Достоевский в неизданной переписке современников (1837-1881).
Часть 6

Дорогая моя, я бесконечно счастлив в эту минуту,-- я только что вернулся домой; двенадцать часов ночи; на столе я видел вашу телеграмму, твое письмо и визитную карточку, оборотная сторона которой вся исписана. А взглянул на карточку -- и мое сердце так задрожало, что я едва не упал; я прочел, что на ней написано, и с горячими слезами благодарил бога, услышавшего мою молитву. Еще никогда я не был так счастлив -- на карточке стоит имя человека, которого я признаю гениальным, перед которым я благоговею, о знакомстве, о дружбе которого я несколько лет мечтал, как о недосягаемом счастье. На карточке стоит: Федор Михайлович Достоевский. Его рукою, написавшею столько дивных произведений, которыми я зачитывался и заплакивался, написано следующее:

"Любезнейший Всеволод Сергеевич, я все хотел вам написать, но откладывал, не зная моего времени. С утра до ночи был занят. Теперь заезжаю и не застаю вас, к величайшему сожалению. Я дома бываю около восьми часов вечера, но не всегда. И так у меня спутано теперь все по поводу новой должности моей, что не знаю сам, когда бы мог вам назначить совершенно безошибочно. Крепко жму вам руку. Ваш Ф. Достоевский"¹.

О!! Как я счастлив -- другие не поймут этого; но ты должна понять, потому я сейчас же сел и пишу тебе. Это случилось вот как: я узнал, что он здесь, и, сам не знаю как, решился -- написал ему большое письмо, где вылил всю душу, потому что знал, что он поймет меня. Я слишком хорошо его сам понимаю. Я не ошибся в человеке -- он не знает, какой роскошный подарок сделал он мне в день моего рожденья. Вчера мы смеялись, что в "Voix prophetiques" {"Пророческих голосах" (франц.).} мне вышло сердце с надписью "Свидание". Гаданье оправдалось. Постоянная греза моя сбывается. Ты не знаешь, какой я дурак,-- меня считают холодным и благоразумным, неувлекающимся, а у меня совсем мокрые глаза²...

Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, ед. хр. 97.

Всеволод Сергеевич Соловьев (1849--1903) сын историка С. М. Соловьева, беллетрист, критик и поэт, автор мемуаров о Достоевском и ряда критических статей о нем, появившихся еще при жизни писателя.

Полина Владимировна Соловьева -- его мать.

¹ 1 января 1873 г. Соловьев сделал в дневнике следующую запись:

"Вернулся домой в четверть первого. На столе поздравительная телеграмма отца с матерью, ее письмо, дорогое письмо, какое только она написать может "своему дорогому, родному волчонку" <...> У меня посветлело на сердце от этих родных приветов. Но тут же, на столе лежала визитная карточка, оборотная сторона которой вся исписана. Я взглянул: "Федор Михайлович Достоевский". У меня сильно забилось сердце. Я стал читать следующее"... Приведя текст письма Достоевского, Соловьев продолжает: "Я благодарил бога за то, что одно из горячих желаний моих исполнено, я испытал минуты счастья и взял перо, чтоб поделиться с лучшим, не изменяющим другом -- мамой -- этими минутами счастия. А поговорил с ней и успокоился. Прочел первый номер "Гражданина", подписанный Достоевским, прочел в нем начало его "Дневника". "Вернулись дед и Вадим, поговорили, дед сел ужинать, я лег спать, было три часа, я не мог заснуть.

Первый день моего нового года, начавшийся так тоскливо, закончился хорошей улыбкой, а я давненько не видал этой улыбки. Привет Достоевского -- это залог многого нового в моей жизни. Я, наконец, нашел человека: он имел на меня огромное влияние своими творениями, он будет иметь на меня великое влияние своей личностью. Несколько дней тому назад, когда я узнал, что он делается редактором "Гражданина" и что, стало быть, находится в Петербурге, я, как сумасшедший, кинулся подписаться на "Гражданин" и узнать его адрес. Я сел и писал всю ночь человеку, которого не знаю; вот что, между прочим, писал я ему; помню, кажется, слово в слово эту часть письма моего..." Далее следует большой отрывок из письма Соловьева к Достоевскому, датированного 28 декабря 1872 г. (опубликовано в примечаниях к письмам Достоевского. -- "Письма", III, стр. 299--300). Соловьев завершает свою запись словами: "Написал я это письмо и послал, и жутко мне стало -- я так часто ошибался, так часто ожидал от людей того, что они не могли мне дать, и получал от них то, чего они не должны были давать мне. Прошел день, другой, третий -- и он сам приехал ко мне. Я в нем не обманулся. Это одна из немногих удач моих. Много значит для меня привет его -- да пошлет ему бог счастия! Вперед! Вперед! Что-то начинает светлеться..." (Авт. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 87).

² См. об этом эпизоде в "Воспоминаниях о Ф. М. Достоевском" Вс. Соловьева: "В то время Достоевский имел на меня решительное влияние, и я придавал большое значение почти каждому сказанному мне им слову. Поэтому я имел обычай тогда же записывать многие наши разговоры, его рассказы и по преимуществу рассказы о себе самом. Я храню некоторые его интересные письма <...> Мне только жаль, что я не могу в настоящее время рассказать всего, что у меня записано и что я помню,-- я не хочу обвинений в нескромности, не хочу много говорить о живых еще людях..." ("Исторический вестник", 1881, No 3, стр. 603).

... Я положительно готов ждать вашего возвращения и поступлю так: сперва дам вам прочесть третью часть романа, и, если вы ее найдете достаточно обработанною, уполномочу вас окончательно переговорить со Стасюлевичем, и если он скажет, что дает, в случае одобрения, 200 рублей серебром с листа (но непременно вперед пусть скажет вам это: "в случае, если потом одобрит"), я немедленно вручу вам три части разом для его просмотра и решения¹...

