С. Е. Лурье -- Достоевскому
13 февраля. 1877 г. Минск
Многоуважаемый Федор Михайлович!
Это я пишу под свежим впечатлением похоронного марша. Хоронили доктора Гинденбурга 84-х лет от роду. Как протестанта, его сначала отвезли в кирху, а уже затем на кладбище. Такого сочувствия, таких от души вырвавшихся слов, таких горячих слез я еще никогда не видела при похоронах, да и не часто это приходится видеть. Он умер в такой бедности, что не на что было хоронить его.
Уже 58 лет как он практикует в Минске и сколько добра он сделал за это время. Если б Вы знали, Федор Михайлович, что это был за человек! Он был доктор и акушер; его имя перейдет здесь в потомство, о нем уже сложились легенды, весь простой народ звал его отцом, любил, обожал и только с его смертью понял, что он потерял в этом человеке. Когда он еще стоял в гробу (в церкви), то не было ни одного человека, который бы не пошел поплакать о нем и, рыдая, целовать его ноги, в особенности бедные еврейки, которым он так много помогал, плакали и молились, чтоб он попал прямо в рай. Сегодня пришла бывшая наша кухарка, ужасно бедная женщина, и говорит, что при рождении последнего ребенка, он, видя, что ничего дома нет, дал 30 к<опеек>, чтоб сварить суп, а затем каждый день приходил и оставлял 20 к<опеек>, а видя, что она поправляется, прислал пару куропаток. Также будучи позван к одной страшно бедной родильнице (такие к нему и обращались), он, видя, что не во что принять ребенка, снял с себя верхнюю рубаху, платок свой (голова у него была повязана платком), разорвал и отдал.
Еще. Вылечил он одного бедного еврея дровосека, затем заболела его жена, затем дети, он каждый Божий день приезжал 2 раза и, когда всех поставил на ноги, спрашивает у еврея: Чем ты мне заплатишь? Тот говорит, что у него ничего нет, только последняя коза, которую он сегодня продаст. Он так и сделал, продал за 4 р<убля> и принес ему деньги, тогда доктор дал лакею своему еще 12 р<ублей> к этим 4-м и отправил купить корову, а дровосеку велел идти домой, через полчаса тому приводят корову и говорят, что доктор признал козье молоко для них вредным.
Так он прожил всю свою жизнь. Бывали примеры, что он оставлял 30 и 40 р<ублей> у бедных, так у бедных баб в деревнях.
Зато хоронили его как святого. Все бедняки заперли лавки и бежали за гробом. (У евреев есть мальчики, которые при похоронах распевают псалмы, но запрещается провожать иноверца этими псалмами). Тут перед гробом, во время процессии, ходили мальчики и громко распевали псалмы. Во всех синагогах молились за его душу, также колокола всех церквей звонили все время процессии. Был хор военной музыки, да еще еврейские музыканты пошли к сыну усопшего просить, как чести, позволения играть все время процессии. Все бедные принесли кто 10, кто 5 к<опеек>, да и богатые евреи дали много и приготовили великолепный, громадный венок из свежих цветов с белыми и черными лентами по сторонам, где золотыми буквами были вычислены его главные заслуги, так учреждение больницы и т. п. -- я не могла разобрать, что там, да и разве возможно вычислить его заслуги?
Над его могилой держали речь пастор и еврейский раввин, и оба плакали, а он себе лежал в стареньком, истертом вицмундире, старым платком была обвязана его голова, эта милая голова, и казалось, он спал, так свеж был цвет его лица.1
Извините, многоуважаемый Федор Михайлович, что я так распространяюсь, но ведь я Вам часто говорю о том, что меня больше всего интересует. А мне здесь была тоска и скука страшная. Но разве я не могу также приносить пользу? Моя бабушка слаба и больна, маленькая сестра больна, а скольким бедным и несчастным я могу помочь, ну хоть бы деньгами.2 Если б Вы видели, в какой я была хижине. Голые ребятишки воют от голода, мать больная лежит на печке, холод страшный, со стен капает вода (была оттепель), Боже мой, как люди живут!
