|
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
XII
Было семь часов пополудни; князь собирался идти в парк. Вдруг Лизавета Прокофьевна одна вошла к нему на террасу.
- Во-первых, и не смей думать, - начала она, - что я пришла к тебе прощения просить. Вздор! Ты кругом виноват. Князь молчал.
- Виноват или нет?
- Столько же, сколько и вы. Впрочем, ни я, ни вы, мы оба ни в чем не виноваты умышленно. Я третьего дня себя виноватым считал, а теперь рассудил, что это не так.
- Так вот ты как! Ну, хорошо; слушай же и садись, потому что я стоять не намерена.
Оба сели.
- Во-вторых: ни слова о злобных мальчишках! Я просижу и проговорю с тобой десять минут; я пришла к тебе справку сделать (а ты думал и бог знает что?), и если ты хоть одним словом заикнешься про дерзких мальчишек, я встаю и ухожу, и уже совсем с тобой разрываю.
- Хорошо, - ответил князь.
- Позволь тебя спросить: изволил ты прислать, месяца два или два с половиной тому, около Святой, к Аглае письмо?
- Пи-писал.
- С какою же целью? Что было в письме? Покажи письмо! Глаза Лизаветы Прокофьевны горели, она чуть не дрожала от нетерпения. - У меня нет письма, - удивился и оробел князь ужасно, - если есть и цело еще, то у Аглаи Ивановны.
- Не финти! О чем писал?
- Я не финчу и ничего не боюсь. Я не вижу никакой причины почему мне не писать...
- Молчи! Потом будешь говорить. Что было в письме? Почему покраснел?
Князь подумал.
- Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не боюсь за письмо, и не сожалею, что написал, и отнюдь не краснею за него (князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это письмо, потому что, кажется, помню его наизусть.
- Экая галиматья! Что же этот вздор может означать по-твоему? - резко спросила Лизавета Прокофьевна, выслушав письмо с необыкновенным вниманием.
- Сам не знаю вполне; знаю, что чувство мое было вполне искреннее. Там у меня бывали минуты полной жизни и чрезвычайных надежд.
- Каких надежд?
- Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, - надежд... ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней письмо; почему к ней - не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне видно друга захотелось... - помолчав, прибавил князь.
- Влюблен ты, что ли?
- Н-нет. Я... я как сестре писал; я и подписался братом.
- Гм; нарочно; понимаю.
- Мне очень тяжело отвечать вам на эти вопросы, Лизавета Прокофьевна.
- Знаю, что тяжело, да мне-то дела нет никакого до того, что тебе тяжело. Слушай, отвечай мне правду как пред богом: лжешь ты мне или не лжешь?
- Не лгу.
- Верно говоришь, что не влюблен?
- Кажется, совершенно верно.
- Ишь ты, "кажется"! Мальчишка передавал?
- Я просил Николая Ардалионовича...
- Мальчишка? Мальчишка? - с азартом перебила Лизавета Прокофьевна: - я знать не знаю, какой такой Николай Ардалионович! Мальчишка?
- Николай Ардалионович...
- Мальчишка, говорю тебе!
- Нет, не мальчишка, а Николай Ардалионович, - твердо, хотя и довольно тихо, ответил, наконец, князь.
- Ну, хорошо, голубчик, хорошо! Это тебе я причту. - Минутку она пересиливала свое волнение и отдыхала.
- А что такое: "Рыцарь бедный"?
- Совсем не знаю; это без меня; шутка какая-нибудь.
- Вы бы могли мне это и не пересказывать, - укоризненно, чуть не шепотом заметил князь.
- Не сердись. Девка самовластная, сумасшедшая, избалованная, - полюбит, так непременно бранить вслух будет и в глаза издеваться; я точно такая же была. Только, пожалуста, не торжествуй, голубчик, не твоя; верить тому не хочу, и никогда не будет! Говорю для того, чтобы ты теперь же и меры принял. Слушай, поклянись, что ты не женат на этой.
- Лизавета Прокофьевна, что вы, помилуйте? - чуть не привскочил князь от изумления.
- Да ведь чуть было не женился?
- Чуть было не женился, - прошептал князь и поник головой.
- Что ж, в нее что ли влюблен, коли так? Теперь для нее приехал? Для этой?
- Я приехал не для того, чтобы жениться, - ответил князь.
- Есть у тебя что-нибудь святое на свете?
- Есть.
- Поклянись, что не для того, чтобы жениться на той.
- Клянусь, чем хотите!
- Верю; поцелуй меня. Наконец-то я вздохнула свободно; но знай: не любит тебя Аглая, меры прими, и не бывать ей за тобой, пока я на свете живу! Слышал?
- Слышал.
Князь до того краснел, что не мог прямо глядеть на Лизавету Прокофьевну.
- Заруби же. Я тебя как провидение, ждала (не стоил ты того!), я подушку мою слезами по ночам обливала, - не по тебе, голубчик, не беспокойся, у меня свое другое горе, вечное и всегда одно и то же. Но вот зачем я с таким нетерпением ждала тебя: я все еще верю, что сам бог тебя мне как друга и как родного брата прислал. Нет при мне никого, кроме старухи Белоконской, да и та улетела, да вдобавок глупа как баран стала от старости. Теперь отвечай просто да или нет; знаешь ты, зачем она третьего дня из коляски кричала?