Господа "Русского вестника", не зная о наших переговорах (прошу их держать между нами, пока дело не кончится),-- считают, что только и света, что в их окне. Прилагаю сегодняшнюю тираду из передовой статьи "Русского мира"². Не правда ли, в хорошее соседство меня садят? А по неволе придется туда отдать вещь свою, в случае, если Стасюлевич не даст более ста пятидесяти рублей с листа, уже получаемых мною и Достоевским у Каткова. Иначе не будет предлога оставить этих господ. Да, я нахожу, что плата 150 рублей за вещь, обработанную и с любовью,-- недостаточна³...

Автограф. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, ед. хр. 1154.

¹ Речь идет о романе Данилевского "Девятый вал".

² В No 1 газеты "Русский мир" от 1 января 1873 г. была помещена редакционная заметка о предстоящем выходе в свет первой книжки "Русского вестника" с "Запечатленным ангелом" Лескова и романом В. Маркевича "Марина из Алого рога". "В дальнейших книжках "Русского вестника",-- сообщалось далее,-- появятся романы г. Крестовского <...>, г. Лескова <...> Г-н Данилевский, как мы слышали, занят окончательной обработкой чрезвычайно интересного романа "Девятый вал" и, кроме того, трудится над материалами для другого исторического романа, из времени императора Петра III. Оба эти произведения, вероятно, найдут место также в "Русском вестнике"".

³ 15 мая 1873 г., пересылая Каткову выписку из этого письма Данилевского и вставив имя Достоевского рядом с именами Лескова и Крестовского, Маркевич писал из Петербурга:

"Посылаю вам ходящее здесь по рукам письмо Гришки Данилевского к Суворину, переданное сим последним в Париже, где оно было им получено, мужу Лавровской -- князю Цертелеву, который и сообщает его кому угодно. Из него вы увидите, почему этот негодяй и пролаз не прислал своего романа в "Русский вестник" и как мнит он, подличая пред Сувориным, попасть к Стасюлутину в милость. Что всего куриознее это то, что статья в "Русском мире", писанная Лесковым и весьма разумно доказывавшая, что в лагере либералов нет талантов, между тем как вокруг "Русского вестника" группируются даровитые люди,-- что эта статья главнейшим образом писана по инициативе и настоянию самого Данилевского. И против этой статьи он якобы "хотел протестовать!" Эка шушера подлая! А Стасюлутин, действительно, по признанию Суворина, потерял в этом году более тысячи подписчиков. Беллетристики у него в запасе никакой, и он, по рассказам, заказал Хвощинской (Крестовскому) роман за большую плату вперед,-- только напиши! Суворин забегает к Лескову -- я сам его там встретил,-- предлагает свести с Михаилом Матвеевичем..." (Авт. ЛБ, ф. 120. 8. 3). Стасюлутиным Маркевич называет редактора "Вестника Европы" М. М. Стасюлевича, женатого на дочери петербургского богача И. О. Утина.

... Я поехал обедать к Александру Николаевичу Попову¹ <...> Я поделился с ним моей радостью, которую он принял очень к сердцу. Я прочел ему многое из первого номера "Гражданина" и, разумеется, прежде всего "Дневник писателя". Он остался очень довольным, но согласился со мною, что Достоевскому не следовало начинать с фарса, с Китая. Вторая же главка произвела на него впечатление, и он сказал, что Достоевский верно понял Герцена и прекрасно объяснил ему Белинского, которого он до сих пор не мог совсем понять ни по личным воспоминаниям, ни из "Воспоминаний" Тургенева <...>

В начале восьмого я простился и поехал к Достоевскому. Он живет далеконько: в Измайловском полку во 2-й роте. Я нашел дом No 14, прошел в ворота на большой двор и спросил -- мне указали отдельный флигелек. Я позвонил, сейчас же отворила горничная. "Дома Федор Михайлович?" -- "Дома-с". -- Я вошел по небольшой лестнице и сложил свое платье на какой-то сундук в передней. Просторно и чисто, но обстановка почти бедная. "Да вот и они сами",-- сказала горничная. Передо мною стоял Достоевский. Я назвал себя. Он сжал мне руку и посадил к своему столу, сказавши: "Ну, поговорим". Передо мною был человек небольшого росту, скорее плотный, чем худощавый, казавшийся моложе своих пятидесяти лет, с довольно длинною русою бородою, с большим лбом, у которого сильно поредели, но не поседели мягкие, тонкие волосы, с маленькими, светлыми карими глазами, с неправильной и совершенно простой физиономией, с тонкой, похожей несколько на восковую кожей, с почти постоянной добродушной улыбкой. Странное дело -- но он живо напомнил мне лица, мелькнувшие передо мною во время осмотра моего тюремных заведений, лица сектантов, лица скопцов. Решительно то же впечатление! В его лице столько простоты и добродушия, он так хорошо сказал мне: "Ну, поговорим", что моей постоянной конфузливости, смущения как не бывало. Я просидел у него два часа, говорили много -- и я, и он. Началось невольно с "Гражданина"; он хвалил Мещерского и находил в нем талант -- не может этот человек говорить не по убеждению... увидим. Он сказал, между прочим, что у него есть сюжет для повести, что он передал его Мещерскому и тот умоляет его написать для "Гражданина", но в таком случае это помешает "Дневнику" -- он сам не знает, на что решиться, и "продумает об этом всю ночь". Я отстаивал "Дневник", насколько такт допустил это. Боюсь я, боюсь страшно -- а вдруг он не выдержит с "Гражданином", вдруг ругань подлых газет раззадорит его, вызовет на полемику, доведет до болезненного состояния и т. д. А он наверное из таких, из раздражающихся, из порывистых. По поводу "Дневника" он заговорил о Белинском и сказал, что хотел побольше написать об нем, привести его собственные слова, но что не сделал этого <...>

