• Наши партнеры
    Myshared.ru - Преобразование презентации powerpoint myshared.ru.
    https://one-dez.ru дезинфекция от тараканов цена уничтожение клопов и тараканов.
  • Село Степанчиково и его обитатели.
    Из записок неизвестного (часть 1, глава 3)

    Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    III

    ДЯДЯ

    Признаюсь, я даже немного струсил. Романические мечты мои показались мне вдруг чрезвычайно странными, даже как будто и глупыми, как только я въехал в Степанчиково. Это было часов около пяти пополудни. Дорога шла мимо барского сада. Снова, после долгих лет разлуки, я увидел этот огромный сад, в котором мелькнуло несколько счастливых дней моего детства и который много раз потом снился мне во сне, в дортуарах школ, хлопотавших о моем образовании. Я выскочил из повозки и пошел прямо через сад к барскому дому. Мне очень хотелось явиться втихомолку, разузнать, выспросить и прежде всего наговориться с дядей. Так и случилось. Пройдя аллею столетних лип, я ступил на террасу, с которой стеклянною дверью прямо входили во внутренние комнаты. Эта терраса была окружена клумбами цветов и заставлена горшками дорогих растений. Здесь я встретил одного из туземцев, старого Гаврилу, бывшего когда-то моим дядькой, а теперь почетного камердинера дядюшки. Старик был в очках и держал в руке тетрадку, которую читал с необыкновенным вниманием. Мы виделись с ним два года назад, в Петербурге, куда он приезжал вместе с дядей, а потому он тотчас же теперь узнал меня. С радостными слезами бросился он целовать мои руки, причем очки слетели с его носа на пол. Такая привязанность старика меня очень тронула. Но, взволнованный недавним разговором с господином Бахчеевым, я прежде всего обратил внимание на подозрительную тетрадку, бывшую в руках у Гаврилы.

    - Что это, Гаврила, неужели и тебя начали учить по-французски?спросил я старика.

    - Учат, батюшка, на старости лет, как скворца, - печально отвечал Гаврила.

    - Сам Фома учит?

    - Он, батюшка. Умнеющий, должно быть, человек.

    - Нечего сказать, умник! По разговорам учит?

    - По китрадке, батюшка.

    - Это что в руках у тебя? А! французские слова русскими буквамиухитрился! Такому болвану, дураку набитому, в руки даетесь - не стыдно ли, Гаврила? - вскричал я, в один миг забыв все великодушные мои предположения о Фоме Фомиче, за которые мне еще так недавно досталось от господина Бахчеева.

    - Где же, батюшка, - отвечал старик, - где же он дурак, коли уж господами нашими так заправляет?

    - Гм! Может быть, ты и прав, Гаврила, - пробормотал я, приостановленный этим замечанием. - Веди же меня к дядюшке!

    - Сокол ты мой! да я не могу на глаза показаться, не смею. Я уж и его стал бояться. Вот здесь и сижу, горе мычу, да за клумбы сигаю, когда он проходить изволит.

    - Да чего же ты боишься?

    - Давеча уроку не знал; Фома Фомич на коленки ставил, а я и не стал. Стар я стал, батюшка, Сергей Александрыч, чтоб надо мной такие шутки шутить! Барин осерчать изволил, зачем Фому Фомича не послушался. "Он, говорит, старый ты хрыч, о твоем же образовании заботится, произношению тебя хочет учить". Вот и хожу, твержу вокабул. Обещал Фома Фомич к вечеру опять экзаментик сделать.

    Мне показалось, что тут было что-то неясное. С этим французским языком была какая-нибудь история, подумал я, которую старик не может мне объяснить.

    - Фома-то Фомич? Нет, батюшка, плюгавенький такой человечек.

    - Гм! Подожди, Гаврила; все это еще, может быть, уладится; даже непременно, обещаю тебе, уладится! Но... где же дядюшка?

    - А за конюшнями мужичков принимает. С Капитоновки старики с поклоном пришли. Прослышали, что их Фоме Фомичу записывают. Отмолиться хотят.

    - Да зачем же за конюшнями?

    - Опасается, батюшка...

    Действительно, я нашел дядю за конюшнями. Там, на площадке, он стоял перед группой крестьян, которые кланялись и о чем-то усердно просили. Дядя что-то с жаром им толковал. Я подошел и окликнул его. Он обернулся, и мы бросились друг другу в объятия.

