Вопрос об университетах

ВОПРОС ОБ УНИВЕРСИТЕТАХ

I

«Стой, братцы, стой! — кричит мартышка, — погодите!
Как музыке идти, ведь вы не так сидите!»

В первом нумере газеты «День» помещена была статья об университетах покойного Хомякова. Статья эта отрывочная, недоконченная. Она и помещена как отрывок. В ней много чрезвычайно дельных мыслей, но рядом с ними встречаются и удивительные недосмотры, явившиеся как бы умышленно, как бы с затаенною целью. Об этой чрезвычайно важной статье мы теперь не будем распространяться. Но по поводу ее профессор Костомаров написал свою статью об университетах. Разумеется, статья Хомякова была только поводом, предлогом для начатия речи об университетах. Университетский вопрос сам по себе уже начался в нашем обществе. Как только г-н Костомаров появился с своей статьей в 237<-м> № «С. -Петербургских ведомостей», так тотчас же со всех сторон, как водопад, полились статьи об университетах. Кажется, нет журнала, газеты, которые не заявили бы своего мнения об этом новом вопросе. А те, которые не высказали своего, пересказывали чужое. Мы не хотим предположить, чтоб одна только мода на новый вопрос заставляла всех говорить о нем; чтоб одно только желание не отстать от других было причиною повсеместных толков об университетах. По-нашему, смысл этого явления гораздо глубже, чем даже кажется с первого взгляда. Вопрос об университетах в последнее время, вероятно, был на уме у всей России. Он явился сам собою и потребовал разрешения. Но, однако ж, представим сперва в порядке ход всего этого дела в нашей литературе, начиная с самой статьи г-на Костомарова, подробно и с выписками. Для тех, кто не знаком с этим вопросом или знаком отрывочно, полное изложение его, по фактам, будет весьма не лишнее. Мы посвящаем этому изложению целую главу.

Разумеется, вся сущность вопроса состоит в преобразованиях. Г-н Костомаров отрицает теперешнюю форму университета. Он находит ошибку в самом ее основании. Он требует, чтоб университет был образовательно-ученым заведением, а не воспитательно-учебным.

«Университеты наши представляют собою что-то неопределенное, неустановившееся, какую-то середину между школою и ученою академией), и очень многие не решили себе задачу, чом они должны быть: воспитательно-учебными или образовательно-учеными заведениями? До сих пор они имеют претензию быть тем и другим вместе, а в самом деле — они ни то, ни другое, потому что то и другое несовместимо по своей сущности».

Следовательно, как скоро, по мнению г-на Костомарова, мы примем университет за образовательно-ученое заведение, то, стало быть, не надо будет и всех тех воспитательных предосторожностей, ферул, надзоров за учащимися, присмотров за их образованием и поведением, особых прав и правил и пр., и пр., а следственно, не нужно будет и корпоративного устройства университета. Корпорация студентов как особое звание бесполезиа, по мнению г-на Костомарова.

«Корпорация студентов как особое звание бесполезна. Употребляя слово „корпорация", мы не разумеем здесь свободного сближения между собою людей, занятых одним делом, идущих к одной обязательной цели, ничем друг к другу не обязанных, кроме взаимного соглашения убеждений и потребности взаимного труда. Корпорация, напротив, связует своих членов во всех фазах жизни, налагает на них обязанности поступать так, а не иначе, вследствие заранее поставленного правила, даже против индивидуальных требований и убеждений, принадлежать к известному сообще ству, а не к другому и держаться своих сочленов как братьев. Такая корпорация может иметь место там, где идет речь о взаимной защите общего дела или о сохранении известных привилегий. Понятно, что в средние века в Европе жизнь вызывала образование корпораций, когда личность каждого подвергалась случайностям, когда каждый поневоле должен был искать в другом опоры и охранения. Понятно, что у нас в XVII веке, в южной и западной Руси, образовались братства, корпорации, для защиты от ультраримского католичества. Чем общество благоустроеннее, тем менее представляется необходимости корпораций: с одной стороны, с развитием мер общего охранения безопасности каждого из сограждан, с другой — с прекращением исключительности привилегий, которое всегда бывает следствием распространяющегося просвещения».

И далее:

«Если смотреть на университет как на образовательно-ученое заведение, то корпорация слушателей лишает его этого высокого значения: он перестает быть органом прямого сообщения со стороны науки с общественной жизнью и делается школою. Корпорация эта в нравственном отношении даже вредна, ибо она отрывает слушателей от остального общества, побуждает их говорить о себе «мы» в противоположность с теми, которые находятся за ее пределами; а это ведет скорее к заблуждениям, к незнанию общества, к отчуждению от его интересов, чем к согласной с ним деятельности. Корпорация вредна для науки, ибо делает ее как будто особой привилегией избранных, тогда как идеал ее есть наибольшее распространение в обществе ее благодетельных результатов. Корпорация будет в этом случае стеснением общественной свободы в самом достойнейшем уважения человеческом деле — просвещении; она склоняет науку к отрешению от жизни, тогда как посвящающий себя науке должен помнить, что его занятия именно тогда и будут плодотворны, когда он будет трудиться в прямом интересе для общества».

В ответ на это мнение, в «Современной летописи» «Русского вестника» в № 44 тотчас же явилось возражение. «Русский вестник» отзывается, по обыкновению своему, свысока, язвительным тоном. Он подсмеивается над г-ном Костомаровым.

«Если мы не ошибаемся, передовому человеку поставлено у нас в обязанность отрицать воспитательное значение университетов. Может ли в самом деле русский передовой человек не отрицать того, что признается всем светом? Этим он обнаружил бы свою несамостоятельность, показал бы, что он недостаточно прогрессивный человек».

