Предисловие к альманаху "Зубоскал"

«ЗУБОСКАЛ»

КОМИЧЕСКИЙ АЛЬМАНАХ, В ДВУХ ЧАСТЯХ (В 8-ю Д(ОЛЮ)Л(ИСТА), РАЗДЕЛЕННЫХ НА 12 ВЫПУСКОВ, ОТ 3-х до 5ти ЛИСТОВ В КАЖДОМ, И УКРАШЕННЫХ ПОЛИТИПАЖАМИ

Прежде всего просим вас, господа благовоспитанные читатели нашего объявления, не возмущаться и не восставать против такого странного, даже затейливого, даже, быть может, неловко-затейливого названия предлагаемого вам альманаха... «Зубоскал»!.. Мы и без того уверены, что многие, даже и очень многие, отвергнут наш альманах единственно ради названия, ради заглавия; посмеются над этим заглавием, даже немного посердятся на него, даже обидятся, назовут «Зубоскал» анахронизмом, мифом, пуфом и, наконец, признают его чистою невозможностию. Главное же, назовут анахронизмом. «Как! Смеяться в наш век, в наше время, железное, деловое время, денежное время, расчетливое время, полное таблиц, цифр и нулей всевозможного рода и вида?Да и над чем, прошу покорно, смеяться вы будете? над кем смеяться прикажете нам? Как он будет, наконец, смеяться, ваш „Зубоскал"? Может ли, наконец, смеяться ваш „Зубоскал"? Действительно ли имеет к тому средства достаточные? А если и точно имеет достаточные средства, то зачем будет смеяться?., именно вот зачем он будет смеяться? Конечно, — продолжают они, враги «Зубоскала», — конечно, смеяться можно, смеются все, отчего же не смеяться? — но смеются кстати, смеются при случае, смеются с достоинством, — не попусту ш одного заглавия вашего явствует, — одним словом, известно, как смеются... Ну, от удач там каких-нибудь смеются... ну, над резкостию какою-нибудь, выдающеюся из общего уровня, — ну, наконец... как вам сказать?., ну, за преферансом смеются при счастии, в театре смеются, когда „Филатку" дают, — вот над чем смеются при случае, только не так, как здесь, а с достоинством, с приличием, а не походя, не скалят по заказу вубы, не острят через силу. Да и почему знать, не намерение ли здесь какое скрывается? — скажут в заключение те, которые любят во всем, что до них не касается, видеть намерение, даже дурное намерение: — Не фальшь ли тут какая-нибудь; может быть, даже неблаговидный предлог к чему-нибудь, может быть, даже вольнодумство какое-нибудь... — гм! — может быть, очень может быть, — при нынешнем направлении особенно может быть. И наконец, грубое, немытое, площадное, нечесаное, мужицкое название такое — „Зубоскал"! Почему „Зубоскал"? Зачем „Зубоскал"? Что доказывает именно „Зубоскал"?»

Вот уж вы и осудили и обвинили, господа; обвинили, не выслушав! Погодите, послушайте! Мы вам объясним, что такое Зубодолгом почтем прежде всего объясниться с вами. И приняв объяснение наше, вы, смеем уверить вас, непременно перемените свое мнение, может быть, даже с улыбкою благоволения встретите даже полюбите его, даже, — как знать? — может быть, будете уважать его. Да и как не полюбить его, господа! Зубоскал — малый редкий в своем роде, единственный, — малый добрый, простой, незатейливый и, главное, с весьма небольшими претензиями. Ради этого одного обстоятельства, что он человек без претензий, ради этого одного он уже достоин всякого уважения. Посмотрите, оглянитесь кругом, — кто теперь без претензий? А? видите ли? А он вас не толкнет, не заденет, не затронет ничьей амбиции и никого не попросит посторониться. У него только одно честолюбие, одна лишь претензия — вас посмешить подчас, господа. Впрочем, из этого одного еще не следует, что он так вот и взялся, подрядился высиживать для почтеннейшей публики на немецкий лад посильную остроту. Нет; он зубоскалит, когда хочет, когда чувствует наклонность к тому, призвание; малый-то он такой, что за словцом в карман не полезет и для красного словца не пожалеет первейшего друга. Да уж если на то пошло, так мы и расскажем вам, кто он именно такой, наш Зубоскал, через какие дела перешел, какие дела совершил, что затевает он делать, — одним словом, обрисуем его вам с головы до пяток, как говорится.

