Другие редакции и незаконченные произведения.
Дневник писателя 1873

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ 1873

I. ВСТУПЛЕНИЕ. И. СТАРЫЕ ЛЮДИ. III. СРЕДА

(Стр. 5-23)

Подготовительные материалы (ПМ)

Идейки

Дураки. Диалоги.

Жаль очень, что не могу обратиться к Мольеру, а надо к Островскому. <26>

Prospectus

Полизать пол.

Что такое Китай. Женитьба императора китайского. Вот если б я был в Китае, я бы умел, как говорить. Но у нас... ¹

Скучно жить. Не совсем: привычка, въелась. Но уж муравейник.

Как выше fraternite, egalite.. .² и т. д.

Китаец смотрит иначе. Дойдете, дойдете. (Ведь у вас много принципов пока живы.)

В Китае я бы умел говорить. Какую фразу-то я даю. Но здесь трудно. Не понимают. Герцен. Да я их не боюсь.

Скука! Что такое скука? Ощущение несвободы, неестественности.

О самоубийцах, больное место. Как умирают. Сам или через палача.

Тропман, офицер. Шато-д'икем (от пустяков борьбы никакой). Мистического ужаса нет. От образования?³ Вряд ли. Какое он имел образование? Тайны. Всё тайна.

Далеко не скучно. Как Татьяне-то⁴ скучно. Отрадно, что этого никогда не будет.

Генерал, поющий «Алексея божия человека». Пушкин. Идеал женщины в народе. Царь Афинион.

Для меня выше всего, всего! Как для вас, и это создал народ. Не пакость его, а идеалы его. Впрочем, много не понимают друг друга.

Герцен, похвалил ему, что оба умны. А и Б.

Анекдот о Герцене. Тосковал, Белинский бы не тосковал. Анекдот о Христе. Никто ни о чем не задумывается, даже, может быть, и не думает, кроме как о деньгах. Я ничего против денег, а только против беспорядка. В сущности, у нас решительно тот же Китай, но только без всякого порядка, я потому так пленен Китаем, что читал статью о бракосочетании кит<айского> им<пера-тора>. Это прелестно.

Каждый подозревает другого в глупости,⁵безо всякой задумчивости и обратного вопроса: то есть не я ли глуп-то.

Явление ужасно комичное.

№. Присяжные.

Бежавший мальчик.

Нельзя требовать от наемника. Но выработанный modus⁶ За границей. Мы же дворяне — лакеи, маркизами не будем.

Будь чем хочешь, лишь исполняй церемонии. Церемонии же в сущности есть⁷ результат тысячелетней протекшей жизни, результат реализма и опыта.

Будь чем хочешь, это твое дело, убийцей, мерзавц<ем>, нищим, фанатик<ом>, но исполняй церемонии. Церемонии же это та связь, по которой муравей<ник> распасться не может. Что выше этой свободы. О конечно, живы liberte и fraternite.⁸

Застреливающийся офицер — средина. Значит, общество само собою атеистическое. Это важный факт⁹

ДЛЯ ДНЕВНИКА ЛИТЕРАТОРА

Темы

О самоубийцах (скучно жить и отчего).

Просто la mort¹⁰ еще выше, но китаец наверно смотрит иначе.

В Китае я бы писал хорошо.¹¹

Белинский и Христос (половина правды).

Разговоры с дураком. Герцен и Белинский (разговор г. А. и г. Б.).

Этот анекдот я слышал от Герцена в Неаполе (описание, дочь, лучшие люди)-

Дама в вагоне и готовящийся постричься.

Сцена между дураком, ехавшим жениться: пропало 10 рублей.

Социализм в Европе и социализм у нас.

Тип чистого нпгплиста (nihil,¹² Чернышевский), вот мой сад, иди. Возьмет топор и изрубит. Без угрызеиия совести. Потом застрелится. Шато-д'икем, виноград.

Бежавший гимназист (относиться с уважением к тринадцатилетнему возрасту). Слышал о мальчике, которого будто исключили из одного заведения.¹³

Дети. Относиться к ним. Подкинутый ребенок. Чиновник, принимавший подкидышей.

Нет преступления. Холодность застреливания. Идеи о присяжных. Правы ли, что оправдывают? Один или два примера cir-constances attenuantes.¹⁴ Убийцы ямщики.