    Он чрезвычайно мне обрадовался; радость его доходила до восторга. Он обнимал меня, сжимал мои руки... Точно ему возвратили его родного сына, избавленного от какой-нибудь смертельной опасности. Точно как будто я своим приездом избавил и его самого от какой-то смертельной опасности и привез с собою разрешение всех его недоразумений, счастье и радость на всю жизнь ему и всем, кого он любит. Дядя не согласился бы быть счастливым один. После первых порывов восторга он вдруг так захлопотал, что наконец совершенно сбился и спутался. Он закидывал меня расспросами, хотел немедленно вести меня к своему семейству. Мы было и пошли, но дядя воротился, пожелав представить меня сначала капитоновским мужикам. Потом, помню, он вдруг заговорил, неизвестно по какому поводу, о каком-то господине Коровкине, необыкновенном человеке, которого он встретил три дня назад где-то на большой дороге и которого ждал теперь к себе в гости с крайним нетерпением. Потом он бросил и Коровкина и заговорил о чем-то другом. Я с наслаждением смотрел на него. Отвечая на торопливые его расспросы, я сказал, что желал бы не вступать в службу, а продолжать заниматься науками. Как только дело дошло до наук, дядя вдруг насупил брови и сделал необыкновенно важное лицо. Узнав, что в последнее время я занимался минералогией, он поднял голову и с гордостью осмотрелся кругом, как будто он сам, один, без всякой посторонней помощи, открыл и написал всю минералогию. Я уже сказал, что перед словом "наука" он благоговел самым бескорыстнейшим образом, тем более бескорыстным, что сам решительно ничего не знал.

    - Эх, брат, есть же на свете люди, что всю подноготную знают! - говорил он мне однажды с сверкающими от восторга глазами. - Сидишь между ними, слушаешь и ведь сам знаешь, что ничего не понимаешь, а все как-то сердцу любо. А отчего? А оттого, что тут польза, тут ум, тут всеобщее счастье! Это-то я понимаю. Вот я теперь по чугунке поеду, а Илюшка мой, может, и по воздуху полетит... Ну, да наконец, и торговля, промышленность - эти, так сказать, струи... то есть я хочу сказать, что как ни верти, а полезно... Ведь полезно - не правда ли?

    Но обратимся к нашей встрече.

    - Вот подожди, друг мой, подожди, - начал он, потирая руки и скороговоркою, - увидишь человека! Человек редкий, я тебе скажу, человек ученый, человек науки; останется в столетии. А ведь хорошо словечко: "Останется в столетии"? Это мне Фома объяснил... Подожди, я тебя познакомлю.

    - Это вы про Фому Фомича, дядюшка?

    - Нет, нет, друг мой! Это я теперь про Коровкина. То есть и Фома тоже, и он... Но это я про Коровкина теперь говорил, - прибавил он, неизвестно отчего покраснев и как будто смешавшись, как только речь зашла про Фому.

    - Какими же он науками занимается, дядюшка?

    - Науками, братец, науками, вообще науками! Я вот только не могу сказать, какими именно, а только знаю, что науками. Как про железные дороги говорит! И знаешь, - прибавил дядя полушепотом, многозначительно прищуривая правый глаз, - немного, эдак, вольных идей! Я заметил, особенно когда про семейное счастье заговорил... Вот жаль, что я сам мало понял (времени не было), а то бы рассказал тебе все как по нитке. И, вдобавок, благороднейших свойств человек! Я его пригласил к себе погостить. С часу на час ожидаю.

    Между тем мужики глядели на меня, раскрыв рты и выпуча глаза, как на чудо.

    - Послушайте, дядюшка, - прервал я его, - я, кажется, помешал мужичкам. Они, верно, за надобностью. О чем они? Я, признаюсь, подозреваю кой-что и очень бы рад их послушать...

    Дядя вдруг захлопотал и заторопился.

    - Ах, да! я и забыл! да вот видишь... что с ними делать? Выдумали,и желал бы я знать, кто первый у них это выдумал, - выдумали, что я отдаю их, всю Капитоновку, - ты помнишь Капитоновку? еще мы туда с покойной Катей все по вечерам гулять ездили, - всю Капитоновку, целых шестьдесят восемь душ, Фоме Фомичу! "Ну, не хотим идти от тебя, да и только!"