- Честное слово, что я тут не участвовал и ничего не знаю!
- Довольно, верю. Теперь и у меня другие мысли об этом, но еще вчера, утром, во всем винила Евгения Павлыча. Целые сутки третьего дня и вчера утром. Теперь, конечно, не могу не согласиться с ними: до очевидности, что над ним тут, как над дураком, насмеялись, почему-то, зачем-то, для чего-то (уж одно это подозрительно! да и не благовидно!) - но не бывать Аглае за ним, говорю тебе это! Пусть он хороший человек, а так оно будет. Я и прежде колебалась, а теперь уж наверно решила: "Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь", вот что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила. Видишь, что я тебе доверяю, видишь?
- Вижу и понимаю.
Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может быть, ей очень хотелось узнать, какое впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче.
- О Гавриле Иволгине ничего не знаешь?
- То-есть... много знаю.
- Совсем не знал, - удивился и даже вздрогнул князь: - как, вы говорите, Гаврила Ардалионович в сношениях с Аглаей Ивановной? Быть не может!
- Недавно очень. Тут сестра всю зиму ему дорогу протачивала, как крыса работала.
- Я не верю, - твердо повторил князь после некоторого размышления и волнения. - Если б это было, я бы знал наверно.
- Небось, он бы сам пришел, да на груди твоей признался в слезах! Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как... как... И не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты не видишь, что он тебя кругом облапошил?
- Я хорошо знаю, что он меня иногда обманывает, - неохотно произнес князь вполголоса, - и он знает, что я это знаю... - прибавил он и не договорил.
- Знать и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть должно. И я-то чему удивляюсь, Господи! Да был ли когда другой такой человек! Тьфу! А знаешь, что этот Ганька, или эта Варька ее в сношения с Настасьей Филипповной поставили?
- Кого?! - воскликнул князь.
- Аглаю.
- Не верю! Быть того не может! С какою же целию?
Он вскочил со стула.
- И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, - прибавила она как будто про себя. - Почему ты не приходил? - вдруг обернулась она опять к князю. - Все три дня почему не приходил? - нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
Князь начал было рассказывать свои причины, но она опять перебила.
- Все-то тебя как дурака считают и обманывают! Ты вчера в город ездил; об заклад побьюсь, на коленях стоял, десять тысяч просил принять этого подлеца!
- Совсем нет и не думал. Даже и не видал его, и, кроме того, он не подлец. Я от него письмо получил.
- Покажи письмо!
Князь достал из портфеля записку и подал Лизавете Прокофьевне. В записке было:
"Милостивый государь, я, конечно, не имею ни малейшего права, в глазах людей, иметь самолюбие. По людскому мнению, я слишком ничтожен для этого. Но это в глазах людей, а не в ваших. Я слишком убедился, что вы, милостивый государь, может быть, лучше других. Я не согласен с Докторенкой и расхожусь с ним в этом убеждении. Я от вас никогда не возьму ни копейки, но вы помогли моей матери, и за это я обязан быть вам благодарен, хотя и чрез слабость. Во всяком случае я смотрю на вас иначе и почел нужным вас известить. А затем полагаю, что между нами не может быть более никаких сношений. Антип Бурдовский".
"Р. S. Недостающая до двухсот рублей сумма будет вам в течение времени верно выплачена".
- Экая бестолочь! - заключила Лизавета Прокофьевна, бросая назад записку, - не стоило и читать. Чего ты ухмыляешься?
- Согласитесь, что и вам приятно было прочесть.
- Как! Эту проеденную тщеславием галиматью! Да разве ты не видишь, что они все с ума спятили от гордости и тщеславия?
- Что ты от меня пощечину что ли получить наконец намерен?
- Нет, совсем не намерен. А потому что вы рады записке, а скрываете это. Чего вы стыдитесь чувств ваших? Ведь это у вас во всем.
- Шагу теперь не смей ступить ко мне, - вскочила Лизавета Прокофьевна, побледнев от гнева, - чтоб и духу твоего у меня теперь с этой поры не было никогда!
- А чрез три дня сами придете и позовете к себе... Ну как вам не стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только сами себя мучаете.
- Умру не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!! Она бросилась вон от князя.
- Мне и без вас уже запрещено ходить к вам, - крикнул князь ей вслед.
- Что-о? Кто тебе запретил?
Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.
- Кто запрещал тебе? - неистово крикнула Лизавета Прокофьевна.
- Аглая Ивановна запрещает...
- Когда? Да го-во-ри же!!!
- Давеча утром прислала, чтоб я никогда не смел к вам ходить.
Лизавета Прокофьевна стояла как остолбенелая, но она соображала.
- Что прислала? Кого прислала? Чрез мальчишку? На словах? - воскликнула она вдруг опять.
- Я записку получил, - сказал князь.
- Где? Давай! Сейчас!
"Князь Лев Николаевич! Если, после всего, что было, вы намерены удивить меня посещением нашей дачи, то меня, будьте уверены, не найдете в числе обрадованных. Аглая Епанчина".
Лизавета Прокофьевна обдумывала с минуту; потом вдруг бросилась к князю, схватила его за руку и потащила за собой.
- Сейчас! Иди! Нарочно сейчас, сию минуту! - вскричала она в припадке необычайного волнения и нетерпения.
- Но ведь вы меня подвергаете...
- Да шляпу-то по крайней мере захватить дайте...
|