так что при взгляде на него рождается аппетит, лицо улыбкою расширяется, и даже самый солидный человек, очерствелый на службе человек, проведший, например, целое утро в канцелярии, проголодавшийся, желчный, рассерженный, осипший, охрипший, и тот, спеша на свой семейный обед, и тот, при взгляде на нашего героя, просветлеет душою и сознается, что можно весело этак на свете пожить и что свет не без радостей. Представьте же себе такого человека, — да! позабыли главное: мы расскажем вам вкратце его биографию. Во-первых, он родом,положим, москвич ,— словом, со всеми принадлежностями добрейшего малого... Но воспитывался он в Петербурге, непременно в Петербурге, и можно решительно сказать, что получил образование блестящее, современное. Впрочем, он прошелся везде: он всё знает, всё заучил и запомнил, всё схватил, везде был. Прикинулся было сначала человеком военным, понюхал потом и университетских лекций, узнал даже, что делается и в Медицинской академии и, что греха таить, даже забрался было и на Васильевский остров, в 4-ю линию, когда вдруг, ни с того ни с сего, увидел в себе художника, когда наука и искусство поманили было его золотым калачом. Впрочем, наука и искусство продолжались недолго, и герой наш, как водится, после этого засел в канцелярию (нечего делать!), где и пробыл изрядное время, то есть ровно два месяца, до самой той поры, в которую, при неожиданном повороте своих обстоятельств, очутился он вдруг владетелем неограниченным своей особы и своего состояния. С той поры он, заложив руки в карманы, ходит посвистывая и живет (извините, господа!) для себя самого.

Он, может быть, единственный фланер, уродившийся на петербургской почве. Он, как хотите, и молодой и уже не молодой человек. Много молодого опало, а нового едва привилось да засохло. Остался лишь смех, — смех, впрочем, смеем уверить вас, совершенно невинный, простой, беззаботный, ребяческий смех над всеми, над всем. Да и виноват ли он, в самом деле, что беспрерывно хочет смеяться? виноват ли он, что там, где вы видите дело серьезное, строгое, он видит лишь шутку; в ваших восторгах — свой Васильевский остров, в ваших надеждах и стремлениях — заблуждения, натяжку, чистый обман, в вашем твердом пути — свою канцелярию, а в вашей солидности — Варсонофья Петровича, своего бывшего начальника отделения, весьма, впрочем, почтенного человека. Виноват ли он, что видит изнанку кулис, когда вы видите лишь одну их сторону лицевую; виноват ли он, наконец, что весь, например, Петербург, с его блеском и роскошью, громом и стуком, с его бесконечными типами, с его бесконечною деятельностью, задушевными стремлениями, с его господами и сволочью — глыбами грязи, как говорит Державин, и не позлащенной, аферистами, книжниками, ростовщиками, магнетизерами, мазуриками, мужиками и всякою всячиной, — представляется ему бесконечным, великолепным, иллюстрированным альманахом, который можно переглядывать лишь на досуге, от скуки, после обеда — зевнуть над ним или улыбнуться над ним. Да; после этого еще хорошо, что у нашего героя осталась способность смеяться, зубоскалить!.. По крайней мере, еще есть хоть польза какая-нибудь. Нерегулярная жизнь, впрочем, начала ему сильно надоедать с недавнего времени. Да и действительно, его сей цели вздумал он было явиться перед публикою с особою книжкою своих заметок, мемуаров, наблюдений, откровений, признаний и т. д., и т. д. Но так как всё чересчур — значит некстати, так как самое лучшее блюдо в чрезмерном количестве может произвести индижестию, и так как он сам, наконец, враг несварения желудка, то и решился раздробить всю книжку на тетрадки...

Материалов у него бездна, времени — девать некуда. Мы говорили уже, что он нигде не служит, не знаком ни с какими департаментами, ни с какими канцеляриями, ведомствами, правлениями и архивами, даже не употреблялся никогда ни по чьим поручениям. Он, как сказали мы выше, заклятый враг индижестии. Прибавим еще, что он неутомимый ходок, наблюдатель, проныра, если понадобится, и знает свой Петербург как свои десять пальцев. Вы его увидите всюду — ив театре, и у подъезда театра, и в ложах, и за кулисами, и в клубах, и на балах, и на выставках, и на аукционах, и на Невском проспекте, и на литературных собраниях, и даже там, где вы вовсе не ожидали бы увидеть его, — в самых дальнейших закоулках и углах Петербурга. Он не брезгает ничем. Он везде с своим карандашом и лорнетом и тоненьким, сытненьким смехом. А вот и еще одно достоинство «Зубоскала»: первое дело и главнейшее дело у него — правда. Правда прежде всего. «Зубоскалу будет отголоском правды, трубою правды, будет стоять день и ночь за правду, будет ее оплотом, хранителем, и особенно теперь, когда, с недавнего времени, правда ему страх как понравилась. Впрочем, он иногда и приврет; отчего же не приврать? Он и приврет иногда — но только умеренно. Ведь со всеми случается; все любят приврать иногда; то есть не приврать — что мы! — обмолвились, но этак, знаете, сказать поцветастее. Ну вот и $3убоскал> точно так же иногда что-нибудь тоже скажет метафорой, но зато если и соврет, то есть сметафорит, то сметафорит так, что будет совершенно похоже на правду, что выйдет не хуже иной правды, — вот будет как! А впрочем, во всяком случае, будет за правду стоять, до последней капли крови будет за правду стоять!