    - Так это неправда, дядюшка? вы не отдаете ему Капитоновки? - вскричал я почти в восторге.

    взглянув на меня, как будто уже предчувствуя и во мне врага Фоме Фомичу. - Это, брат, такой человек...

    - Не хотим, опричь тебя, никого не хотим! - завопили вдруг мужики целым хором. - Вы отцы, а мы ваши дети!

    - Послушайте, дядюшка, - отвечал я, - Фому Фомича я еще не видал, но... видите ли... я кое-что слышал. Признаюсь вам, что я встретил сегодня господина Бахчеева. Впрочем, у меня на этот счет покамест своя идея. Во всяком случае, дядюшка, отпустите-ка вы мужичков, а мы с вами поговорим одни, без свидетелей. Я, признаюсь, затем и приехал...

    - Именно, именно, - подхватил дядя, - именно! мужичков отпустим, а потом и поговорим, знаешь, эдак, приятельски, дружески, основательно! Ну, - продолжал он скороговоркой, обращаясь к мужикам, - теперь ступайте, друзья мои. И вперед ко мне, всегда ко мне, когда нужно; так-таки прямо ко мне и иди во всякое время.

    - Батюшка ты наш! Вы отцы, мы ваши дети! Не давай в обиду Фоме Фомичу! Вся бедность просит! - закричали еще раз мужики.

    - Вот дураки-то! да не отдам я вас, говорят!

    - А то заучит он нас совсем, батюшка! Здешних, слышь, совсем заучил7

    - Так неужели он и вас по-французски учит? - вскричал я почти в испуге.

    - Нет, батюшка, покамест еще миловал бог! - отвечал один из мужиков, вероятно большой говорун, рыжий, с огромной плешью на затылке и с длинной, жиденькой клинообразной бородкой, которая так и ходила вся, когда он говорил, точно она была живая сама по себе. - Нет, сударь, покамест еще миловал бог.

    - Да чему ж он вас учит?

    - А учит он, ваша милость, так, что по-нашему выходит золотой ящик купи да медный грош положи.

    - То есть как это медный грош?

    - Сережа! ты в заблуждении; это клевета! - вскричал дядя, покраснев и ужасно сконфузившись. - Это они, дураки, не поняли, что он им говорил! Он только так... какой тут медный грош!.. А тебе нечего про все поминать, горло драть, - продолжал дядя, с укоризною обращаясь к мужику,тебе же, дураку, добра пожелали, а ты не понимаешь да и кричишь!

    - Помилуйте, дядюшка, а французский-то язык?

    - Это он для произношения, Сережа, единственно для произношения,проговорил дядя каким-то просительным голосом. - Он сам это говорил, что для произношения... Притом же тут случилась одна особенная история - ты ее не знаешь, а потому и не можешь судить. Надо, братец, прежде вникнуть, а уж потом обвинять... Обвинять-то легко!

    - Да вы-то чего! - закричал я, в запальчивости снова обращаясь к мужикам. - Вы бы ему так все прямо и высказали. Дескать, эдак нельзя, Фома Фомич, а вот оно как! Ведь есть же у вас язык?

    - Где та мышь, чтоб коту звонок привесила, батюшка? "Я, говорит, тебя, мужика сиволапого, чистоте и порядку учу. Отчего у тебя рубаха нечиста?" Да в поту живет, оттого и нечистая! Не каждый день переменять. С чистоты не воскреснешь, с по'гани не треснешь.

    - А вот анамедни на гумно пришел, - заговорил другой мужик, с виду рослый и сухощавый, весь в заплатах, в самых худеньких лаптишках, и, по-видимому, один из тех, которые вечно чем-нибудь недовольны и всегда держат в запасе какое-нибудь ядовитое, отравленное слово. До сих пор он хоронился за спинами других мужиков, слушал в мрачном безмолвии и все время не сгонял с лица какой-то двусмысленной, горько-лукавой усмешки. - На гумно пришел: "Знаете ли вы, говорит, сколько до солнца верст?" А кто его знает? Наука эта не нашенская, а барская. "Нет, говорит, ты дурак, пехтерь, пользы своей не знаешь; а я, говорит, астролом! Я все божии планиды узнал."

