ПРИМЕЧАНИЕ1
К «ПИСЬМУ С ВАСИЛЬЕВСКОГО ОСТРОВА В РЕДАКЦИЮ „ВРЕМЕНИ"» Л. К.>
И неудачно заговорил. К величайшему, искреннейшему нашему сожалению, он сам, с каждым новым своим литературным обозрением, обращается всё более и более в свистуна. Мы только что получили его мартовскую книжку и не можем не признаться, что с грустным чувством смотрим на теперешнее его положение. С олимпийским высокомерием смотрит он на бедную текущую журналистику нашу, и, отделав ее хуже всякой дряни (Лите-р<атурное> обозрение, страница 21-я), объявив притом, что «лучшие » (что, впрочем, по-нашему, уже чересчур высокомерно), «Русский вестник» вдруг сам выходит из себя, начинает свистать изо всех сил и свирепо лезет в драку. Да, действительно что-нибудь с ним случилось. И неужели такого пятилетнего олимпийца могло до такой степени задеть наше молодое «Время»? Неужели и мы так его «Русского вестника» серьезного слова в нашей критике. Вот что значит самолюбие прежде всего, — самолюбие, дошедшее до лихорадки, при таком состоянии действительно можно повредить себя, мало того, что повредить себя, можно обратиться ко всем тем жалким и не совсем чистым уловкам, которые выработались ремесленной стороной нашей литературы, то есть можно пуститься и в неприличное извращение смысла чужих слов и в жалкие, тупые споры для верху в споре, а не для истины, и в страстное желание острить именно в то время, когда не острится, и проч., и проч — одним словом: можно сильно покачнуться на месте. Но мы когда-нибудь поговорим о «Русском вестнике» подробнее. Теперь он всё еще не в душевном спокойствии и хоть вышел из пятилетнего олимпийского своего молчания, но всё еще в литературе нашей не в состоянии видеть никого, кроме себя, а это слишком немного и подозрительно. Он, например, осклабляется при нашем слове «о величии Белинского» и в той же статье спешит упомянуть о тех «наших» людях, которые, несмотря ни на какие обстоятельства, умели спасать свою мысль, сохранять ее достоинство и не терять ее положительных основ, людях и «но они (продолжает «Русский вестник») остаются одинокими явлениями, деятельность их обращена на малое или задержана, и они не производят того влияния, которое могло бы давать тон нашей литературе и нашему общественному мнению» (Литер<атурное> обозр<ение>, стр<аница> 21-<я>). Кто же бы это были эти великие незнакомцы, спрашиваем мы невольно? Что у нас действительно были люди мысли и убеждений, отстаивавшие свои убеждения честно и смело и заставившие уважать себя, то это так. Это было и есть, но в словах «Русского вестника» именно, кажется, есть намек на какого-то особого великого незнакомца... Недавно, месяца два тому назад, в одном из номеров «СПб. ведомостей» было объявлено тоже о каком-то великом незнакомце при сравнении его с лордом Пальмерстоном: говорили там, что лорд Пальмерстон хоть и подвергается свисткам и насмешкам, но все-таки получил свою награду, а великий петербургский незнакомец не получал своей награды. Но мы положительно знаем, что «СПб. ведомости» говорили о петербургском незнакомце, а не о московском, и сильно подозреваем, что «Русский вестник» хотя и сходится с «СПб. ведомостями» в мыслях, по упоминает теперь про какого-то другого незнакомца, про великого особого москвитянина. А из всего этого и видно, что «Русский вестник» находится в положении не хладнокровном. Мы подождем, покамест он будет хладнокровнее, тогда и ответим ему.
1 «даже сам „Русский вестник" увидел необходимость заговорить».