Я пробовал защитить Белинского, упирая на то, что от слова до дела очень далеко, что у каждого человека бывают иногда быстролетные, самые чудовищные мысли, которые неизвестно как являются и сейчас же исчезают, и никогда не могут пройти в жизнь, и что есть такие люди, которые с напускным цинизмом любят похвастаться подобной дикой мыслью. Но Достоевский убежден, что Белинский, если сказал, то мог и сделать, что это была натура простая, цельная, несоставная, у которой слово и дело вместе. Он говорит, что теперь, в последнее время, много развелось подобных натур; сказал -- и сделал, застрелюсь -- и застрелился. Упаси господи от такой цельности! Трудно передать разговор наш -- как он переходил от одного к другому, касался многого и постоянно прерывался вопросами и ответами о нас самих. Когда он спросил меня, сколько мне лет и я ответил, что вчера исполнилось двадцать четыре года, он задумался: "Значит, вы родились 1 генваря 1849 года -- где я был тогда... В Перми... мы шли в Сибирь... да, это в Перми было"². Он рассказал, между прочим, об одном человеке, о большом для него человеке, в котором мирилась бездна противуречий, громадный ум и талант, не выразившийся ни одним писаным словом, умерший вместе с ним, кутеж и пьянство и пострижение в монахи; умирая, он сделал бог знает что; он был тоже в Сибири, на каторге; когда его выпустили, то из железа своих кандал он сделал себе кольцо, носил его постоянно и, умирая, проглотил его... -- Черта интересная. Тоже цельная натура³. Достоевский почувствовал первый припадок падучей болезни на каторге (было от чего⁴); все, что с ним случилось, все читанное, слышанное, до мельчайших подробностей, до первого припадка он помнит, а затем стал забывать многое, иногда забывает людей, которых знал хорошо, забывает физиономии ("Вот ваше лицо я не забуду",-- сказал он; я сразу заметил, что он изучает мою физиономию); забыл все свои сочиненья, написанные после каторги; когда дописывал "Бесы", то должен был перечитать все с начала, потому что перезабыл даже имена действующих лиц. Он провел четыре года за границей, недавно женат, двое маленьких детей, я их слышал, но не видел, жена уехала в театр. Прошлое лето он провел в Старой Руссе. Он сразу увидел, что это название произвело на меня какое-то впечатление -- он просто спросил, и я просто ответил, сжавши как можно сильнее мой рассказ. "Да, да, я хорошо понимаю",-- сказал он; мы говорили о женитьбе, он испытывал меня на некоторых пунктах. "Хорошо, что так кончилось,-- говорил он,-- потому что вы не любили ее; вы могли рассуждать, а кто любит, тот не рассуждает; знаете ли, как любят?-- говорил он тихим, дрогнувшим голосом. -- Если вы любите чисто и любите в женщине чистоту ее и вдруг убедитесь, что она публичная женщина,-- вы полюбите в ней ее публичность, эту гадость, вам омерзительную, вы будете любить в ней,-- вот какая бывает любовь". Я сказал, что понимаю это, но никогда не испытал вполне... Да... один раз... но это забытые воспоминания. А он прав -- я не любил Лидию <...>

в таких грехах, признаться в которых не смеют священнику. "Привык я ко всему,-- говорил этот монах,-- слышал я такие грехи, которые трудно даже представить себе, видел страшные, гнойные раны души человеческой, но все же иногда услышишь такое, что сердце перевернется и духу не хватит дать молитву и допустить человека до причастия. Раз ко мне ползком приполз один крестьянин, и вот в чем признался: был у них на маслянице праздник, народ гулял; собрались они, три или четыре человека, и стали предлагать, чтоб кто-нибудь из них на спор решился сделать такую дерзость, такое святотатство, чтоб хуже и придумать нельзя было. И взялся за это дело кающийся крестьянин. Он должен был всю первую неделю поста проговеть, аккуратно ходить в церковь, исповедаться и, причащаясь, удержать во рту причастие и вынести его из церкви, затем с товарищами пойти в поле, положить причастие на известное место, зарядить ружье и в него выстрелить. (Дойти до подобной мысли!-- просто писать невыносимо.) Крестьянин отговел, удержал во рту причастие, собрал товарищей, выложил причастие, зарядил ружье, прицелился и в ту секунду, когда хотел спустить курок, совершенно спокойно и весело, вдруг ясно, отчетливо увидел, что целится в распятого Спасителя. Ружье выпало из рук, и он упал без чувств". Мы долго говорили по поводу этого случая, но приводить наш спор я не имею времени⁵.

Под конец мы говорили о самолюбии и о конфузливости как об одном из проявлений самолюбия. Достоевский сказал, что я, должно быть, очень самолюбив! Он высказал одну мысль, которая мне очень понравилась: "Вы боитесь впечатления, производимого вами на незнакомого человека; вы разбираете ваши слова, движения, упрекаете себя в бестактности некоторых слов, воображаете себе то впечатление, которое произведено вами, и -- непременно ошибаетесь; впечатление, произведенное вами, непременно другое, а все это потому, что вы себе представляете людей гораздо крупнее, чем они есть,-- люди несравненно мельче, простее, чем вы себе представляете".

Я собрался. Он сказал, чтоб я приезжал к нему через неделю в среду и что мы вместе поедем к князю Мещерскому, у которого собираются по средам.

Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 87. См. выше запись от 1 января 1873 г.

Эта дневниковая запись частично использована автором в его "Воспоминаниях о Ф. М. Достоевском". -- "Исторический вестник", 1881, No 3, стр. 602--616 и No 4, стр. 839--853.

31 января 1873 г. Достоевский писал своей племяннице С. А. Ивановой о Соловьеве: "Я с ним недавно познакомился и при таких особенных обстоятельствах, что не мог не полюбить его сразу <...> Он довольно теплая душа" ("Письма", III, стр. 48--49).

¹ Александр Николаевич (1821--1877) -- историк и археолог.

² Ошибка Достоевского: 1 января 1849 г. он еще жил на свободе в Петербурге.