    - Ну, а сказал тебе сколько до солнца верст? - вмешался дядя, вдруг оживляясь и весело мне подмигивая, как бы говоря: "Вот посмотри-ка, что будет!"

    - Да, сказал сколько-то много, - нехотя отвечал мужик, не ожидавший такого вопроса.

    - Да вашей милости лучше известно, а мы люди темные.

    - Да я-то, брат, знаю, а ты помнишь ли?

    - Да сколько-то сот али тысяч, говорил, будет. Что-то много сказал. На трех возах не вывезешь.

    - То-то, помни, братец! А ты думал, небось, с версту будет, рукой достать? Нет, брат, земля - это, видишь, как шар круглый, - понимаешь?.. - продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.

    Мужик горько улыбнулся.

    - Да, как шар! Она так на воздухе и держится сама собой и кругом солнца ходит. А солнце-то на месте стоит; тебе только кажется, что оно ходит. Вот она штука какая! А открыл это все капитан Кук, мореход... А черт его знает, кто и открыл, - прибавил он полушепотом, обращаясь ко мне. - Сам-то я, брат, ничего не знаю... А ты знаешь, сколько до солнца-то?

    - Знаю, дядюшка, - отвечал я, с удивлением смотря на всю эту сцену,только вот что я думаю: конечно, необразованность есть то же неряшество; но, с другой стороны... учить крестьян астрономии...

    - Именно, именно, именно неряшество! - подхватил дядя в восторге от моего выражения, которое показалось ему чрезвычайно удачным. - Благородная мысль! Именно неряшество! Я это всегда говорил... то есть я этого никогда не говорил, но я чувствовал. Слышите, - закричал он мужикам,необразованность это то же неряшество, такая же грязь! Вот оттого вас Фома и хотел научить. Он вас добру хотел научить - это ничего. Это, брат, уж все равно, тоже служба, всякого чина стоит. Вот оно дело какое, наука-то! Ну, хорошо, хорошо, друзья мои! Ступайте с богом, а я рад, рад... будьте покойны, я вас не оставлю.

    - Защити, отец родной!

    - Вели свет видеть, батюшка!

    И мужики повалились в ноги.

    - Ну, ну, это вздор! Богу да царю кланяйтесь, а не мне... Ну, ступайте, ведите себя хорошо, заслужите ласку... ну и там все... Знаешь,сказал он, вдруг обращаясь ко мне, только что ушли мужики, и как-то сияя от радости, - любит мужичок доброе слово, да и подарочек не повредит. Подарю-ка я им что-нибудь, - а? как ты думаешь? Для твоего приезда... Подарить или нет?

    - Да вы, дядюшка, какой-то Фрол Силин, благодетельный человек, как я погляжу.

    - Ну, нельзя же, братец, нельзя: это ничего. Я им давно хотел подарить, - прибавил он, как бы извиняясь. - А что тебе смешно, что я мужиков наукам учил? Нет, брат, это я так, это я от радости, что тебя увидел, Сережа. Просто-запросто хотел, чтоб и он, мужик, узнал, сколько до солнца, да рот разинул. Весело, брат, смотреть, когда он рот разинет... как-то эдак радуешься за него. Только знаешь, друг мой, не говори там в гостиной, что я с мужиками здесь объяснялся. Я нарочно их за конюшнями принял, чтоб не видно было. Оно, брат, как-то нельзя было там: щекотливое дело; да и сами они потихоньку пришли. Я ведь это для них больше и сделал...

    - Ну вот, дядюшка, я и приехал! - начал я, переменяя разговор и желая добраться поскорее до главного дела. - Признаюсь вам, письмо ваше меня так удивило, что я...

    - Друг мой, ни слова об этом! - перебил дядя, как будто в испуге и даже понизив голос, - после, после это все объяснится. Я, может быть, и виноват перед тобою и даже, может быть, очень виноват, но...

    - Передо мной виноваты, дядюшка?

    - После, после, мой друг, после! все это объяснится. Да какой же ты стал молодец! Милый ты мой! А как же я тебя ждал! Хотел излить, так сказать... ты ученый, ты один у меня... ты и Коровкин. Надобно заметить тебе, что на тебя здесь все сердятся. Смотри же, будь осторожнее, не оплошай!

    - На меня? - спросил я, в удивлении смотря на дядю, не понимая, чем я мог рассердить людей, тогда еще мне совсем незнакомых. - На меня?