красавца и богача, и надворный советник он (я, право, не знаю, что это значит). Его фамилия -- Блох. Мамаша говорит, что такой партии не представится, а он согласен ждать, сколько мне будет угодно. Но разве я могу выйти замуж, не любя? Пожалуйста, дайте мне совет.3 Я его очень уважаю, но не больше. Мамаша сердилась и плакала целый вечер. Я ему скажу, что не люблю его, тогда он конечно не захочет жениться, а ему 35 л<ет>, а мне еще нет 19. Я с нетерпением буду ждать ответа, если Вы им удостоите уважающую и преданную Вам
С. Лурье.
P. S. Прошу Вас сохранить "Записки еврея", это подарок автора, друга нашего дома, также не верьте ему во всем, он преувеличивает страшным образом, напр<имер> моя мамаша говорит, что его жена очень милая и добрая женщина, конечно не образованная. {}4
г. Федору Михайловичу Достоевскому
Греческий проспект, возле Греческой церкви, дом Струбинского кв. No 6 в С. -Петербурге.
На конверте рукой Достоевского: "Лурье отвечено".
Почтовые штемпели на обороте конверта: "13 февраля Минск 1877", "14 февраля Минск 1877", "16 февраля Петербург 1877".
На первой странице в левом верхнем углу монограмма "Б. А."
Примечания:
1 Текст: "Это я пишу ~ цвет его лица" лег в основу статьи "Похороны "Общечеловека"" мартовского выпуска "Дневника" за 1877 г., посвященного, в основном (главы вторая и третья), еврейскому вопросу (25, 89--90). В ответном письме к Лурье от 11 марта 1877 г. Достоевский писал: "Вашим доктором Гинденбургом и Вашим письмом (не называя имени) я непременно воспользуюсь для "Дневника". Тут есть что сказать" (2922, 109, 113). Вряд ли и юная Лурье могла быть оппоненткой Достоевского в столь сложном вопросе (см.: 25, 355--356, 389; 301, 260). Именно Брауде, а не Лурье имеет в виду Достоевский, когда пишет в подглавке "Но да здравствует братство!": "Неужели правда, как пишет мне одна <...> благороднейшая и образованная еврейская девушка, -- неужели и я, по словам ее, враг этого "несчастного" племени, на которое я "при всяком удобном случае будто бы так жестоко нападаю"" (25, 86, а также: 292, 279). Случай же, описанный Лурье, о том, как евреи в Минске хоронили врача-немца, всю жизнь самоотверженно лечившего еврейскую бедноту, использован Достоевским в качестве заключении к этой полемике, как иллюстрация к одному из важнейших гуманистических тезисов писателя, а в данном случае и к возможному решению этого вопроса -- любовь и служение людям способны объединить народы (см. главку "II. Единичный случай" -- 25, 90--92). Текст письма Лурье практически не изменен и использован как наборная рукопись; правка Достоевского -- более 20 мелких исправлений -- носит, в основном, стилистический характер.
2 Позже в Подготовительных материалах к "Дневнику" Достоевский напишет: "Лурье на свои деньги" (25;
3 Совет Достоевского последовал в ответном письме от 11 марта 1877 г.: "... не любя ни за что нельзя выйти. Но <...>, может быть, это один из тех людей, которых можно полюбить потом? Вот мой совет: от решительного слова уклоняйтесь до времени. <...> Но к человеку этому присмотритесь <...>. И после нескольких месяцев строгого анализа -- решите дело в ту или в другую сторону. Жизнь же с человеком немилым или несимпатичным -- это несчастье. <...> Не знаю почему, но мне бы самому, лично, хотелось, чтоб этот человек Вам понравился, так чтоб Вы вышли замуж!" (292, 147).
4 "Записки еврея". В описании библиотеки Достоевского указано отдельное издание романа (СПб., 1874), имевшегося в ней,-- вероятно, экземпляр этот ранее принадлежал Лурье (см.: ГроссСеминарий по Достоевскому. М.; Пг., 1923. С. 22). См. также примеч. 4 к письму 2.