А. Е. Врангель -- Достоевскому
25 октября 1859 г. Петербург
Несколько дней, что воротился из деревни, и виноват, друг мой, что до сих пор не отвечал,1 государю. Я просил Баранова узнать, что сделали с ним (т. е. с письмом), но граф не скоро увидит Адлерберга, который теперь со двором в Гатчине.2 Будьте спокойны, все говорят, что надо ожидать успешного исхода делу, и, скоро мы увидимся. Я теперь решительно не могу отлучиться из Питера -- да не к чему, ибо, вероятно, со дня на день обнимем здесь друг друга; был у Вашего брата, он тоже говорит, что не стоит теперь ехать. Конечно, все это не очень-то говорит в мою пользу, но, душа моя, у меня, право, есть к тому причины дов<ольно> уважительные. Я остаюсь здесь, вероятно, всю зиму; на прошлой неделе чуть было не услали с поручениями в Пекин и Японию -- искали по городу, а я был в деревне -- бог знает, к лучшему ли это. Настает зима -- трудное для меня, ради многих обстоятельств, время; с отцом пока так себе хорош, но все это до первой вспышки, до первого столкновения -- а это так легко. Старик мой пустился в дела более прежнего, поручает все чужим людям, действует наобум, а ко мне ни на грош доверия и внимательности -- бог знает, чем все это еще кончится.
Благодарю бога, что насчет службы я доволен и спокоен; нет большой ответственности, и дела немного. Правда, и карьера не блестящая, не всякому же быть министром или послом. Много найдете вы здесь друзей и приятелей -- между прочим, милый Полонский очень желает с Вами познакомиться3 -- это золотая душа; он теперь болен и недавно выдержал болезненную операцию. С X. я сошелся, как сходятся всегда старьте друзья, но задушевного, опасного ничего нет; что прошло -- не возвратится; душа моя слишком пуста, святой огонь угас в ней, кажется, навсегда, и привязанностей (увы) я уже не в состоянии более чувствовать. Грустно самому в этом сознаваться -- страшно даже, но, кажется, со мною это так. Я могу увлекаться, страстно и пламенно на два дни не более. В этом отношении сердце мое превратилось в какой-то физический закон: чем более напряжения, тем скорее сила ослабевает. Вот Вам и молодость! 26 лет, нет надежд и упований! А кому я этим обязан?.. себе, отцу и двум жепщинам, которых горячо, безумно любил -- то есть тем, в которых хранились все мои надежды и возможность счастия. Вам, как другу, надо бы рассказать второе мое приключение с Z., pendant к X..., драме, разыгранной в Баден-Бадене публично, наделавшей много шуму в Питере и на водах, но это долго, да и грустно, а потому откладываю до первого свидания. Скажу только, что после двухлетней разлуки женщина эта явилась сюда -- я ежеминутно готов ее встретить, но где и как -- не знаю, и встреча будет страшна нам обоим.
К удовольствию моему, слышу, что Тверь Вам теперь не так скучна; говорят мне, что у Баранова4 5, познакомьтесь с ним, -- он чинов<ник> особ<ых> поручений, как и Дмитр<ий> Волховской. С нетерпением жду появления Вашего романа. Помнится, хотели Вы еще б Семипалатинске описать наши сибирские мучения и выставить, мне на показ, мой характер.6 Подавно с такою же просьбою обратился ко мне Полонский, свидетель и поверенный моих баденских бедствий.
От души благодарю за спасение моих книг и ковра, вышитого еще покойной матерью, -- я очень ценю их. Не нашли ли Вы в ящике или чемодане кое-какие охотничьи принадлежности, минералы и древности?
Брат мой выходит завтра первым или вторым из военной Академии и поступает обратно в Конно-Гвардию. Я буду жить с ним, а не с отцом. Кланяйтесь Марье Дмитриевне, радуюсь очень скоро Вас увидеть. Пишите, ради бога, и будьте спокойны, все уладится к лучшему.
А. Врангель.
Примечания:
1 Врангель отвечает на письмо Достоевского от 4 октября 1859 г. (П., I, 261--262).
2 Речь идет о хлопотах по переводу Достоевского в Петербург.
3 поэмы в журналах "Время" и "Эпоха".
4 О П. Т. Баранове в "Колоколе" писалось как о "человеке истинно благородном, желающем добра и сочувствующем всему хорошему" (л. 65--66 от 15 марта 1860 г.).
5 Львов Федор Николаевич (1823--1885), офицер лейб-гвардии Московского полка, преподаватель (с 1847 г.) Павловского кадетского корпуса, петрашевец, член дуровского кружка. Был приговорен к расстрелу, но по конфирмации получил 12 лет каторги и отбывал ее сначала в Нерчинском округе, потом в Александровском серебро-плавильном заводе. С 1856 г. жил в Иркутске на поселении. Достоевский упоминает о нем в письме к М. M Достоевскому из Омска от 22 февраля 1854 г. (П., I, 140).
6 "Весенняя любовь" (3, 539). Действительно, в этом замысле могли отразиться какие-то стороны отношений Врангеля--Достоевского ("красавчика князя" и "литератора"). В их отношениях не все было столь гладко, как это изображает Врангель в "Воспоминаниях". Так, объясняя М. Д. Исаевой, почему он не может жить вместе с Врангелем, Достоевский подчеркивал разницу характеров: "2. Мой характер. 3. Его характер" (Семипалатинск, 4 июня 1855 г. -- П., I. 154). Не случайно и однажды вырвавшееся (правда, много лет спустя) досадливое восклицание "... все эти Врангели (П., IV, 6). Ср. в "Весенней любви": "Знатный МГ, богатый и его пришленник, ездят", "Литератор имеет нравственное влияние над князем, а тот над ним физическое, денежное (и мстит ему за нравственное влияние бессознательно)". "Идея" девочки, невесты, напоминает историю с ученицей Достоевского, 17-летней красавицей Мариной О., дочерью ссыльного поляка, которая "усиленно кокетничала и задорно заигрывала с своим учителем" (Врангель, с. 82) и к которой очень ревновала Достоевского Мария Дмитриевна. Марина была выдана замуж за "старого, необразованного хорунжего" Семипалатинского казачьего полка, который, чтобы спасти свою честь, "запирал Марину, а чтобы она не могла выбраться из дома через окно, он ставил ее на колени спиною к комоду, клал косы ее в ящик, комод задвигал, запирал на замок, а ключ уносил с собой" с. 83). Это напоминает намерения чиновника из "Весенней любви": "Она будет доброй женой. Женясь, я тотчас же приму необходимые меры..." (3, 446).