    - Это перед Фомой-то Фомичом, дядюшка?

    - Что ж делать, друг мой! ведь я его не защищаю. Действительно он, может быть, человек с недостатками, и даже теперь, в эту самую минуту... Ах, брат, Сережа, как это все меня беспокоит! И как бы это все могло уладиться, как бы мы все могли быть довольны и счастливы!.. Но, впрочем, кто ж без недостатков? Ведь не золотые ж и мы?

    - Помилуйте, дядюшка! рассмотрите, что он делает...

    - Эх, брат! все это только дрязги и больше ничего! вот, например, я тебе расскажу: теперь он сердится на меня, и за что, как ты думаешь?.. Впрочем, может быть, я и сам виноват. Лучше я тебе потом расскажу...

    оскорбило его идеал; и вот вышла натура озлобленная, болезненная, мстящая, так сказать, всему человечеству... Но если примирить его с человеком, если возвратить его самому себе...

    - Именно, именно! - вскричал дядя в восторге, - именно так! Благороднейшая мысль! И даже стыдно, неблагородно было бы нам осуждать его! Именно!.. Ах, друг мой, ты меня понимаешь; ты мне отраду привез! Только бы там-то уладилось! Знаешь, я туда теперь и явиться боюсь. Вот ты приехал, и мне непременно достанется!

    - Дядюшка, если так... - начал было я, смутясь от такого признания.

    - Ни-ни-ни! ни за что в свете! - закричал он, схватив меня за руки. - Ты мой гость, и я так хочу!

    Все это чрезвычайно меня удивляло.

    - Друг мой, и не спрашивай! после, после! все это после объяснится! Я, может быть, и во многом виноват, но я хотел поступить как честный человек, и... и... и ты на ней женишься! Ты женишься, если только есть в тебе хоть капля благородства! - прибавил он, весь покраснев от какого-то внезапного чувства, восторженно и крепко сжимая мою руку. - Но довольно, ни слова больше! Все сам скоро узнаешь. От тебя же будет зависеть... Главное, чтоб ты теперь там понравился, произвел впечатление. Главное, не сконфузься.

    - Но послушайте, дядюшка, кто ж у вас там? Я, признаюсь, так мало бывал в обществе, что...

    - Что, немножко трусишь? - прервал дядя с улыбкою. - Э, ничего! все свои, ободрись! главное, ободрись, не бойся! Я все как-то боюсь за тебя. Кто там у нас, спрашиваешь? Да кто ж у нас... Во-первых, мамаша, - начал он торопливо. - Ты помнишь мамашу или не помнишь? Добрейшая, благороднейшая старушка; без претензий - это можно сказать; старого покроя немножко, да это и лучше. Ну, знаешь, иногда такие фантазии, скажет эдак как-то; на меня теперь сердится, да я сам виноват... знаю, что виноват! Ну, наконец, она ведь что называется grande dame, генеральша... превосходнейший человек был ее муж: во-первых, генерал, человек образованнейший, состояния не оставил, но зато весь был изранен; словом - стяжал уважение! Потом девица Перепелицына. Ну эта... не знаю... в последнее время она как-то того... характер такой... А, впрочем, нельзя же всех и осуждать... Ну, да бог с ней... Ты не думай, что она приживалка какая-нибудь. Она, брат, сама подполковничья дочь. Наперсница маменьки, друг! Потом, брат, сестрица Прасковья Ильинична. Ну, про эту нечего много говорить: простая, добрая; хлопотунья немного, но зато сердце какое! - ты, главное, на сердце смотри - пожилая девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься. Ты, однако, молчи; чур: секрет! Ну, кто же еще из наших? про детей не говорю: сам увидишь. Илюшка завтра именинник... Да бишь! чуть не забыл: гостит у нас, видишь ли, уже целый месяц, Иван Иваныч Мизинчиков, тебе будет троюродный брат, кажется; да, именно троюродный! он недавно в отставку вышел из гусаров, поручиком; человек еще молодой. Благороднейшая душа! но, знаешь, так промотался, что уж я и не знаю, где он успел так промотаться. Впрочем, у него ничего почти и не было; но все-таки промотался, наделал долгов... Теперь гостит у меня. Я его до этих пор и не знал совсем; сам приехал, отрекомендовался. Милый, добрый, смирный, почтительный. Слыхал ли от него здесь кто и слово? все молчит. Фома, в насмешку, прозвал его " молчаливый незнакомец" - ничего: не сердится. Фома доволен; говорит про Ивана, что он недалек. Впрочем, Иван ему ни в чем не противоречит и во всем поддакивает. Гм! Забитый он такой... Ну, да бог с ним! сам увидишь. Есть городские гости: Павел Семеныч Обноскин с матерью; молодой человек, но высочайшего ума человек; что-то зрелое, знаешь, незыблемое... Я вот только не умею выразиться; и, вдобавок, превосходной нравственности; строгая мораль! Ну, и наконец, гостит у нас, видишь ли, одна Татьяна Ивановна, пожалуй, еще будет нам дальняя родственница - ты ее не знаешь, - девица, немолодая - в этом можно признаться, но... с приятностями девица; богата, братец, так, что два Степанчикова купит; недавно получила, а до тех пор горе мыкала. Ты, брат Сережа, пожалуйста, остерегись: она такая болезненная... знаешь, что-то фантасмагорическое в характере. Ну, ты благороден, поймешь, испытала, знаешь, несчастья. Вдвое надо быть осторожнее с человеком, испытавшим несчастья! Ты, впрочем, не подумай чего-нибудь. Конечно, есть слабости: так иногда заторопится, скоро скажет, не то слово скажет, которое нужно, то есть не лжет, ты не думай... все это, брат, так сказать, от чистого, от благородного сердца выходит, то есть если даже и солжет что-нибудь, то единственно, так сказать, чрез излишнее благородство души - понимаешь?