Китайщина, муравейник. Лизать пол, есть рис.

Алексей человек божий, генерал, женщина выпте тургеневской.

Что есть ложь?

Взгляд вольтеровский. У святого Феодосия.

Как иногда составляются либеральные взгляды? ¹⁵

Нигилист, вызывавший беса.

Сопоставление фотографий, Катков, Краевский.

Темы для живописца.

Белинск<ий>, после восторженного так скучно.

Ну что уж за веселье, или шато-д'икем (о нескучной смерти).

Но <нрзб.> и в восторге. Ей не скучно, но каково Татьяне.

Сопоставления.

Для детских приютов или для стипендий.

Я ничего не понимаю в Шекспире, и вы вдруг становитесь великим человеком.

V, VII

ВЛАС. «СМЯТЕННЫЙ ВИД» (Стр. 31, 54)

Черновые наброски (ЧА)

Тут, кроме болезнен<ной> фантастичности, замечательно многое. Во-первых, психология дело интересное. Как это вдруг выскакивает из души ее? Во-вторых, 2 типа.

Вот от подобных-то страдающих Власов и зависит теперь наше будущее. Так ли?

Говорят, Влас теперь сильно безобразничает, страшен, закутил. Говорят об водке, о жидах, о разбоях, о разнузданности.

Если 10 лет, еще лет пять простоит эт<о>-то <не законченс»

Заметьте, что это народ, освобожденный от крепостного права, вошедший совсем в новый фазис жизни.

Кто не задумывался над современной минутой. Мы входим в новую неизвестность.

N3. Наша несостоятельность как птенцов гнезда Петрова. Из народа всё, спасет себя сам.

П<етровский> период закончен юбилеями. -

Через 200 лет оказывается, что народ не принял жизни Петровой, а ко всем желавшим принять ее, к нам то есть, она сама не принялась.

С него начнет.

Что далее, неизвестно, порядок откровен<но> мы должны принимать. Недурно хоть знать по крайней мере, или, как говорится, принять к сведению.

Влас закутил. Цифры. Еще 10 лет безобразий. Еще 10 лет безобраз<ий>.

Чем обусловливается возможность такого предположения? Вероятно, тем, что Россия должна стоять в ряду первоклассных держав Европы.

Мы странное государство. Во-первых, как никакое. Америка. И как бы пи падал Влас, он встанет всенародно. Консервативно, без опеки.

Но кроме государства — просвещен<ие?>.

Нет. — Экономическое правило.

Но всего надо миллиард, надо миллиард из вина. Следствие вина, березка.

Но хотя бы и явился миллиард.

Ученые, но не живые, упорства, деловитости не будет. Так за границей сложили веками. Кто же спасет? Одним миллиардом и опекой можно только разумно содействовать. Но спасет себя сам народ.

(Я не боюсь.)

Штундисты.

Славянофилы.

«Соборяне».

Беда доводить¹⁶ народ до подобных протестов. (Принять тоже надобно, что он не прежний крепостной.) Что же, однако, надобно делать — не покровительствовать дешевку учителей...

О, отцы, стадо (горький упрек) — были и толстопузые. Есть и смиренные.

Прочтите «Соборян».

Тем не менее спасение в народе.

О «Соборянах».

Описка.

Моя идея, что отныне не с интеллигенцией общества, а с крестьян, — сверху всё кончится нулем, даже и при миллиарде. Стало быть, снизу, штундисты.

VIII

ПОЛПИСЬМА «ОДНОГО ЛИЦА» (Стр. 60)

Черновые наброски (ЧН) ИЗ ПИСЬМА «ОДНОГО ЛИЦА» ¹⁷

Эту странную статью доставило «лицо». Это «лицо», то самое «лицо», которое ¹⁸

Что за «лицо»? (Описание и биография.)

Что такое мысль о могилках.

40 писем в редакцию. Человек беспокойный. Его мучит тон, тон фельетонов.

Нападки на меня его взорвали. Он сделал предложение написать. Я отклонил.

Но вот дост<а>вляет сам, не унялся.

Не переделаешь, так пусть заявит. Но он даже думает переделать и пишет решительное увещание.