³ В своих воспоминаниях Соловьев пояснил, что речь идет об И. Н. Шидловском.

⁴ См. примеч. к п. 261.

⁶ Рассказанный Соловьеву случай лег в основу очерка Достоевского "Влас", напечатанного в "Гражданине", 1873, No 4, 22 января.

"Гражданина" статей ваших, ибо прошло три недели пока вступил новый редактор, человек пожилой и больной, к которому -- потому что он Достоевский -- я не могу относиться иначе как с величайшею деликатностью¹. Ваши статьи задержались в беспорядке прежней редакции, и г. Достоевский взял их и прочтет...

Автограф. ЦГАЛИ, ф. 373, оп. 1, ед. хр. 235.

¹ См. п. 76.

... Что говорят о "Гражданине"? Достоевского вещи прекрасные¹. Надобно поддержать газету всеми силами², но жаль, что попадаются вещи нехорошие, например, насмешки над профессором Градовским, о котором я слышал очень много хорошего³...

Автограф. ЦГАЛИ, ф. 87, ед. хр. 66.

¹ "Гражданина" 1873 г. (1 и 8 января). В них напечатаны под рубрикой "Дневник писателя" статьи Достоевского "Вступление", "Старые люди" и "Нечто личное". Об участии Погодина в "Гражданине" см. "Лит. наследство", т. 83, стр. 328--329.

В связи с изданием "Гражданина" Погодин отправил Достоевскому ряд одобрительных писем. "Жму вам крепко руку,-- писал он в одном из них. -- Надо работать всеми силами против легиона. Я, хоть на старости, буду присылать ко всякому нумеру" ("Звенья", VI, 1936, стр. 445).

В июне 1873 г. Погодин писал Т. И. Филиппову: "... Его ("Гражданина") надо поддержать. Соберитесь все, господа, кто принимает к сердцу, т. е. кому противны нынешние оргии..." ("Лит. наследство", т. 15, стр. 151--152).

³ В No 2 "Гражданина" опубликована в разделе "Ералаш" ироническая заметка о "писателе передовых статей "Голоса" -- бывшем редакторе "Гражданина" Г. К. Градовском, будто бы явившемся на юбилейный обед по случаю десятилетия газеты, держа под мышкой что-то "вроде простыни". Это был текст его речи. По просьбе испуганного редактора "Голоса" А. А. Краевского речь эта не была произнесена; автор должен был переделать ее в серию передовых статей. В письме без даты Погодин писал Достоевскому по поводу этой заметки: "Но напрасно "Гражданин" против "Голоса" <...> О пр<офессоре> Градовском я слышал только хорошее" ("Звенья", VI, стр. 445).

Высказывалось предположение, что Достоевский -- автор этой заметки или, во всяком случае, в ней видно его "редакторское вмешательство" (см. В. В. Виноградов. Достоевский и А. А. Краевский. Сб. "Достоевский и его время". Л., 1971, стр. 26--28).

... Статьи г. Достоевского представляют много любопытных разоблачений. Как приняты они в Петербурге?¹

Автограф. ЦГАЛИ, ф. 97, ед. хр. 66.

¹ Погодин, по-видимому, ознакомился уже с третьим номером "Гражданина", в котором Достоевским помещена была под рубрикой "Дневник писателя" статья "Нечто личное". В ней он подробно говорил о своих отношениях с Чернышевским и обличал "окололитературных и литературных" сплетников.

... Ввиду того, что скоро увидимся, я и писать вам ничего не буду. Не могу только не сказать, что, кроме Бычкова¹, вас поджидает Федор Михайлович Достоевский, на которого теперь залаяла вся свора прогресса. Господи, как ругаются! Но ругательства бы еще ничего: как клевещут!² Этого я не понимаю. А полемике публика верит. Отсутствие серьезного отношения к жизни ужасно...

¹ Афанасий Федорович Бычков (1818--1899) -- историк и археолог, автор ряда крупных археографических трудов.

² Резкие нападки на Достоевского, появившиеся в это время в революционно-демократической и либеральной печати, были вызваны выходом в свет отдельного издания "Бесов", а также тем, что Достоевский стал редактором такого обскурантистского издания, как "Гражданин".

Итак, в конце концов выходит, что мне нельзя в данный час выбраться из Петербурга, невозможно и остаться; затем один исход: лечь в больницу. Его требует не только одна болезнь, но и другие расчеты, так как больница может поставить меня и в очень хорошее денежное положение. У меня есть несколько начатых рассказов, из которых один особенно удачен и почти готов. Я предполагаю его сдать в "СПб. ведомости"; для того, чтобы его закончить и поправить, нужно не более четырех дней усидчивой работы, но, верите, вовсе не от лени; напротив, я теперь постоянно работаю,-- я в продолжение трех или четырех недель не могу взяться за это: так сложились обстоятельства. Сначала черт поднес Трашнеля¹ с предложением продать все томы сочинений новой редакции и состав статей (которые я приготовил Турбе²) -- Печаткину³ типографии которого печатается "Гражданин", передал мне, что Достоевский говорил ему, будто бы он с удовольствием принял бы от меня рассказ. Вследствие сего, польстившись на гонорар от восьми до десяти копеек строка, я дня в три из бывшего у меня напечатанного рассказа сделал новый, лучше сказать, не рассказ, а размышление присяжного поверенного, и отдал ему для передачи Достоевскому, с тем условием чтобы мне получить ответ на днях⁴. Между тем, вот уже три недели я не добьюсь никакого толка, а я Мещерского никогда не застаю дома, на письма не отвечают и рукопись не возвращается, несмотря на неоднократные требования. Будь же она у меня, Маркс⁵ и Клюшников⁶ взяли бы ее с удовольствием и сейчас бы выдали гонорар вперед⁷ ...

