Поливанова М. А. - Достоевскому Ф. М., 8 сентября 1880 г.

М. А. Поливанова -- Достоевскому

8 сентября 1880 г. Москва 

Глубокоуважаемый Федор Михайлович.

Как рассчитывала, так и случилось: в Мангушеве лежал No Дневника Писателя. Спасибо Вам.¹ На пароходе из Лыскова до Нижнего я проглотила его с сердцебиением, чувствуя всю правду, а потом здесь, в Москве, читала я его со спокойным духом.

Все эти Градовские, Успенские² и т. д., своей недобросовестной критикой успели смутить многих. Особенно тех, которые не слыхали Вас и, прочитав кого-нибудь из тех героев, в смущении спрашивали себя: полно, не увлекаемся ли мы, не ошибаемся ли мы? Мне приходилось это слышать не раз. Вот для этой публики необходимо было Ваше предисловие к Речи. Вы не можете себе даже представить, как необходимо.

Если б критика тех господ выражала их убеждения, честно отстаиваемые, то можно согласиться или не соглашаться с ними, но дело в том, что, как мне кажется, им решительно все равно, где именно истина, только бы наполнить страницы своего издания да сделать это поэффектнее. А тема "эффектная": опошлить самого Достоевского, опошлить тот нравственный подъем 8 июня и доказать, что это было не что иное, как дым, туман, пущенный талантом на слабодушных. Зло брало меня, читая всю эту недостойную болтовню. Мне хотелось быть писателем, чтоб слово за словом, факт за фактом доказать всю нелепость, всю низость подобной критики. Но не есть ли вся эта буря голос в самом тайнике души каждого, шепчущий, что Вы говорите Правду, а малодушие мешает им сознаться, отсюда и раздражение, оттого они и вертятся, как бес перед заутреней. После этого последнего No Дневника Писателя Градовский должен глубоко устыдиться, если он честный человек.

Мне кажется совершенно ясным, что Вы слово "просвещение" употребляете в полном его смысле, т. е. просвещение всего человека, всех его чувств, способностей и помышлений. Вы только отдаете преимущество духовному просвещению, не исключая умственного просвещения, не веруете, что оно тем более выиграет и будет направлено верно. А умные люди, которым вовсе не все равно, что делается на Руси, прямо утверждают, что Вы в главе "Об одном основном деле" всецело отрицаете науку, всякое образование и требуете только "доброе сердце". Утверждают, что из этой главы видно ясно, как русского мужика Вы ставите выше всего образованного мира и свидетельствуете, что народ русский уже все знает, что ему более ничего не нужно, даже катехизиса.³ Отчего не хотят понять, что Вы веруете глубоко и искренно в те нравственные, проникнутые истинным христианским духом основы народа русского, опираясь на которые, разовьется все остальное своеобразно, прекрасно и незыблемо? Ах, Господи, так путают, так коверкают слова и мысли, что тоска берет. А потом, в самом деле, мало знают народ и нисколько его не любят, не заботятся даже о том, чтоб узнать его, но пользуются тем, что, встречая его пьяным, развратным, сталкиваясь с кулаками и мироедами, могут говорить во всем блеске своего фиктивного величия: вот он каков. Это очень больно! Я стараюсь, чтобы дети мои узнали и полюбили народ, сблизились бы с ним с юных лет. Господи, какая глубокая правда в том, что никогда не станет народ "таить греха" своего. Сотни мелких случаев знаю я, а вот и крупный: в 9 верстах от села Болдина (пушкинского) есть казенное село Яз, где мы по дороге из Загарина в Саранский уезд останавливаемся лошадей кормить. На постоялом дворе был слепой старик, которого мы все любили и который нас всегда сейчас же узнавал по голосу. Этот старик умер, и когда я стала говорить со старухой как с его женой, то оказалось, что она была сестрой ему и что только один из мужиков этого дома сын ее. Она была солдатка, и брат ее принял в дом вместе с сыном. "Как перед Богом скажу тебе, ведь Иван-от (сын ее) у меня пригульный, не от мужа. Каюсь в своем грехе. Людей обманешь, а Бога -- нет. Мучает меня этот грех, и должна я его всем говорить, не простит ли меня Господь". Я была поражена. Стояла предо мной маленькая, сморщенная старуха 60 лет и каялась в грехе своей молодости, жаждущая себе прощения от Бога и не подозревая, насколько она выше нас всех. А наша сестра разве так поступила бы? Или скрыла бы всякими правдами и неправдами это дело, а то выставляла бы его нахально как геройство, которому удивляться подобает.

об этом, а может быть, и не заявите, а просто не будете читать, и я нисколько не обижусь, я буду знать, что иначе быть не может.⁴ Мне очень не хотелось бы быть Вам, слабому здоровьем, занятому, сколько-нибудь в тягость, отнимать время у Вас. Дай Бог Вам здоровья, глубокоуважаемый Федор Михайлович. Искренно преданная Вам <Мария Поливанова>