Первая половина статьи — моя защита. Я еще раз и уже¹⁹ резко объявил ему, что сам в силах себя защитить, но и не хочу даже пробовать, — и потому первой половины письма я не помещаю. Да к тому же и несвоевременно — нападки прекратились в последнее время. Н. М<ихайловский> и Z. — этот г-н 3.

Но²⁰ инсинуация иезуита. На нее я непременно намерен ответить, то есть не прямо, ибо и не стоит говорить мне самому о моем романе, а по поводу него, ибо я всё пишу лишь «по поводу». Отвечать же не позволил себе. Ругательства прекратились 3 недели назад, по меньшей мере, несвоевременно, да и к чему тревожить муравейник? Но зато в письме есть вторая часть.²¹

Но вторая, хоть и дикая, но заслуживает внимания. В ней преподаются правила, так сказать, нравственности. Тут не называют.

Я не скрою, что она писана для Петербурга и Москвы,²² но она может идти в правило для фельетонистов всех времен и народов.

Прибавлю, что сила слога равняется лишь наивности мыслей.

Чтоб не огорчить человека и избавиться от 41 письма, я эту 2-ую половину письма его помещаю, выкинув из него, по праву, несколько резкостей, ибо «Гр<ажданин>» . публикует, что он в случае надобности поправляет статьи.

Слог этот возвышен до «га». Но тут никого лично. В одах к императрице говорилось «ты».

Но, признаюсь, я удержал из первой половины письма лишь несколько слов в разъяснении свиньи.

Итак, «Полписьма „одного лица"»:

... И неужели слово «свинья» имеет столь притягательный смысл? <129 об.>

Приобрети же стыд и хотя малейшую воздержность в гневе твоем. <130>

Будемте порядочными людьми, господа. Приобретемте стыд. И тогда уже буду уважать тебя не за ум только, а и за честность твою.

Показывать свои части.

Ну что же в том, если я объявлю в афишках, что по субботам али по воскресным дням буду показывать одно²³ обнаженное место. Верю, что найдутся любители и приедут ²⁴ во множестве,²⁵ но ²⁶будут лп уважать вас. Спросп себя сам: для того дп прпедут они, чтоб уваж<ать> тебя, — приедут, чтоб плюнуть и рассмеяться, ибо зрелища в афишках всё более и более в ходу. Но того лп желал ты! Напротив, желал пленить, сколько я разумею, и пленил даже сам на себя.²⁷ Скажи опять, что думать мне об уме твоем.

А ведь вы все показываете каждое воскресение обнаженное место.

«Вы бьете кулаками».

«Это вы бьете кулаками».

«Я адмирал».

«Вр-р-ешь».

«Ты меня дерзнул».

«Вр-р-ешь».

Ну, если Авсеенко — я прощу, ну что же ему, бедному, делать.

Пусть огорченный отказами редакций романический писатель ищет быть критиком.²⁸

Скандал — Нечаев — Костомаров.

Мысли у вас нет.

«Караул».

Индюк.

Кто же не знает, что подписка, и вы травитесь — по приказу хозяев.

«Караул!».

Вы обязаны своим семействам и забираете у редактора, он же на кого натравит тебя, на того и бросаешься.

Но, согласись, бесчестность мерзит.

Но согласись, что тем мерзее, что не из собственной обиды бросаешься, а науськанный лишь редактором, из карманных выгод его.

В порядочном обществе. Иногда остроумны.

Ну если вы встретитесь в обществе.

Фотографические карточки.

Ты меняешься в лице и садишься в угол — происходит потасовка, и вас выводят.

Не уважаете общество. Однажды тон хорош, другой раз дурен, одноидейны все.

Не знают, что либерально, что нет.

Кудлатая.²⁹

Кто же не знает, что ты ругаешь газету-соперницу, потому что боишься, не отобьют ли твоих подписчиков.³⁰ <136>

Дети дерутся именно тогда, когда еще не научились выражать свои мысли.

Кто бранится всеми словами разом.

Прием невозможный, наивный, у первобытных народов лишь замечающийся.

Новая газета, но выражается,³¹ как некая³² петербургская торопыга.

³³ так сказать, искусство для искусства. ³⁴

Зачем вы так наивны и легкомысленны, вот чего не прощу тебе.

Ты войди с ним в литературную дружбу, не показывай виду,³⁵ похвали его, подстереги и вдруг накрой ладонью — с сожалением, долго, дескать, крепился, но не мог, извините, и уж тут прихлопни. Бесчестно и подло, но хитрее и умнее твоего, то-то и есть, что не имеешь возможности выждать.