    Мне показалось, что дядя ужасно сконфузился.

    - Да ты от кого слышал? - отвечал он, покраснев, как ребенок. - Вот видишь, друг мой, я тебе все расскажу: во-первых, я не женюсь. Маменька, отчасти сестрица и, главное, Фома Фомич, которого маменька обожает, - и за дело, за дело: он много для нее сделал, - все они хотят, чтоб я женился на этой самой Татьяне Ивановне, из благоразумия, то есть для всего семейства. Конечно, мне же добра желают - я ведь это понимаю; но я ни за что не женюсь - я уж дал себе такое слово. Несмотря на то, я как-то не умел отвечать: ни да, ни нет не сказал. Это уж, брат, со мной всегда так случается. Они и подумали, что я соглашаюсь, и непременно хотят, чтоб завтра, для семейного праздника, я объяснился... и потому завтра такие хлопоты, что я даже не знаю, что предпринять! К тому же Фома Фомич, неизвестно почему, на меня рассердился; маменька тоже. Я, брат, признаюсь тебе, только ждал тебя да Коровкина... хотел излить, так сказать...

    - Да чем же тут поможет Коровкин, дядюшка?

    - Поможет, друг мой, поможет, - это, брат, уж такой человек; одно слово: человек науки! Я на него как на каменную гору надеюсь: побеждающий человек! Про семейное счастье как говорит! Я, признаюсь, и на тебя тоже надеялся; думал: ты их урезонишь. Сам рассуди: ну, положим, я виноват, действительно виноват - я понимаю все это; я не бесчувственный. Ну, да все же меня можно простить когда-нибудь! Тогда бы мы вот как зажили!.. Эх, брат, как выросла моя Сашурка, хоть сейчас к венцу! Илюшка мой какой стал! завтра именинник. За Сашурку-то я боюсь - вот что!..

    - Дядюшка! где мой чемодан? Я переоденусь и мигом явлюсь, а там...

    там всех понемногу приготовлю. Ну, и с богом! Знаешь, брат, надо хитрить. Поневоле Талейраном сделаешься. Ну, да ничего! Там теперь они чай пьют. У нас рано чай пьют. Фома Фомич любит пить сейчас как проснется; оно, знаешь, и лучше... Ну, так я пойду, а ты уж поскорей за мной, не оставляй меня одного: неловко, брат, как-то мне одному-то... Да! постой! вот еще к тебе просьба: не кричи на меня там, как давеча здесь кричал, - а? разве уж потом, если захочешь, что заметить, так, наедине, здесь и заметишь; а до тех пор как-нибудь скрепись, подожди! Я, видишь ли, там уж и так накутил. Они сердятся...

    - Послушайте, дядюшка, из всего, что я слышал и видел, мне кажется, что вы...