«Зубоскал»" будет врагом всяких личностей, даже будет преследовать личности. Так что Иван Петрович, например, прочитав нашу книжку, вовсе не найдет совершенно ничего предосудительного на свой счет, а зато найдет, может быть, кое-что щекотливое, впрочем, невинное, совершенно невинное о приятеле и сослуживце своем, Петре Ивановиче, и, обратно, Петр Иванович, читая ту же самую книжку, ровно ничего не найдет о себе, зато найдет кое-что об Иване Петровиче. Таким образом, оба они будут рады, и обоим им будет крайне весело. Уж это так«3у-боокад»устроит. Вот вы сами увидите, как он обделает подобное обстоятельство. И что всего удивительнее — сам, например, Иван Петрович первый закричит, что о нем ровно нет ничего в нашей книжке и что не только нет ничего похожего, но что даже и тени нет никакой! Что неприличного и злокачественного там намека какого-нибудь — и намерения не было! А что если есть что-нибудь, то единственно разве про Петра Ивановича. Вот будет как! Итак, повторяем: правда прежде всего. «Зубоскал» будет жить правдой, отстаивать правду, подвизаться за правду, и — чего, впрочем, боже сохрани — если случится ему умереть, то он и умрет не иначе как за правду. Да! не иначе как за правду!

«Зубоскала», о привычках его и наклонностях, даже о самом поведении, кто-нибудь спросит еще — каково же будет содержание нашей книги? чего должно надеяться от нее, чего не надеяться? На это лучшим ответом может служить первый выпуск «Зубоскала», долженствующий появиться не позже, как в первой половине ноября этого года. Но мы и теперь же готовы удовлетворить желание читателей. Повести, рассказы, юмористические стихотворения, пародии на известные романы, драмы и стихотворения, физиологические заметки, очерки литературных, театральных и всяких других типов, достопримечательные письма, записки, заметки о том, о сем, анекдоты, пуфы и пр., и пр., всё в том же роде, то есть в том роде, который соответствует нраву «Зубоскала» и кроме которого ни к какому другому роду он не чувствует в себе призвания. Таково будет содержание нашего альманаха. Некоторые статьи, по усмотрению своему, «Зубоскал» будет украшать политипажными рисунками, исполнение которых поручит лучшим петербургским граверам и рисовальщикам, а когда книга окончится, именно при двенадцатом и последнем выпуске, выдаст своим читателям великолепную иллюстрированную обертку, в которую и попросит читателей переплесть его произведение. «Зубоскал» считает нужным довести до сведения публики, что у него заготовлено много хороших рисунков и разнообразных статей, и потому он твердо уверен, что расстояние в выходе выпусков книжек никак не будет продолжительнее четырех недель. Таким образом, вся книга в год будет непременно окончена.

Наконец, еще об одном предмете... об одном важном, щекотливом предмете... «Зубоскал)) так любит, так уважает, так высоко ценит своих читателей... своих будущих читателей (у него будут, непременно будут читатели!), что готов бы даже давать книгу свою даром, несмотря на неизбежные расходы на печатание, бумагу, картинки, — картинки, которые у нас достаются так трудно и дорого!.. Но, во-первых, принять подарок от него, от человека, у которого такой чин, что он боится даже объявить, какой у него чин, чтоб не лишиться уважения читателей, от человека, который... ну, который, словом, ничего больше, как зубоскал... не покажется ли обидным даже одно такое предположение?.. А во-вторых, есть и другая причина: как! давать книгу даром в наш век, в наш век, как уже всякому известно, положиНе вернейший ли это способ книгу, лишить ее читателей, которые бегут от всего, что км навязывают?.. Где же смысл? где такт?., где, наконец, приличие?., где чувство собственного достоинства?.. Такие-то причины обуздывают великодушие «Зубоскала». Итак, по соображении издержек на издание, с чувством собственного достоинства, скрепя сердце, «Зубоскал» объявляет, что он будет продавать себя по в книжных магазинах М. Ольхина, А. Иванова, П. Ратькова и Комп(ания), А. Сорокина и других петербургских книгопродавцов. На пересылку прилагается за один фунт.