Александр Андреевич Шкляревский (1837--1883) -- беллетрист, автор нескольких "уголовных" романов. О его встрече с Достоевским рассказывает со слов последнего в своих воспоминаниях В. В. Тимофеева (О. Починковская) -- "Год работы со знаменитым писателем". -- "Исторический вестник", 1904, No 2, стр. 523--525. См. также "Лит. наследство", т. 83, стр. 344--345.

¹ А. И. Траншель

² Василий Петрович Турба (1849--1888) -- в это время издатель журнала "Сияние".

³ Вячеслав Петрович (1819--1898) -- бумажный фабрикант, книгопродавец и издатель.

⁴ Рассказ "Накануне защиты преступника (из записок присяжного поверенного)" появился в No 12 "Гражданина" 19 марта 1873 г.

⁵ Адольф Федорович Маркс "Нива".

⁶ Виктор Петрович Клюшников (1841--1892) -- беллетрист, автор "антинигилистического" романа "Марево". В 1870--1876 гг. -- редактор "Нивы".

⁷ В архиве Достоевского (ЛБ) сохранилось семь писем к нему Шкляревского 1873--1874 гг. Первое из них, датированное 8 марта 1873 г., непосредственно связано с публикуемым письмом. Оно раскрывает и содержание первого, не дошедшего до нас письма Шкляревского и ответа Достоевского. Привожу текст этого письма с небольшими сокращениями:

"Я так нездоров и расстроен своею болезнею , что написать связно письмо для меня, в настоящую минуту, составляет нелегкий труд, который вызвало лишь мое глубокое уважение к вам, чувствуемое не на одних словах. Поэтому вы извините нескладицу этого письма ради моей болезни. Мое первое письмо, к сожалению, вами не вполне понято; сетуя, может быть, как больной, и в резких выражениях о длинной процедуре получения ответа о своей статье, весьма понятно, я вовсе не считал вас виновником, тем более, что, как справедливо и вы сами замечаете, я не вам передавал статью. Отвечая на письмо мое к вам, кн. Мещерский благодарит меня за него и называет его любезным в отношении к себе. С своей стороны и я посылаю свое согласие на помещение статьи в "Гражданине", сожалея только о происшедших между нами недоразумениях. Кроме того, нравственно я нисколько не виноват перед вами за недоставку своей статьи вам, потому что, во-первых, я отдал ее г. Траншелю для передачи именно вам <...> Следовательно, я не особенно повинен, что г. Траншель самопроизвольно вместо вас передал рукопись кн. Мещерскому; а вследствие такой передачи я уже и не смел обращаться к вам до тех пор пока у меня не лопнуло всякое терпение мирным путем, хотя бы получить статью обратно... Главная причина недоразумения произошла чрез болезнь мою, помешавшую мне представиться вам лично: путем разговора мы бы, конечно, прекратили их, если бы мне удалось застать вас дома. К сожалению, и после моего письма к вам произошло два новых недоразумения: 1) не получая от вас ответа до 4 марта, я поручил, из своей квартиры, сходить к вам за ним, на другой день, 5-го числа, что и было исполнено утром этого же дня; между тем, когда посланная ходила к вам, я в то же время получил в клинике письмо кн. Мещерского, уведомившего меня, что рукопись моя будет напечатана в 11 No "Гражданина", на что я тотчас же и послал свое согласие; 2) заключается в разносодержании писем вашего и кн. Мещерского. Он пишет мне, что ответ мне не последовал потому, что рукопись моя была отдана вам на прочтение, вы же уведомляете, что "никогда не видели ее в глаза и понятия о ней не имеете..." Недоумеваю!.. Но, как бы то ни было, дело о рукописи уже кончено, и я бы искренно желал, чтобы оно не только осталось между нами, так как оно никому не известно, но чтобы и предано было всецело забвению. Теперь мне более всего важно то, что, судя по вашему письму, вы считаете себя как бы обиженным. Серьезно, мне это больно, и я далек был от такой мысли, очень хорошо, даже, может быть, более других, понимая, что редактору недельного издания нет никакой надобности корпеть в редакции, а особенно человеку с вашим талантом. Кое-что вы еще можете прочесть и между строк моего письма...

ваших сочинений за их глубокий психологический анализ, какого ни у кого нет из наших современных писателей... Это полное мое убеждение... Если я кому и подражаю из писателей, то вам... Ваше влияние слишком ясно даже отразилось в одном моем рассказе "Отчего он убил их? (рассказ Следователя)" -- "СПб. ведомости" за 1871 год, где я не удержался, чтобы не упомянуть вашу фамилию. Следовательно, обвинение ваше очень мне тяжело. Мое письмо к вам написано было, может быть, неудачно, но в смысле скорей жалобы, чем чего другого" (Авт. ЛБ, ф. 93. II. 9. 146. Ср. "Вопросы литературы", 1971, No 11, стр. 211--212).

29 марта Шкляревский известил своего корреспондента, что выслал ему для публикации в "Гражданине" свою статью "Сосновая школа".

И сентября 1873 г. Шкляревский отправил Достоевскому свой рассказ "Чрез преграды" с просьбой напечатать его в "Гражданине" и выдать аванс. В постскриптуме к письму он добавил: "Рассказу моему можете переменить заглавие по своему усмотрению. Вообще как хотите, так и поступайте с ним, потому что я вам беспредельно верю".

Из дальнейших писем, в которых также говорится о посылаемых Достоевскому произведениях Шкляревского, видно, что оба писателя неоднократно встречались и вели устные переговоры.

В письмах Шкляревского к Суворину 1873 г. также находим упоминания о Достоевском. 6 мая: "Я лишь сейчас уселся за рассказ "Телеграмма", который отдам либо Достоевскому, либо Турбе"; 8 августа: "Дела мои стоят в скверном положении: рассчитывал на Достоевского и Турбу, но у первого денег нет, а второй и вовсе закрыл свой журнал на время" (Авт. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, ед. хр. 4764).

... Только из прочитанной вчера газеты я заключил, что вы здоровы: это отзыв о вашей работе в "Гражданине"¹. Итак, вы опять примкнули к княжескому журналу. Верно, Федор Михайлович втянул; что до меня, я об этом сожалею. Впрочем, вам лучше знать вещи. Я знаю "Гражданина" только по отзывам газет и, говоря по правде, сильно негодую против него²...

Автограф. ЦНБ АН УССР. III. 18726.

см. в п. 34.

¹ О какой газетной заметке говорит здесь Шестаков -- не выяснено. Об участии Достоевского в "Гражданине" сообщали в это время многие газеты.

² В июне 1873 г. Страхов писал Н. Я. Данилевскому: "Мещерский тоже уехал, к моему удовольствию. Достоевский один заправляет делом, и, кажется, много ему выпадет на долю неприятностей. Охота была соваться в такое дело! Судя по рассказам, он принял на себя редакторство впопыхах, не подумавши, а мысль об этом подал Майков. Ну, счастье Мещерскому! Понять невозможно, чем он мог заслужить такое большое усердие" ("Русский вестник", 1901, No 1, стр. 130).

... Прежде всего усердно прошу вас засвидетельствовать мою искреннейшую глубокую благодарность доброму Федору Михайловичу за его благорасположение ко мне, которое я могу только чувствовать, но за которое я ничем не могу платить <...> Федору Михайловичу дай бог добрый успех в его трудах...

Автограф. ЦГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 208.

Иван Иванович Румянцев "Батюшка Румянцев есть мой давний и истинный друг, достойнейший из достойнейших священников, каких только я когда-нибудь знал",-- писал о нем Достоевский ("Письма", IV, стр. 187). См. "Исторический вестник", 1895, No 4, стр. 135--136. По отзыву знавшего его актера П. П. Гайдебурова, Румянцев "был человеком незаурядным. Вступив давно когда-то в управление Егорьевским приходом, он не продвинулся ни на шаг по пути духовной карьеры, за всю свою жизнь не заслужил ни одного знака отличия <...> Ум у отца Ивана был светлый и острый, а язык -- и того острее. Немало соли сыпал этот язык на головы духовенства, доставалось и обывателям, не спускал он и начальству" (см. Н. Ф. Скарская и П. П. Гайдебуров. На сцене и в жизни. Страницы автобиографии. М., 1959, стр. 255--256).

... 19 мая меня не было дома; по возвращении моем прислуга моя говорит, что без меня были какие-то двое господ из Петербурга, один из них раза три наведывался, не воротилась ли я, а другой дознался, что я у Машеньки¹, и прибыл к ней, чтоб переговорить со мной. Оказалось, что это оба поверенные и адвокаты братьев: Федора Михайловича и племянников-сыновей покойного брата -- и Николая Михайловича²³. 20 мая вслед за своим адвокатом приехал и Федор Михайлович⁴; от Веселовского⁵ они узнали, что Шер подали уже от себя заявление в Тульский окружной суд еще в марте месяце; каковы хитрые, если б не Казанские⁶, которые из злорадства разболтали об этом Александре Михайловне⁷, начать дело, а брат Федор Михайлович тем более, что его расписка сохраняется⁸, и в случае, если Шер выиграют, то они по своему грабительству могут требовать с него эти деньги, то он хочет начать дело, будучи убежден, что получит более десяти тысяч. Адвокат Николая Михайловича ленивее, все время пребывания в Москве собирал повсюду справки; из Консистории ему хотели прислать свидетельство о рождении и браке нашей маменьки, чрез десять дней хотел приехать опять, собравши справки, и подать просьбу, также, кажется, в Тульский окружной суд; они заметили, что Веселовский покровительствует Шер. Они читали копию бумаги, которую подали Шер в Тульский окружной суд, там просят они разделить наследство на три части: Шер, Ставровским и Достоевскому Андрею Михайловичу; о Николае же Михайловиче они ничего не упомянули. Федор Михайлович говорил: отчего ты не написал ему ничего об этом?⁹ Чем-то все это кончится? Федор Михайлович, бывши у Веселовского, как я слышала, негодовал, что сестры ограблены, и будто бы начинает это дело, чтоб помочь сестрам, на деле же, я думаю, совсем не то. Что-то, милый брат, когда вы выиграете, дадите ли вы нам хотя четырнадцатую часть? -- помнишь, ты говорил, что четырнадцатую часть мы должны получить; уж хоть ради сирот-то не лишайте нас этой части. Как-то ты теперь будешь действовать, заодно ли с братьями, или будешь ждать? Они говорят, что у тебя есть также поверенный, какой-то г. Смирнов. Брат Федор негодовал, что расписка его сохранена, и говорит, что ей скоро пройдет десятилетняя давность. Вообще он очень опечалился, узнав, что расписка цела. Но ты не мог же скрыть эту расписку, о которой все знали; уничтожить ее мог только Александр Павлович¹⁰ с согласия тетушки. Они были несколько раз в опеке и разбирали все дела. Вообще это наследство такое несчастное, что все перессорятся из-за него. Такие эти гадкие Шер, если б не они, то ведь разделили бы как-нибудь по духовному завещанию. Если Шер проиграют, то будут справедливо наказаны. Милый брат, пожалуйста, отвечай мне поскорее на это письмо. От души желаю тебе всего хорошего, потому что из всех братьев ты да покойный брат Михаил Михайлович были в отношении ко мне гораздо лучше и добрее прочих и родственнее...

Автограф. ИРЛИ, ф. 56, ед. хр. 81.

¹ Смирнова (1842--19?) -- дочь Варвары Михайловны Карепиной.

² Борис Борисович Поляков "мерзавец", нередко проявлявший к нему "тупое высокомерие" ("Письма", III, стр. 19, 56 и 123) и Евгений Валентинович Корш -- поверенный Н. М. Достоевского. 13 июня 1873 г. Достоевский, его брат Николай Михайлович и племянник Федор Михайлович заключили с Поляковым договор, уполномочивший его предъявить их законные права к наследству, оставшемуся после Куманиной. Они обязывались при этом уплатить ему 15% из полученной суммы (ЦГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 121).