Вслед за тем «Русский вестник» особенно старается отстоять воспитательное значение университета и уверяет, что г-н Костомаров предлагает учредить под именем университетов то, что кое-. где существует на белом свете. Он уверяет, что университет г-на Костомарова обращается сам собою в заведение для публичных лекций, не имеющих чисто ученого значения, а имеющих целью только популяризовать науку между людьми взрослыми.

«От университетских лекций они отличаются составом аудиторий, но, так же как и университетские лекции, имеют учебное значение. Ученые, читающие эти публичные лекции, служат посредниками ме'жду наукой и обществом; поэтому очевидно, что публичные лекции этого рода могут быть полезны для народного просвещения только в тех странах, где уже есть истинная наука. Без этого условия не было бы повода к посредничеству и популяризование науки неизбежно превратилось бы в популярничанье. Сперва нужна строгая наука, и лишь вслед за тем может прийти ее популяризование, требующее от ученого высшей степени зрелости».

В Париже есть College de France, говорит «Современная летопись», где читаются публичные курсы, и где, особенно в дурную погоду, бывает очень много публики, самой разнохарактерной.

«В Петербурге, например, были тоже устроены публичные лекции, но публика на следующий же год выказала равнодушие к ним, и они не пошли в ход, вследствие чего мы и теряем надежду на процветание „образовательно-ученого" университета в нашем прогрессивном городе Петербурге».

Г-н Костомаров говорит в своей статье, что умножение у нас в России воспитательных заведений с более широким преподаванием, чем в гимназии, принесет нам пользу, но в таком случае требует отделения этих новых заведений от университета, заведения не воспитательного, а образовательно-ученого. «Современная летопись» по этому поводу замечает:

«Таким образом, сам г-н Костомаров опять приходит к университетам, то есть к тому, что везде называется этим именем. Сущность его предложения состоит, стало быть, в следующем: „Теперешние университеты сделайте не университетами, а учреждениями для чтения публичных лекций, удержав за ними, однако же, имя университетов; но наряду с этими учреждениями устройте новые высшие воспитательно-учебные заведения, которые соответствовали бы иностранным университетам, но не носили бы этого имени". Не понимаем, к чему такой маскарад, но с самым делом были бы готовы согласиться, если б автор указал средства избегнуть следующих затруднений: при нашем недостатке в людях мы не видим возможности основать в России несколько новых университетов, если наши теперешние университеты превратятся в учреждения для публичных лекций; поэтому мы опасаемся, что при преобразовании русских университетов по плану г-на Костомарова Россия некоторое время останется вовсе без высших воспитательных заведений, а подаванием, чем в гимназиях, гораздо нужнее для русского просвещения, чем те образовательно-ученые органы, которые проектирует г-н Костомаров».

Вслед за двумя этими противоположными маепиями явилось третье мнение — г-на профессора Стасюлевича, помещенное в № 241 «С. -Петербургских ведомостей». Г-а Стасюлевич разделяет вполне мнение г-на Костомарова о необходимости преобразования — но не университетов, а в университетах — и думает, что преобразование должно состоять не в уничтожении того вида, в каком находился преобразуемый предмет; что всякое такое преобразование рискует вместе со злом уничтожить и доброе, и замечает, что было бы лучше ограничиться уничтожением одного зла, и притом именно настолько, насколько оно зло. Следственно, г-н Стасюлевич, очевидно, полагает, что основаая форма устройства теперешних университетов отнюдь не есть зло. Он говорит, что г-н Костомаров ищет причин неудовлетворительности университетов в неправильном составе аудиторий, а следовательно, и преподавания и предлагает для реформы именно то положение, в котором мы уже находимся. Г-н Стасюлевич утверждает, что, например, наш Петербургский университет в своих аудиториях и без того уже соединял лица всех возрастов от юношества до старческого, всякого звания, всякой специяльности и иногда даже обоего пола, что вопрос должен, по-видимому, идти не о преобразовании университетов, а о сохранении того состояния и процветания, которого они достигли. В этом случае, кажется, консерватор был бы нам нужнее реформатора, замечает г-н Стасюлевич.

Что обязывало профессора иметь до сих пор в виду одни воспитательно-учебные цели? — спрашивает Стасюлевич. Он утверждает, что не было ни одной официальной жалобы на то, что существование звания студента препятствовало образовательно-ученому характеру лекций какого-нибудь профессора. Что обязывало профессора иметь в виду воспитательно-учебные цели? — спрашивает он. «Были ли мы должны наблюдать за порядком в аудитории или прибегать к элементарному объяснению?»

«По определению Н. И. Костомарова, прием в воспитательно-учебных заведениях состоит „в уроке, руководстве, наставлении... То, что дает учитель ученику, имеет для последнего качество необходимости; ученик должен принимать сказанное учителем на веру, так сказать, жить умом учителя, руководствоваться буквально его наставлениями, развиваться под его указанием". Всё это справедливо само по себе, но разве было что-нибудь подобное в положении профессора у нас до сих пор? Разве мы задавали уроки, подчиняли слушателей какому-нибудь одному руководству, а читали им наставления? В чем же заключался воспитательно-учебный характер нашей аудитории, который должен быть уничтожен, по предложению Н. И. Костомарова?»

Высказав это, г-н Стасюлевич крепко отстаивает корпорацию и звание студента. Он признает, что звание студента имеет в себе воспитательное значение; но признает тоже, что такое значение совершенно необходимо для университетской жизни. Разница только в том, говорит он, что воспитательный характер университета должен быть совершенно отличный от воспитания так называемых средних учебных заведений; что студенту предстоит труд самовоспитания. Для составления полного типа студента, говорит он, недостаточно одних лекций: его развитию не менее содействует то самовоспитание, которое можег совершиться только при" существовании студенческого мира.

«Неудовлетворительность университетов должна искать свои причины в отсутствии правильного самовоспитания студентов. Уничтожить звание студента значило бы совершенно уничтожить такое самовоспитание. А главное дело состоит в том, что и самое уничтожение звания студента не было бы уничтожением самовоспитания; оно проявилось бы снова и в университете без студентов, но в какой-нибудь произвольной и часто безобразной форме. Не лучше ли было бы уничтожить в том или другом явлении именно его дурную сторону? Исправить что-нибудь уничтожением — дело весьма легкое; но тогда нужно отказаться от надежды создать что-нибудь прочное. Наше творчество всегда ограничивается формами, но матерьял, снабженный известными законами, дается нам готовым, и большая часть творчества всегда не удается именно потому, что самих себя принимают за матерьял творчества. Потому я предлагаю не радикальное преобразование, а рациональное; аудитории наши имели уже образовательно-ученый характер, следовательно, преобразование не относится к ним; можно сказать, многое против самовоспитания студентов в том виде, каким оно представлялось до сих пор, а именно руководимое одним полицейским надзором университетского начальства; реформировать его уничтожением значило бы перенести зло с одного места на другое, но учреждение, например, университетского суда сделало уже первый шаг к рациональной реформе; университеткий суд будет одним из важных воспитательных учреждений, как то может быть допущено в университете. Не наше дело говорить о том, что еще может быть сделано, но мы позволим себе указать на то, что уже приведено в исполнение».

Вслед за этой статьей г-н Барсов в № 245 «СПб. ведомостей», совершенно соглашаясь с г-ном Костомаровым, утверждает, что из русских университетов надобно сделать tabula rasa, дабы сама жизнь выработала новое устройство. «Русский вестник» в № 45 «Современной летописи» сильно восстает против этого мнения.

«Нет ничего ошибочнее того взгляда, будто бы для свободного движения нужен разрыв с прошедшим. Нет ничего противоположное истинному движению, как эта малодушная готовность, при первой неудаче, бросать начатое дело и начинать работу сызнова. Нет ничего убийственнее для жизни, как этот дух ломки и презрения к прошедшему, признающий все права за несуществующим и только возможным и отказывающий в них тому, что уже существует.

Наши русские университеты, конечно, далеко не идеальные учреждения, но нам жаль, что с ними обращаются так слегка и так свысока. Мы не согласпы с г-ном Стасюлевичем насчет высокого процветания русских университетов, но каковы бы они ни были, они занимают в русском быте такое место, что, говоря о их преобразовании, никак не позволительно разуметь под преобразованием — разрушение. Что-нибудь да найдется в них такого, что может упрочить за ними впоследствии место в ряду европейских университетов, по образцу которых они были устроены».

Одним словом, «Современная летопись» и в этой второй статье своей отстаивает и корпорацию, п воспитательное значение университетов. Она замечает, что невозможно требовать, чтобы каждый отдельный профессор действовал на студентов в воспитательном смысле, что это невозможно, что не ферула, не школьный надзор составляют это воспитательное значение, а университет, взятый как целое; что влияние профессоров на слушателей очень велико, но особенно плодотворно бывает влияние не отдельных профессоров, а общего духа, живущего в университетской корпорации.

«Мера воспитательного значения университета зависит от того, в какой степени университет есть корпорация, в какой степени он хранит в себе живой дух добрых преданий, выработанных его историей. Этот-то общий, исторически выработывающийся университетский дух и оказывает на студентов то нравственное действие, которого нельзя ожидать от отдельных профессоров, если все они вместе взятые, по выражению императора Калигулы, не более как песок без извести. Во всех процветающих университетах есть этот общий, могущественно действующий дух, есть эта университетская атмосфера, оказывающая воспитательное действие на молодежь и ассимилирующая все разнообразные элементы, которые ежегодно притекают к университету с разных сторон. Сущность дела показывает, что этот общий дух должен храниться преимущественно в сословии профессоров, но опыт показывает также, что, несмотря на постоянный прилив и отлив обучающегося юношества, студенческий быт не менее способен хранить университетские предания. Университет без студентов перестанет быть университетом: уничтожая студенчество, вы убиваете университет. Университетское корпоративное устройство должно обнимать собой не только профессоров, но и студентов. Студенческий быт есть один из воспитательных элементов этого устройства. Если он дурен в том или другом университете, то надобно заботиться об его улучшении, но уничтожать его не следует.

Мир студенческих отношений есть особенный мир, в тысячу раз менее сложный, чем общество, и потому в тысячу раз более удобный для приобретения первых опытов жизни. Товарищеские связи, товарищеские столкновения, происходящие в тесном кругу студенческого быта, под влиянием вековых студенческих преданий и на глазах доброжелательной корпорации наставников, воспитывают и развивают нравственные силы молодого человека. Студенческая жизнь недаром принадлежит к дорогим воспоминаниям всякого учившегося в порядочном университете. Это пора бескорыстного размена первыми мыслями и чувствами, та пора, когда легко завязывается дружба, когда проза жизни еще не вступает в свои права, когда человек только предвкушает тяжкую борьбу, ожидающую его в дальнейшей жизни, и собирается с силами, чтоб успешно выдерживать житейскор испытание. Пульверизация студенческого быта значительно уменьшила бы ту нравственную пользу, которую получают студенты от пребывания в университете. Но, чтобы не было пульверизации, для этого необходимы более тесные связи между студентами, а пе одно слушание университетских лекций; необходимо, чтоб и в студенчестве были корпоратпв ные связи, не те, конечно, лжекорпоративные связи, которые нуждаются во внешней одежде или внешних метках, возбуждающих реакцию против себя в самом студенчестве европейских университетов, а те истинно корпоративные связи, благодаря которым корпоративное начало составляет такой важный элемент в общественном и политическом быге. Сущность корпорации состоит в хранении преданий; непрерывная преемственность преданий, постоянная работа ассимиляции условливаются влиянием, которое старшие члены корпорации оказывают на младших. Оканчивающие курс должны действовать на нововступающих, окончившие курс — на оканчивающих и так далее до профессоров. Между всеми должны быть и взаимные связи, и в этих связях должны быть степени, от профессора до ново-вступающего студента».

Затем «Современная летопись» сильно заботится о том, чтоб усилить корпоративную связь в университетах, и прямо говорит, что успех преобразований должен состоять именно в усилении, а не в ослаблении корпорации. При этом она делает одно довольно дельное замечание:

«Трудность заключается здесь в том, что наши университеты возникали не сами собой, не вследствие потребностей общества, которому естественно принадлежит право воспитывать молодые поколения, а благодаря воле правительства, нуждавшегося в людях, годных для государственной службы. Такое происхождение наших университетов отзывается на всем их характере; оно дает университетской науке вид чужеземного растения, искусственно пересаженного на русскую почву, оно затрудняет попытки к улучшению русских университетов. Но, с другой стороны, не следует и преувеличивать затруднений».

И затем как-будто для того, чтоб доказать это, «Современная летопись» сама в свою очередь пускается в преобразования.

Так как уже довольно было ломки, говорит она, так как пора остепениться и начать пользоваться как нравственными, так и денежными средствами университетов с меньшею поспешностью и с большим уважением к существующему, то на первый случай, в видах усиления корпоративной связи и облагорожения, возвышения корпоративного духа, следовало бы обратить внимание именно на те элементы, которые уже есть в университетах, и этими элементами подкрепить университеты. В московском, например, университете есть стипендиаты из лучших студентов, окончивших курс в университете и оставляемых теперь при университетах; так как эти стипендиаты уже оказывали помощь студентам в их занятиях древними языками, то в таком случае надобно усиливать сближение стипендиатов с студентами и способствовать ему всеми средствами. На самих же стипендиатов обратить особое внимание. Отборные из них уже посылались за границу; но чтоб за границей они не теряли даром времени, не разъезжали там в качестве туристов, то желательно обратить особое внимание, чтоб они поступали за границей под руководство к известным ученым, по выбору русского правительства, как уже и было делаемо графом Сперанским.

Но и кроме этих стипендиатов, есть множество лиц, получивших ученые степени магистра и доктора и остающихся с Московским университетом только в идеальных связях. Для этого надо эти связи материялизировать. А именно: безвозмездно эти молодые ученые не могут заниматься с студентами, подобно стипендиатам, поэтому развить бы приват-доцентство и внести профессорский гонорарий. Да кроме того, обсудить бы вопрос: нельзя ли сделать их членами университетской корпорации и дать им некоторое участие в управлении университетом, например в выборе ректора, в избрании профессоров на пятилетия, в повышении из экстраординарных в ординарные... И так далее; всё в этом духе реформы.

Наконец, по «Современной летописи», есть много хороших элементов в самих студентах; но они скрываются, прячутся отчасти из скромности, отчасти из страха, отчасти из ложно понимаемого товарищества. А между тем тон дают люди, плохо учащиеся. Поэтому надо позаботиться о том, чтоб лучшие студенты пользовались почетом между своими товарищами.

«Пе в одпом университете случается, что безграмотные получают шаг вперед перед грамотными. Но университет должен заботиться о том, чтобы лучшие студенты пользовались почетом между своими товарищами. В прежние врсмепа эта цель достигалась влиянием попечителя. Граф С. Г. Строганов лпчпо знал всех лучших студентов, постоянно следил за ними, оказывал пм внимание во время студенчества и поддержку по выходе их из университета. Ми можем засвидетельствовать, что такая внимательность попечителя сильпо помогала университету. Но этот порядок был связан с лицом попечителя и, следовательно, не мог быть прочен».

Следовательно, случайную деятельность одного лица, говорит «Современная летопись», нужно заменить какими-нибудь общими мерами. Эти меры, по мнению ее, должны быть на первый случай: раздача стипендий а экзамены, переводные и вступительные, которых ии о каком случае и ни под каким видом не надо уитто'/кать.

Но все это только усиление внешней формы корпораций, по словам «Современной летописи». Главное же состоит в духе этой корпорации, а этот дух есть дух науки. Дух этот должен связывать профессоров и студентов. Но само собою разумеется, что этот дух пауки можно встретить только там, где наука пользуется уважением.

И вот, чтоб наука пользовалась уважением и, главное, чтоб достойным образом заключить свои реформы в университете, «Современная летопись» уже в 46-м своем номере придумывает чрезвычайно хитрую вещь.

До сих пор, говорит она, живой в деятельной связи между членами университета не было, университетская корпорация была лишь отдельным, слабым и едва вразумительным намеком на то, чем ей быть следует.

«Университетский совет был более формою, нежели серьезным делом; члены совета не сознавали нв прав, ни обязанностей своих. Всё, что касалось науки, преподавания, уппвррптетского устройства, совершалось помимо их и падало им яа голов}'; и когда иредстаолялась надобность в ах серьезном содействии, они весьма естественно оказывались не очень способными к совокупной деятельности. Чувство общего дела не одушевляло их, и всё распадалось на мелкие интересы, на тесные кружки, всё превращалось в интриги. Каждый, дурно ли, хорошо ли, отправлял свое дело, с разных кафедр преподавались разные науки, но дух науки не жил самостоятельною жизнью в университетской среде п не связывал ее членов в одно живое целое. Всякий знал только себя и мало интересовался делами, имеющими общее значение. В университетах наших повторялось в малом виде то, что происходило во всей нашей общественной жизни».

Есть в этих отношениях что-то неправильное, говорит «Современная летопись», есть какая-то чуждая примесь, препятствующая им установиться надлежащим образом. Что это за примесь и откуда она?

«Университеты у нас служат не просто высшими учебными заведениями, но и местами, сообщающими молодым людям права па чин. Таким образом, наши университеты, вместе с собственным своим назначением, соединяют еще характер служебного места, в котором выслуживаются в чины». Это, конечно, не худо, замечает «Современная летопись», но в том-то и дело, что лишний и не свойственный учреждению элемент не увеличивает, а уменьшает его силу, не обогащает его организацию, а ослабляет и портит ее. Так, стало быть, надо отнять у университетов те привилегии, которыми они пользуются относительно государственной службы? Нет, совсем не надо, отвечает сама себе «Современная летопись», и предлагает особый проект для разрешения этого чрезвычайного затруднения.

«Не лишайте университетского образования тех служебных преимуществ, которыми оно до сих пор пользовалось, но постарайтесь освободить эти преимущества от всего того, что сообщает им несвойственный характер и вредит университетскому образованию. Пусть преимущества остаются; но пусть будет устранен характер монополии, который до сих пор составляет их принадлежноеть, Пусть университетский экзамен сообщает, если нужно, известные служебные права; но тем не менее университетский экза мен должен возвратить свой чисто педагогический характер».

Как же это сделать? А вот как:

У нас молодой человек, вступая в университет, не имеет, как в немецких университетах, права выбора, кого ему слушать по той или другой науке. Студенты у нас по необходимости становятся в обязательные отношения к преподавателю. Наконец, профессор есть решитель участи студента. От профессора зависит отчасти вся будущая его карьера. Студент приучается видеть в профессоре притеснителя.

«В студенте, подходящем к экзаменационному столу, сказывается совсем не то чувство, которого требует это важное педагогическое пособие. Он забывает о пользе экзамена и видит в нем только практическую помеху на своем пути. Это ве педагогическая проверка его занятий, возбуждающая и поддерживающая его молодую деятельность; нет, в глазах студента это испытание, которым решается житейский вопрос, не имеющий ничего общего с наукой и университетским образованием. Строгость экзамена, самая справедливость его чувствуется студентом с оттенком чего-то неприязненного и злого; не с благодарностью, а е досадой и озлоблением принимает он заботливость педагога об его образовании, — заботливость, которая может иметь тем худшие житейские последствия для студента, чем она деятельнее и добросовестнее. „Сделайте милость, — думает про себя молодой человек, стоя перед профессором-экзаменатором, — оставьте ваши заботы о моем умственном образовании, да только не придирайтесь ко мне и не вредите моей карьере"».

Таким образом, замечает «Современная летопись», отношения между профессорами и студентами не могут сохранять правильный и добрый характер; экзамены тоже теряют свою настоящую пользу. Что же делать? Ничего другого, как учредить особые экзамены на государственную службу и оставить за кончающими университетский курс только преимущество обходиться без этих особых экзаменов.

«Но легко сказать: учредите экзаменационные комиссии. Экзамен на государственную службу должен соответствовать окончательному университетскому экзамену; где же найтп экзаменаторов для таких комиссий, — не говорим в губернских городах, — даже в столицах? Как найти экзаменаторов по всем университетским наукам, когда с таким трудом замещаются у нас университетские кафедры?

и в губернских городах, если б это потребовалось, при всех неблагоприятных условиях нашего общественного обравования.

Экзаменаторов, которые соответствовали бы университетским преподавателям по своему ученому образованию, действительно было бы трудно набрать для таких комиссий. Но этого и не требуется. Нужны не испытатели в разных науках, а три-четыре человека, которые могут даже вовсе не быть посвящены в таинства университетских наук, во всяком случае могут не отличаться особыми учеными достоинствами, — три-четыре человека, способные добросовестно и отчетливо исполнить данное им предписание. Экзамен на государственную службу в подобных комиссиях должен быть письменный, по общей обнародованной программе для каждого предмета. Вся обязанность членов комиссии должна состоять только в соблюдении, чтобы письменные ответы на выпавшие по жребию вопросы были писаны самим испытуемым без всякой посторонней помощи и без подлога. Это не экзаменаторы в собственном смысле, а присяжные, которые не оценивают ответов, а только препровождают их куда следует, с ручательством за их подлинность. Оценка же ответов может принадлежать или университетским советам, или центральной комиссии, членами которой могут быть отчасти и профессоры, но уже не в качестве профессоров, а с особым слу-жебпым назначением. Экзаменационные комиссии должны быть постоянно открыты, и экзамены на государственную службу должны производиться во всякое время, чтоб единовременно стечение множества лиц не могло затруднить комиссию в добросовестном отправлении ее присяжной обязанности».

Ну-с, каков проектик? Но удержимся до времени. Мы излагаем покамест только простую историю нашего вопроса об университете, сообщаем читателю, по возможности ясно и полно, всё, что сказали до сих пор об этом вопросе наши журналы и газеты. Разумеется, мы не беремся сообщать непременно всё, что у нас явилось по этому поводу во всех газетах. Мы представляем читателю обзор только статей замечательнейших. И нам остается еще передать статью «Педагога» и профессора А. Бекетова. Обе статьи были номещены в «С. -Петербургских ведомостях».

Но прежде статьи «Педагога» упомянем еще о заметке, сделанной г-ном Сухомлиновым в 245 <-м> № «Петербургских ведомостей». Г-н Сухомлинов допускает корпорацию студентов, но свобедную, которая сама собою составилась, и отрицает, вместе с г-ном Кестомаровым, всякую корпорацию. По поводу того, что вмешательство закона в то, что само собою должно выходить из нравов и обычаев, он приводит слова Екатерины II: «... весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями. Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно и следуя природной нашей склонности».

Мнение «Педагога» в 252<-м> № «С. -Петербургских ведомостей» довольно замечательно. Он полагает самым необходимым условием развития наших университетов как можно большее ослабление студентской корпорации. В то же время он предлагает по возможности укрепить связь профессорской корпорации. Между прочим, он говорит:

«Связью профессорской корпорации, по уставу 1835 года, служат одинаковые права и преимущества службы, одинаковость условий для вступления в корпорацию, коллегиальное решение дел в факультетских собраниях н совете и особые привилегии, принадлежащие университету, как ученой корпврации.

Студентская корпорация, по тому же уставу, основывается также на одинаковости условий, требуемых для получения звания студента, для успешного прохождения курса и для приобретения ученой степени, на одинаковости прав, преимуществ и даже одежды, и на одинаковом подчинении студентов университетской полиции как в самом здании университета, так и вне университета.¹

не из членов, принадлежащих к учебному сословию университета».

Затем он выводит, что хотя и нельзя сомневаться в том, что сила науки заключается в хороших профессорах, но что только пвлное собрание ученых, взаимно дополняющих друг друга, подвергающихся взаимному контролю, действующих по одному, со-ебща обдуманному плану, может доставить науке достаточную гарантию и силу. Но совсем другое дело, по его мнению, корпорация студентов. Заимствована она у нас из Германии. Возникла она там вначале по необходимости обороны от внешних влияний; впоследствии же, с развитием государственного устройства, первоначальная цель студентской корпорации прекратилась и заменилась другою, приняв характер воспитательный. Характер этот, по уставу 1835 года, имеет студептская корпорация в наших университетах. Поэтому защитники корпоративного устройства, как замечает «Педагог», совершеппо логически считают университет воспитательно-учебным заведением. «Педагог» тоже признает главною целью университетского учения воспитание, но, по его мнению, сила воспитательная должна заключаться почти исключительно в пауке, а вовсе не в надзоре университетского начальства за студентами вне университета. Надзор же в стенах университета «Педагог» считает необходимым.

Сочувствуя ослаблению студентской корпорации, «Педагог» делает довольно любопытное рассуждение. Он говорит, что студенту прежде всего надо учиться. Дело его изучать науку по профессорским лекциям и тем источникам, которые будут ему указаны профессором или отысканы им самим. На всё это нужно много доброй воли и усидчивости. Но до того ли студенту, чтобы тратить дорогое, время на предметы, чуждые его запятию? К числу этих чуждых предметов «Педагог» с резкостью относит даже необходимые сходки студентов, чтобы целою корпорацией обсуживать как научные, так и разные другие вопросы. Он отрицает даже, что в такого рода рассуждениях и диспутах развивается их мысли-телыюсть и образуется самостоятельность суждений. Кружки студентов он допускает, и то, кажется, по самой естественной необходимости, потому что невозможно, чтобы три-четыре человека не сошлись вместе. Но этими кружками он ограничивает все право сходок. Оп допускает даже кружки большие, как например музыкальные, литературные и прочие, то есть вообще соединения студентов по однородности занятий, по взаимной симпатии, по единству происхождения и т. д. Но чуть только дело коснется до общей сходки студентов, то уж тут «Педагог» совершенно против нее.

«Отдельные кружки не то что корпорация: каждый член кружка вступает в него свободно, с определенною целью; так же свободно он и оставляет кружок, если цель, с которою он вступил, не достигается в нем. В корпорации же. как в юридической единице, имеющей общие всем права п обязанности, каждый член порабощается общему духу; в ней люди различных мнений обязываются к одинаковым действиям, преследование одного члена возбуя;дает противодействие всей массы, оскорбление, причиненное одному, принимается всеми Отсюда в обширных студентекпх корпорациях необходимо возвикают столкновения с лицами, не принадлежащими к ним, и с разными местными властями, и в самых корпорациях, без руководителей, в которых всегда будет недостаток, яи-ляются все элементы раздора между членами, их составляющими. За доказательствами этой истины ходить недалеко».

«Педагог» вполне сочувствует принятым у нас в последние годы мерам к ослаблению студентской корпорации, заключавшимся в подчинении студентов вне университета общей полиции и в уничтожении их форменной одежды. Одним словом, он желает теперь совсем порешить студентскую корпорацию, уничтожив в университетах все испытания, кроме испытания на ученые степени, и сделав университет открытым для всех учебным заведением. Развивая эту идею далее, он старается доказать (и не безосновательно), что надзор над студентами вне стен университета почти невозможен, что для этого слишком много надо над иими надзирателей, а следовательно, надо их всех подчинить общей полиции; приемные экзамены тоже уничтожить; переводные экзамены, но «Педагогу», совершенно бесполезны, что они больше ничего как принудительная мера к учению и что в этом определении их заключается их смертный приговор, что они, наконец, почти невозможны. Возможно ли, спрашивает «Педагог», профессору произвести строгое испытание тремстам, например, студентам в один или два дня?

«Если он будет уделять па это, в течение двух дней, в каждый день но пяти часов, при полном внимании (а больше нельзя), то на каждого экзаменующегося придется только ио две минуты. Спрашивается, к чему послужит такой экзамен? Не будет ли он пустою формою, при которой и совершенно слабые будут легко переходить в следующие курсы? Если же на переводные испытания назначать столько времени, сколько нужно, то в таком случае пришлось бы две трети годичного курса употреблять на одни только экзамены (что легко доказать), и затем у профессоров не осталось бы времени па caNtoe существенное, то есть на чтение курсов Некоторые предполагают, частью для устрапения этого неудобства, частью в видах усиления строгости испытаний, учредить особых экзаменаторов, не из профессоров. Но для осуществления такого плана у нас нет, во-первых, достаточного числа ученых — так как и при замещении наличных профессорских кафедр встречаются неодолимые затруднения; во-вторых, такое учреждение было бы нескончаемым источником столкновений между профессорами и экзаменаторами; в-третьих, и таким экзаменаторам нужно было бы столько же времени на испытания, как и профессорам, то есть две трети учебного года, и, наконец, в-четвертых, всё это потребовало бы, без всякой пользы, затраты огромных сумм».

После всех этих рассуждений «Педагог», оканчивая свою статью, еще раз формулирует все свои мнения следующим образом:

«а) Корпорация профессоров сохраняется во всей силе.

б) Студентская корпорация уничтожается отменою приемных и переводных испытаний обязательного посещения лекций и всех особых студентскпх прав

в) К слушанию лекций допускаются всякого рода липа, без различия звания, пола и возраста; с известною умеренною за то платою от которой было бы, однако, желательно освобождать лиц действительно недостаточ ного состояния.

д) Испытания слушателей на ученые степени производятся с усиленною строгостью, и к испытаниям этим допускаются только лица, предъявившие свидетельства, выданные им из гимназий, о внании полного гимназического курса.

Не можем не заметить при этом, что приведением всех этих мер в исполнение не было бы и резким переворотом; на таком иочти основании в наших университетах и теперь слушают лекции так называемые вольно-слушающие; значит, вся реформа состояла бы только в том. чтобы положение о вольнослушающих сделать общим для всех слушателей лекций, без различия».

Наконец, замечательно еще мнение профессора А. Н. Бекетова. Он совершенно против организации и официальной корпорации студентов.

«Многие думают, что в наших университетах студентскпе корпорации отнюдь не должны походить на корпорации студентов Западной Европы; многие думают, что не имея особых прав. Обязанности эти должны заключаться в следующем: ходить постоянно на лекции п учиться; вести себя внутри и вне университета согласно особым правилам; платить деньги з. 1 слушание лекций; повиноваться особому начальству. Одним словом, студенты, по этому мнению, уже составляют не корпорацию, а ученическое сословие, не отличаясь нимало от гимназистов. Мнение это основано вв необходимы ученые специалисты и серьезно образованные люди вообще, следовательно, необходимо даже насильственными педагогическими средствами заставлять учиться. пока высшими гимназиями, пусть упрекает нас в этом Европа; иначе мы действовать не можем, ибо наше общество стоит еще чересчур низко и не может обходиться в деле образования без строгой опеки».

И затем он опровергает это.

«Если студенты не что иное, как гимназисты высших классов (положим, восьмых, девятых, десятых и одиннадцатых), то между ними и гимназистами не должно быть никаких существенных отличий. Во-первых, каждому бросается тут в глаза различие лет. В университете слушают лекции молодые люди от 17-ти до 23-х и 25-ти лет, в гимназии учатся дети. Кончивший курс в гимназии может поступить, и часто поступает, на действительную службу, если ие вступает в университет. Следовательно, студенты признаны государством зрелыми гражданами, способными приносить действительную пользу правительству; гимназисты являются и тут детьми. Студенты, по закону, владеют недвижимою собственностью — гимназисты нет; следовательно, государство и тут признает студентов зрелыми членами гражданского общеетва. Спрашивается: возможно ли после этого, логично ли принуждать к учению школьными педагогическими средствами людей, пользующихся самыми существенными гражданскими правами? Я могу участвовать в администрации государства, могу покупать и продавать имение, а учиться должен по указке!

студентами есть дети, это несомненно; но следует ли поэтому держать взрослых как детей? Должен ли профессор превращать свою лекцию в урок, если к нему в аудиторию, кроме студентов, придут и гимназисты? Взрослые всегда имеют перевес над детьми, они всегда увлекут детей за собою, как в деле науки, так и во всем остальном. Должно ли стараться, чтобы дети не ходили в университет, или изгонять оттуда взрослых? Одно из двух: если университет высшая гимназия, то его должны населять дети; в противном случае в него нельзя вводить школьных учреждений».

Одним словом, г-н Бекетов полагает, что нельзя и не следует заставлять учиться в университетах насильственными педагогическими правилами. Пусть лекции отличаются ученостью и дельностью, говорит он, как это требуется для окончивших уже курс в средних учебных заведениях; пусть экзамены на степени будут строги и взыскательны: вот всё, что следует со стороны университета. Если, вследствие этого, государство и общество будут оказывать людям с университетским образованием больше доверенности, чем остальным, то это заставит заниматься студента несравненно действительнее, чем всякие принудительные педагогические меры.

Развивая свою мысль, автор статьи говорит далее, что университет приготовляет молодых людей к жизни, а гимназия подготовляет детей к дальнейшему образованию воспитанием. Следственно, студент отнюдь не должен удаляться от жизни, и педагогические правила не должны устанавливать для него искусственных отношений. Юноша, которого ведут на помочах к житейской цели, предохраняя его искусственно от житейских соблазнов, непременно утратит часть своих способностей.

«Общество предлагает студенту многие выгоды, а для достижения их дает средства и ставит условия; средства заключаются в посещении лекций, условия — в сдаче экзаменов. За это оно обещает ему умножение его нравственного и матерьяльного благосостояния; от него не требуется нн малейшего подчинения; он может не пользоваться предлагаемыми средствами, если они ему не нравятся, но ученая степень и сопряженные с нею выгоды суть необходимые следствия лишь одного факта: хорошо выдержанного экзамена, так же как доход честного ремесленника есть следствие хорошо наполненной работы. От студента требуется только, чтобы он умел рассуждать, как купец, как ремесленник, как всякий член гражданского общества. Университет есть общественное заведение, в котором учатся Тот, кто хочет слушать университетские лекции, должен уметь рассуждать следующим образом: наука в соединении с жизнью способна развить мои умственные силы, насколько я сам к тому способен, снабжая меня, этим самым, нравственными и матерьяльными выгодами. Кто не умеет этого сознать, тот не студент — ему место в гимназии. Если же в университет и будут ходить иные, вследствие посторонних побуждений, то они или вскоре прекратят свои посещения, или дойдут через год, через два, пусть даже через три, до сознательного занятия науками, сделавшись настоящими студентами.

Постоянство, твердость и усилия, требуемые для достижения ученой степени, — вот главные воспитательные элементы, вводимые университетам в среду, образующую характер студента; общение с товарищами — вот еще один сильный элемент воспитания; а кроме того, жизнь вне университета со всеми ее приманками и тяжкими испытаниями — вот могучий воспитательный элемент, не оставляющий человека до гробовой доски.

Из всего сказанного я считаю возможным вывести, что все педагогические принудительные средства в университетах должны замениться обязательною дельностью лекций и обязательною строгостью экзаменов на ученые степени. всё вависит от учителей и профессоров. К ним нужно обратиться, их должно просить о применении этих трех правил. Я полагаю, «те пока все большая часть преподающего сословия не предпримет этого, До тех пор никакие искусственные меры не в состоянии будут поднять ни на один волос уровня высшего образования в России; оставаясь же на одной точке, оно, естественно, будет всё более и более отставать».

Наконец, г-н Бекетов заключает к совершенному уничтожению университетской корпорации и формулирует все свои реформы следующим образом:

«К слушанию лекций доиускакиеи все, без различия возрастов и полов. Плата за лекции — если она взимается — распределяется по числу курсов и предметов, которые каждый желает слушать.

Приемные экзамены уничтожаются; остаются одни экзамены на действительного студента, кандидата и ироч.

Устройство университетского сословия и факультетов остается прежнее, со всеми его иравами и обязанностями, за исключением тех, которые отходя! сами собою, вследствие уничтожения официального твания студента.

Экзамены на степени производятся со всевозможною строгостью. К ним допускаются все желающие на тех же основаниях и в том же порядке, в каком это производится до сих пор для вольнослушателей, с тою разницею, что дозволяется держать и на действительного студента, что, впрочем, само-собою разумеется.

Экзамены производятся публично: ирисутствовать при них допускаются все лица, имеющие какую-нибудь ученую степень и занимающиеся какою-нибудь ученою специальностью.

—то есть гласности».

II

Вот мы выписали и изложили, по возможности подробнейшим образом, почт и все мнения, высказанные по новому вопросу теми, которые наиболее способны судить о нем. Почти все авторы статей, нами изложенных, знакомы с вопросом об университетах специально. Удовлетвориться ли нам этим изложением, в сознании совестливо исполненной перед читателями обязанности журнала (потому что журнал все-таки исполнил свою обязанность: он тщательно изложил всю историю вопроса и познакомил с ним своих читателей), или непременно высказать и свое мнение, подать и свой проект реформы, — хоть какой-нибудь, да реформы? Ведь иной, пожалуй, судит, что неприлично даже, в настоящее время, журналу выйти без своего проекта. Мы знаем это. Мы даже слышали подобные мнения. Мундирность и официальность нас проела до костей. Статью! Хоть для парада, а подавай статью о том, как перестроить университет.

Но увы, читатель! Мы решаемся выйти без

— А коли так, стало быть, у вас уж и есть проект? — скажу нам.

— Вот то-то и есть, — отвечаем мы, — что даже самый взгляд наш на всё это дело совершенно противоречит всей этой проектировке. преобразование их гораздо кореннее, чем кажется, и мы очень ошибемся, если только одной переменой мест и некоторыми домашними переделками думаем достигнуть цели, так что

У нас сойдет уж музыка не та!

Именно то, что возник вопрос об университетах и так глубоко откликнулся в нашем обществе, — именно это показывает, что наступило для наших университетов то время, когда они сами стремятся сознать себя частью живого организма всей России, а не искусственной пересадкой из иностранной земли, чем они и были долгое время, то есть по крайней мере столько же, сколько была этим пересадком наша литература, наш европеизм и весь новый русский человек, только теперь, только в наш век начавший понемногу сознавать себя, свою личность, свое положение; только недавно осмотревшийся кругом и спросивший себя, точно проснувшись от сна: «Где ж я и кто такой я сам?» — и, наконец, еще недавнее почувствовавший, что он действительно живет и имеет неотъемлемое право жить.

Университет тесно связан с организмом всей земли пашей, как неотъемлемая часть ее. Следственно, болезни всего организма — его болезни, процветание всего оргапизма — и его процветание. Если всё тело здорово — и он здоров; если же оно больное, то нельзя вылечить, например, один только нос.

все эти вышеизложенные мнения, хотя большая часть из них одно с другим не согласны. Но зато в каждом мнении есть своя доля правды; главное, что все эти мнения — плод добросовестнейших изучений: а добросовестность в этом деле — чрезвычайно важная вещь. Кто говорит! Множество из предложенных мыслей могло бы и должно бы было даже сейчас быть приложено к делу о переделке университетов. Вот почему мы так и ценим все эти мнения, так подробно и изложили их публике. Но все-таки мы, с своей стороны, крепко уверены, что если б изменился в нашем организме основным образом взгляд на дело просвещения и развития нашего вообще, — изменился бы радикально и взгляд на преобразование университета, и многие из очень дельных теперь предложений по части реформ оказались бы совершенно ненужными, механическими, вальятивнымн, слабыми и почти бездушными.