    - Тюфяк, что ли? да уж ты договаривай! - перебил он меня совсем неожиданно. - Что ж, брат, делать! Я уж и сам это знаю. Ну, так ты придешь? Как можно скорее приходи, пожалуйста!

    Взойдя на верх, я поспешно открыл чемодан, помня приказание дяди сойти вниз как можно скорее. Одеваясь, я заметил, что еще почти ничего не узнал из того, что хотел узнать, хотя и говорил с дядей целый час. Это меня поразило. Одно только было для меня несколько ясно: дядя все еще настойчиво хотел, чтоб я женился; следовательно, все противоположные слухи, именно, что дядя влюблен в ту же особу сам, - неуместны. Помню, что я был в большой тревоге. Между прочим, мне пришло на мысль, что я приездом моим и молчанием перед дядей почти произнес обещание, дал слово, связал себя навеки. " Нетрудно, - думал я, - нетрудно сказать слово, которое свяжет потом навеки по рукам и ногам. А я еще не видал и невесты!" И опять-таки: с чего это вражда против меня целого семейства? Почему именно все они должны смотреть на мой приезд, как уверяет дядя, враждебно? И что за странную роль играет сам дядя здесь, в своем собственном доме? Отчего происходит его таинственность? отчего все эти испуги и муки? Признаюсь, что все это представилось мне вдруг чем-то совершенно бессмысленным; а романические и героические мечты мои совсем вылетели из головы при первом столкновении с действительностью. Только теперь, после разговора с дядей, мне вдруг представилась вся нескладность, вся эксцентричность его предложения, и я понял, что подобное предложение, и в таких обстоятельствах, способен был сделать один только дядя. Понял я также, что и я сам, прискакав сюда сломя голову, по первому его слову, в восторге от его предложения, очень походил на дурака. Я одевался поспешно, занятый тревожными моими сомнениями, так что и не заметил сначала прислуживавшего мне слугу.

    - Аделаидина цвета изволите галстух надеть или этот, с мелкими клетками? - спросил вдруг слуга, обращаясь ко мне с какою-то необыкновенною, приторною учтивостью.

    жилет, лакированные полусапожки и розовый галстучек подобраны были, очевидно, не без цели. Все это тотчас же должно было обратить внимание на деликатный вкус молодого щеголя. Цепочка к часам была выставлена на показ непременно с тою же целью. Лицом он был бледен и даже зеленоват; нос имел большой, с горбинкой, тонкий, необыкновенно белый, как будто фарфоровый. Улыбка на тонких губах его выражала какую-то грусть и, однако ж, деликатную грусть. Глаза, большие, выпученные и как будто стеклянные, смотрели необыкновенно тупо, и, однако ж, все-таки просвечивалась в них деликатность. Тонкие, мягкие ушки были заложены, из деликатности, ватой. Длинные, белобрысые и жидкие волосы его были завиты в кудри и напомажены. Ручки его были беленькие, чистенькие, вымытые чуть ли не в розовой воде; пальцы оканчивались щеголеватыми, длиннейшими розовыми ногтями. Все это показывало баловня, франта и белоручку. Он шепелявил и премодно не выговаривал букву p, подымал и опускал глаза, вздыхал и нежничал до невероятности. От него пахло духами. Роста он был небольшого, дряблый и хилый, и на ходу как-то особенно приседал, вероятно, находя в этом самую высшую деликатность, - словом, он весь был пропитан деликатностью, субтильностью и необыкновенным чувством собственного достоинства. Последнее обстоятельство, неизвестно почему, мне, сгоряча, не понравилось.

    - Так этот галстух аделаидина цвета? - спросил я, строго посмотрев на молодого лакея.

    - Аделаидина-с, - отвечал он с невозмутимою деликатностью.

    - А аграфенина цвета нет?

    - Нет-с. Такого и быть не может-с.

    - Неприличное имя Аграфена-с.

    - Как неприличное? почему?

    - Известно-с: Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагороженное-с; а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с.

    - Да ты с ума сошел или нет?

    - Да тебя как зовут?

    - Видоплясов.

    - А! так это ты Видоплясов?

    - Точно так-с.

    "Однако здесь что-то похоже на бедлам", - подумал я про себя, сходя вниз.

    Часть 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
    Часть 2: 1 2 3 4 5 6
    Раздел сайта: