лаврова. "Чтение этих книг, -- писала Корба, -- произвело на меня потрясающее впечатление и заставило проявиться всем социалистическим устремлениям, дремавшим во мне. С тех пор я стала убежденной социалисткой <...> Они сделали меня навсегда другом трудового народа" (Там же, стб. 374, 376).

Летом 1872 г. Корба переезжает с мужем в Москву, а весной 1874 -- в Минск. Здесь по ее инициативе было образовано Общество попечения об учащихся. "Пока я жила в Минске, я занималась делами Общества, но это не могло удовлетворить меня <...> Приближалось то время (лето 1876 г. -- С. И.), "свобода" прозвучало в России. Хотя она относилось пока только к борьбе славян с турками <...> я не могла остаться спокойной <...> Мне хотелось оказать хоть малейшую помощь борцам за свою свободу <...> Единственное маленькое дело состояло в сборе денег. Я привлекла к нему нескольких знакомых; кроме денег мы собирали белье и другие пожертвования, а когда приблизилась зима, мы отправили несколько тюков с полушубками в Московский комитет, заведовавший отправкой посылок в славянские земли" (Там же, стб. 376--377).

9 ноября 1876 г. Корба под впечатлением от октябрьского выпуска "Дневника", посвященного (глава вторая) современному состоянию восточного вопроса и в связи с этим исторической интерпретации понятия "лучшие люди" (23, 148--162), отправила Достоевскому письмо с просьбой помочь ей как начинающей писательнице и приложила к нему свою статью "Лето 1876 г.", написанную в духе автора "Дневника" частью до, частью после его прочтения. Свое желание писать именно Достоевскому, встретиться с ним -- "обеспокоить своими стонами" Корба объясняет "невыносимой" потребностью "поделиться мыслями" и получить помощь от "лучшего врача", в котором она встретила "большую, искреннюю любовь к народу". Свои мысли Корба высказывает здесь же в статье, полной восторгов по поводу того, что восточная война открыла новый период в истории России, что наконец интеллигенция объединилась с простым народом в едином порыве сочувствия и сострадания к южным славянам. Восторженная статья Корбы, местами текстуально совпадающая с октябрьским "Дневником", вызвала "полный любезного внимания" ответ Достоевского от 16--20 ноября 1876 г., в котором писатель приглашал навестить его в начале декабря (не сохр. 29₂, 314). В ответном письме от 4 декабря 1876 г. Корба написала, что "вследствие разных обстоятельств" откладывает "поездку в Питер еще на целый месяц". Неизвестно, состоялась ли в конечном счете их встреча. Через полтора года Корба начнет свое активное участие в "Народной воле". С августа 1879 г. как агент, с января 1880 г. -- член Исполнительного комитета и редколлегии газеты "Народная воля", хозяйка конспиративных квартир и народовольческой типографии; в 1883 г. по "процессу 17-ти" приговорена к 20 годам каторги (см.: Волгин И. "Автобиографию" и "Воспоминания", Корба упомянет Достоевского только однажды: "Мое идейное народничество сложилось под влиянием книг Лаврова, Флеровского, Глеба Ив. Успенского, отчасти также Достоевского" (Прибылева-Корба А. П. "Народная воля": Воспоминания о 1870--1880-х гг. М., 1926. С 32; курсив мой. -- С. И.). Думается, что даже если их встреча имела место, вряд ли эта "часть" -- вклад Достоевского в идейное становление Корбы как террористки был значительным (подробнее о вероятности ее личных контактов с Достоевским см.: Волгин И. 6 декабря 1876 г. Достоевский, в связи с демонстрацией молодежи на Казанской площади, пишет в Записной тетради: "Мы, кажется, дошли до самой последней степени разъединения с народом. Пример 6-е декабря" {Здесь. 6-е дек<абря> (примеч. Достоевского).} (24, 310). Не исключено, что именно Корбе адресованы следующие строки из подглавки "Кое-что о молодежи" декабрьского выпуска "Дневника" за 1876 г.: "А у меня именно есть таинственное убеждение, что молодежь-то наша и страдает, и тоскует у нас от отсутствия высших целей жизни. <...> Наша молодежь так поставлена, что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни. <...> Нет, видно двухсотлетняя оторванность от почвы и от не спускаются даром. Винить недостаточно, надо искать и лекарств. По-моему, еще есть лекарства: они в народе, в святынях его и в нашем соединении с ним. <...> Я и "Дневник" предпринимал отчасти для того, чтоб об этих лекарствах говорить..." (24, 51--52; разрядка моя. -- С. И.). Не ответ ли это на вопрос Корбы? "... я жду от Вас помощи, не имея на то права; разве только право страждущега стонать от боли; а у меня в течение долгих лет наболела душа, и если теперь я решилась беспокоить Вас своими стопами, то потому что знаю, что лучшего врача не найду" (9 ноября 1876 г.; курсив мой. --

Не исключено, что именно Достоевский в эту вероятную встречу вдохновил Корбу, так же как и С. Лурье, на поездку в Сербию в качестве сестры милосердия -- и она его не разочаровала, доказав своим участием в русско-турецкой войне искренность и глубину своих убеждений, Закончив в мае 1877 г. подготовительные курсы в Минске (см. примеч. 1, 2 к 5-му письму Лурье), осенью Корба одна отправилась в Рени (город на русско-румынской границе), где при Благовещенской общине участвовала в эвакуации через Румынию раненых и больных в санитарных поездах. С окончанием военных действий в мае 1878 г. Корба вернулась в Петербург; к этому времени относятся ее активные поиски революционеров. Среди ее различных революционных связей интересным, в связи с Достоевским, представляется знакомство с Л. Г. Архангельской -- корреспонденткой и знакомой писателя (см. публикацию письма Архангельской к Достоевскому в сб.: Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 1994. Т. 11. C. 231--234). "Я познакомилась, -- пишет Корба, -- также с Александрой Гавриловной Архангельской, получившей впоследствии такую громкую известность на поприще земской медицины в качестве врача и так рано умершей. Я пробовала увлечь Александру Гавриловну революционным энтузиазмом, которым сама была полна, но она оставалась непоколебимой. Соглашаясь со мной, что борьбу за освобождение народа надо начать, пока он в своих бедствиях еще не дошел до последних пределов, она останавливалась на полдороге, когда надо было прийти к какому-нибудь решению. "Если Вы согласны со мной, -- убеждала я ее, -- так будем искать революционеров вместе; будем работать с ними, и, если нужно, умрем за свободу" <...> "Я не уверена, -- говорила она, -- что путь, который Вы нашли, приведет к лучшей доле народ <...> Я завидую Вам в том, что Вы нашли свою дорогу и неуклонно пойдете по ней". На этом прервались мои попытки увлечь Архангельскую на путь революции" (Прибылева-Корба А. И. "Народная воля". С. 31).

"Народная воля", полностью ушла в революцию. После разгрома партии (1882) провела долгие годы на каторге. После 1917 г. работала в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, печаталась в исторических журналах.

Известны два письма Корбы к Достоевскому (1876, ИРЛИ). Сведения о несохранившемся ответе Достоевского см. 29₂, 314.

Письма публикуются по подлинникам: ИРЛИ, No 29746.

¹ Речь идет об октябрьском выпуске "Дневника" за 1876 г. (23, 136--162).

² "в первых числах декабря" (не сохр. 29₂, 314).

³ Текст Корбы: "Мы всегда ~ невежества" восходит, вероятно, к следующей мысли Достоевского: "Явилось, наконец <...> воззрение, что народ наш даже и не может быть <...> и участвовать в этом подвиге даже не в силах, что его нужно самого обучить сперва грамоте, образить его, развить его, настроить школ и проч. и проч." (23, 157).

⁴ в обороте (см.: Автобиографии революционных деятелей... Стб. 374--375).

⁵ Этот эпизод был описан Достоевским: "Отец, старик солдат <...> идет пешком <...> и с собою ведет девятилетнюю дочку (это факт): "дочку найдутся из христиан, что поберегут, пока я хожу", отвечает он на вопросы, "а уж я пойду, послужу делу Божию"" (23, 161, 414).

⁶ У Достоевского: "... мы думали, что народ уже забыл свои духовные начала, не уберег их в сердце своем; в нужде, в разврате потерял или исказил свои идеалы" (23, 161).