³ Завещание Куманиной оспаривалось Достоевскими по той причине, что ее наследники Шеры и Ставровские являлись единокровными, а не единоутробными родственниками покойной.

Из сохранившегося в том же архивном деле проекта письма Достоевских к Полякову (б/д) уясняются подробности продолжительной тяжбы, в которую втянут был Достоевский:

"Случайно узнали мы, что после родной сестры покойной матери нашей, а нам родной тетки Александры Федоровны Куманиной, умершей в 1871 году, остались в разных губерниях недвижимые имения и капиталы, к которым мы по закону состоим единственными наследниками, так как после смерти тетки нашей не осталось нисходящего потомства, почему уполномачиваем вас предъявить в надлежащем судебном месте наши законные права на наследство..."

"Известно вам как поверенному нашему, что к недвижимому благоприобретенному имению, оставшемуся после смерти вдовы дворянки Александры Федоровны Куманиной, урожденной Нечаевой, Тульским окружным судом утверждены в правах наследства в порядке охранительного судопроизводства вдова коллежского секретаря Ольга Федоровна Шер, в 1/3 части, поручик Федор и студент Михаил Дмитриевич Ставровские, каждый в 1/6 части, я, отставной подпоручик Федор, братья мои статский советник Андрей, коллежский асессор Николай -- каждый в 1/12 части, и, мы, дворяне Федор и Михаил как законные дети умершего отца нашего Михаила Достоевского, каждый в 1/24 части, почему уполномочиваем вас получить из Тульского окружного суда исполнительные листы и ввести нас во владение присужденными частями в недвижимых имениях умершей дворянки Куманиной и к соглашению с прочими наследниками находящийся каменный дом в г. Туле и 2 части с принадлежащею к нему землею и имение Тульской губернии <...> и пр. <...> и продать за цену, какую вы найдете для нас выгодною <...> Равномерно уполномочиваем вас на продажу и прочих доставшихся нам частей в имениях Куманиной Смоленской губернии и Рязанской губернии..." (ЦГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 121).

⁴ Свое пребывание в Москве и хлопоты, связанные с делом по наследству, Достоевский подробно описал в письме к жене 20 мая 1873 г. ("Письма", III, стр. 52--54).

⁵ О В. И. Веселовском см. в примеч. 1 к п. 70.

⁶ -- родственники Достоевского со стороны матери.

⁷ Младшая сестра Достоевского.

⁸ Расписка или, вернее, векселя на общую сумму 10 000 руб., которые в мае 1864 г. Достоевский дал своей тетке А. Ф. Куманиной, предоставившей ему вперед эту сумму для издания "Эпохи" как полагавшуюся ему часть ее наследства.

⁹ А. М. Достоевский был одним из душеприказчиков А. Ф. Куманиной.

¹⁰ П. Иванове см. на стр. 287.

"Гражданина"¹. Это невозможно!..

Копия рукой А. Г. Достоевской. ЛБ, ф. 93. II. 6. 46. Годовая дата указана ею. Черновик: ИРЛИ, 16641. cVIIб6.

¹ Имеется в виду либо стихотворение П. А. Козлова "Май", напечатанное на пяти колонках No 5 "Гражданина", 29 января, либо стихотворение В. Н. -Д. (Вас. Немировича-Данченко) "Капуцин (с итальянского)", занимающее в No 33 (13 августа) четыре колонки. Этим определяется условная датировка письма. Других длинных стихотворных произведений в "Гражданине" за время редактирования его Достоевским не появилось.

... Мое дело с редакцией не выгорает за положительной невозможностью найти новое удобное помещение для редакции. -- Достоевский из себя выходит, да делать нечего. Пока помещаю кой-что, за что приходится мне семь или девять (рублей)в неделю¹. И за то спасибо -- на обеды хватает...

Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 88.

¹ За подписью -- в в "Гражданине" 1878 г. напечатано только несколько стихотворений: "Зимнее утро" (No 46), "Побледнели уж краски заката", "Старый домик под сенью берез", "Разбиты старые кумиры" (No 51). Остальные сочинения его печатались анонимно.

О редакторском вмешательстве Достоевского в эти публикации см. "Лит. наследство", т. 83, стр. 336.

"Гражданине" несколько маленьких смешных рассказцев, и "Воспоминания студента" также принадлежат мне¹; меня уговорил их написать Достоевский по одному случаю. Я не вижу в этом ничего предосудительного: пошлость -- всегда пошлость, и пошлость некоторых наших преподавателей вредно отозвалась на нашем образовании -- так неужели мы не имеем права откровенно посмеяться над нею?! Эти господа охлаждали наш юный пыл и веру в значение Университета, и я рад возможности пустить в них моим маленьким смехом. Долго ли мы будем бояться публичного суда, долго ли будем скрывать грязь и вину только потому, что, по неизбежным обстоятельствам, имели несчастие прийти с нею в невольное соприкосновение?! Пошлость отдельного человека не марает целого учреждения, и я не вижу в моих словах ничего обидного для папа². Впрочем, во всяком случае, я теперь о профессорах кончил и в следующем номере перейду к студентам. В следующем номере будет также мое стихотворение³ <...>

Познакомился с володиной статьею⁴ Зачем также он не подписал Вл., а просто В. -- нас уже начали смешивать, а я вовсе не хочу отнимать у него его философии, ни богословия; не хочу также отдавать ему моих распускающихся цветов, моих слез и моего смеху -- завидовать друг другу мы не можем, потому что наши дороги так различны -- это две очень трудные дороги; но нету времени распространяться... Что-то будет с нами? Достигнем ли мы своих целей? Я начинаю много работать и скажу тебе по секрету, что забавлять читателей и заставлять их задумываться -- вовсе не так легко, как кажется,-- одного дару мало -- нужно много учиться, много всматриваться и думать и переиспытать многое -- без этого зазвучат фальшивые ноты. У меня чуткость слуха только теперь развивается под строгим влиянием моего замечательного, но, к несчастию, часто раздраженного учителя⁵. Моя школа подчас мне трудно дается, но я не унываю...

Автограф. ЦГИАЛ, ф. 1120, оп. 1, ед. хр. 88.

¹ "Гражданина" публиковались мелкие юмористические заметки под общей рубрикой "Последняя страничка". Здесь, по-видимому, Соловьев и печатался преимущественно. Его заметки "Из воспоминаний студента" опубликованы в этом же разделе, No 44--45, 29 октября -- 5 ноября 1873 г. В них приводились смешные казусы из преподавательской практики старых профессоров, читавших лекции в Московском университете, в частности ряд анекдотов о законоведе С. И. Баршеве. Хотя имена профессоров Соловьевым не были названы, их нетрудно было угадать.

В No 47, 19 ноября, появилось продолжение "Из воспоминаний студента". В нем изображались характерные "ископаемые" из студенческой среды.

² Как известно, отец Соловьева, знаменитый историк С. М. Соловьев, также читал курс лекций в Московском университете.

³ См. примеч. к предыдущему письму.

⁴ Соловьев говорит о статье своего брата Владимира (1853--1900) -- впоследствии известного философа-богослова и поэта (ею он дебютировал в печати): "Мифологический процесс в древнем язычестве" ("Православное обозрение", 1873, No 11, стр. 635--665).

⁵

... Возвращая тебе часть журнала "Гражданин", я считаю долгом предупредить тебя и Федора Михайловича, что неприятно было не только мне, и, я полагаю, другим, не находить недельного политического обозрения, а напротив, весьма много о духовном просвещении¹. Докажи Федору Михайловичу, что симония в сем обществе так искусно и многообразно действует, запутывая других и ссылая архиереев в Сибирь и Архангельск, что надуть его, Федора Михайловича, весьма может, как до тонкости не изучившего фактов церковной истории...

¹ Статьи о церковных вопросах занимают значительное место на страницах "Гражданина" 1873 г. Возможно, что П. Н. Страхов откликается на статью X... "По вопросу об устранении церкви от народного образования" ("Гражданин", No 47, 19 ноября).

... В Петербурге с вчерашнего дня зародилась мысль в кружке литераторов издать под названием "Кружка" с участием всех представителей литературы, живописи и музыки, сборник оригинальных вещиц в пользу голодающих¹. Участвуют пока: Достоевский, Кохановская, Лесков, Майков Ап. Ник., Б. Маркевич, ваш слуга, Некрасов, Победоносцев, Погосский и Щедрин (Салтыков), подписка продолжается² <...>

Без вас русское доброе дело затевать грешно. Хотите ли участвовать? Пришлите ответ по телеграфу³. Николаевская, 6. Дело не терпит отлагательства, произведение должно доставить к 25 января.

Позвольте крепко пожать вам руку. Дело пока не оглашается⁴ ...

¹ Окончательное название сборника, выпущенного в Петербурге в 1874 г.: "Складчина. Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губернии".

² В "Складчине" приняло участие около пятидесяти литераторов, среди них Гончаров, Тургенев, бр. Курочкины, Островский, Плещеев, А. К. Толстой. Достоевский напечатал в сборнике "Маленькие картинки (В дороге)". Из писателей, перечисленных Мещерским, на страницах "Складчины" не появились только Лесков и Б. Маркевич.

³ Погодин поместил в "Складчине" статью "Кто первый в России имел мысль об освобождении крестьян с земельным наделом (воспоминания о князе Василии Васильевиче Голицыне, русском государственном деятеле XVII столетия)".

⁴ Н. Н. Страхов писал 6 января 1874 г. Н. Я. Данилевскому: "Кн. Мещерский пожинает лавры. Везет ему удивительно. Мало того, что Майков в него влюбился, и Достоевский пошел к нему в работники. Теперь ему удался сборник "Складчина", в пользу самарцев. Это его затея. Он снаскока успел соединить литераторов и сам попал не только в их избранную компанию, но и выбран " ("Русский вестник", 1901, No 1, стр. 132).

... Простите великодушно, что я распечатала и прочла ваше письмо¹; то будьте добры, напишите нам по почте, и мы как-нибудь достанем еще. Ужасно жалею, что вы не поправляетесь. Увидеть вас очень бы хотелось, да я теперь арестована: очень много пишу для Федора Михайловича, поправляю корректуры и езжу по его поручениям. Он же решительно не имеет минуты свободной, так сильно занят в редакции ². До свиданья, многоуважаемый Николай Михайлович, еще раз прошу извинить, что посылаю так мало...

Автограф. ИРЛИ. 30413. с. CXIIIб9.

¹ Одно из многочисленных писем Н. М. Достоевского к брату с просьбой о материальной помощи.

"Сильная нужда заставляет меня, несмотря на твое запрещение, опять обращаться к тебе,-- писал Н. М. Достоевский в недатированном письме к брату. -- Третий день формально я не имею крохи во рту. хлеба и то не было. Про чай и сахар и говорить нечего. Перебрался в одну комнату, и то нетопленную. Задолжал всем кухаркам в доме. Положим, долг небольшой -- <около> трех рублей, но для меня <...> это слишком большая сумма <...> Не знаю, лихорадка ли или просто от холода, но я дрожу немилосердно. Пишу это письмо, лежа в постели, и с пяти часов не могу согреться" (Авт. ИРЛИ. 29701. c. CXIб4).

² 16 августа 1873 г. Анна Григорьевна писала Достоевскому: "Я стала просто ненавидеть "Гражданин" за то, что он требует так много работы. Эх, лучше бы от него отвязаться!.." (Авт. ЛВ, ф. 293. II. 3. 35).