Внутренняя ярость возжигает <?> тебя, и ты поминутно пробалтываешься.

Идеи у вас нет.

Не прощу тебе, что ты веришь, что она у тебя есть.

Пиши: уверяй, клянись и божись, что имеешь их, — прощу тебе, ибо это твое ремесло. Но не верь себе самому. И я примирюсь с тобой, ибо докажешь тем ум. Уважать не могу тебя, но за ум примирюсь с тобой. Если же веришь, что можешь иметь и идеи, — что подумаю об уме твоем.

Но как же рассчитываешь после сего на мое уважение? ³⁶

Как тебя били и как тебя еще обещались бить.

Подписчики. Свиньи. (Одесса.) Предположение до того уже нелепое, что даже и иные петербургские газеты не решились им воспользоваться, — что, по-видимому, означает, что в нелепости даже и для них существует предел, — явление, во всяком случае, утешительное.

Это преувеличено. <135 об.>

Зап<иски> «одного лица».

Сила слога его равняется лишь наивности мыслей, ибо он как бы вновь открыл то,³⁷ что давно уже знают, и удивляется тому, чему давно уже перестали все удивляться.

Пишут некрологи один другого.

Мерещится мне, что вы, как те пьяницы и адмиралы, лежите в трязи, обиженные один другим, а прибиты каждый под окошком своей редакции. И далеко раздается ваш глас по зловонным улицам Петербурга. Но не приходит городовой вытащить вас из грязи, и продолжаете лежать в ней, мараясь и в ней захлебываясь.

Ибо'вовсе вы уж не так подлы, как друг друга рисуете.

Ведь ты знаешь, что тебе никто не поверит, ибо из честного человека никогда не сделаешь ты подлеца.

Неужели в слове «свинья» заключается столь магический и заманчивый смысл, что ты никак не мог не принять его на себя, почему бы это? <136 об.>

Веский шандал из бронзы, которым гордится хозяин.

Редакция признает эту картину немного преувеличенного, несмотря на дальнейшие доказательства автора.

И твой партнер объявляет корону.

Случай, может быть, даже совсем невозможный.

Его, так сказать, беспокоит и потрясает характер отношений.

Шандал, направляешь его в лоб.

Партнерка твоя, молодая дама, ожидавшая от тебя столько остроумия, когда садилась с тобою играть, спасается с криком под крыло своего супруга, значительного инженер-подполковника, который, взирая³⁸ с прочими гостями на поведение ваше, говорит ей: «Видишь сама теперь,³⁹ миленькая, чего можно ожидать от сих „руководителей общества"».⁴⁰ Выпихнули. Ты лишился светского удовольствия, приятных, хотя и невинных, минут с петербургск<ой> дам<ой> и — ужина. Но ты бежишь вознаградить себя. Каждый из вас стремится⁴¹ за свой письменный стол и к утру строчит <нрзб.> ядовитейшую статью с подробным описанием всего происшествия (ибо по глупости своей ты сделаешь это наверно), с поминовением отца и матери, супруги и даже невинных детей его. Знаешь, кроме то<го>, что тебя заметит редактор.

Ибо бываешь же и ты в порядочном обществе. Если суДить по твоим фельетонам, то ты запросто говоришь с генералами, с акционерами, с половыми трактиров, с путешественниками-иностранцами и даже читаешь наставления министрам... Мы встретились с генералом таким-то, я был у князя такого-то, у Палкина я встретил такого-то, говорил с такими-то, сказал он мне то-то, а я высказал ему это-то. По твоим словам,⁴² распространенность твоя в свете поистине удивительна и равняется разве необходимости твоего присутствия в обществе, ибо по смыслу фельетонов твоих никакое дело без тебя⁴³ и острых слов твоих не делается, но ты неловок и тут. <137>

За обилием многих не имеешь ни одного.

мнения не спрашивал, а просто закусываешь где-нибудь селедкой с луком у Палкина.

Будешь показывать себя нагишом или, что еще лучше, какое-нибудь свое секретное, но⁴⁴ обнаженное место.

Кудлашку, и в фельетонной грызне испытанную.

Сей гениальный возглас к Антропке и надрыв может повториться не только между провинциальными мальчишками, но и между взрослыми, дошедшими уже⁴⁵ до последних⁴⁶ седин, членами современного, но взволнованного реформами и не установившегося нашего общества. Ибо между сими двумя антрепренерами-издателями двух современных газет разве не замечаешь Антропки! Знают, что нападения их друг на друга, брань⁴⁷ и даже самые рассуждения их, совершенно останутся втуне, что ни за что не отобьют они друг у дру<га> подп<иску>,⁴⁸ ибо никто их не слушает и никому до их дела нет в стремящемся к прогрессу обществе, а между тем ежедневно с надрывами и злобою повторяют их — и разве это не тот же Антропка?

Все знают, что ругаете<сь> из<-за> подписчиков, поддерживая сих ⁴⁹ столичных Антропок.⁵⁰

Своим пером ты впадаешь в положение унизительное...

Хозяин, чувствуя себя столь виноватым, просит общество забыть происшедшее, как бы его совсем не было.⁵¹

Нагишом, то есть совершенно без малейшего платья, причем каждый⁵² из посетителей, заплативший деньги, может рассматривать тебя в сокровеннейших⁵³ твоих подробностях.

Тут главное надрыв, ибо он знал, что Антропка ему более не откликнется и практического результата из его восклицаний не выйдет, но он продолжал кричать сколько лет, одолеваемый бессильною злобою: «Антропка». <137 об.>

Я согласен, что в приеме сем много безнравственного и даже безнравственнее всего, что ты написал. Но согласись, что умнее. Прошу тебя, недоум, сиди. Ибо, судя по твоему литературному нетерпению и неумению владеть собою, имею право заключить и о нетерпении твоем в частных обществах.⁵⁴ <136 об., 137 об.>

Редактор объявляет, что он помирился с противником и отвергает статью твою; каковы ярость и унижение твои.

Каждый летит па извозчике, погоняя его в спину, домой. Ты стремишься на легковом извозчике, который, погоняя невинную клячу свою, ви<ляющую?> от кучера своего, не понимает твоих волнений и, увы, не знает, что такое литература.

Мимоходом завидуешь его невинности и сознаешь к нему долг свой как богатого класса к народу.

Но идиллические чувства сменяют<ся> фурьями.⁵⁵ <137>

Черновой автограф (ЧА)

Ниже я помещаю письмо, или, лучше сказать, полписьма «одного лица» в редакцию «Гражданина».⁵⁶ Это всё то же «лицо», вот тот самый, который уже отличился раз в «Гражданине» насчет «могилок».⁵⁷ Признаюсь, я напечатал <?> эти «могилки», или, лучше сказать, этот «Бобок», единственно чтоб от него отвязаться. Не тут-то было.⁵⁸

Во-первых, это «лицо» решительно выступает моим защитником⁵⁹ против литературных «врагов» моих.⁶⁰ Он написал уже за меня и в пользу мою «три антикритики», две «заметки», три «случайные заметки», одно «по поводу» и, наконец, «наставление как вести себя». В этом последнем сочинении своем он под видом наставлений «врагам моим» кончает тем, что нападает на меня самого⁶¹ и нападает в таком даже тоне, что я ничего подобного, по энергии и ярости, не встречал даже и у «врагов» ⁶² моих.⁶³

Одним словом, редакция буквально задавлена статьями этого неугомонного «лица».⁶⁴ Я приступил наконец к мерам решительным ⁶⁵ и резко заявил моему непрошенному заступнику, что, во-первых,⁶⁶ некоторым «врагам» моим⁶⁷ я вовсе не могу отвечать и не стану, до тех пор пока они сами не изменят характер своих нападений; мало того, что я сам умею защитить себя, и у меня вовсе нет никаких «врагов» моих, и что это только так и призрак,⁶⁸ что и время уже прошло, ибо весь этот гам журналистов, раздавшийся с появлением⁶⁹ «Гражданина» ⁷⁰ сего 1873 года с такою неслыханною в литературе яростию, беспардонностью брани и простодушием приемов атаки,⁷¹ теперь,⁷² недели две, даже три тому назад, вдруг и неизвестно почему прекратился,⁷³ точно так же как неизвестно почему и начался. Наконец, что если б я и вздумал отвечать некоторым из моих «обидчиков»,⁷⁴ то есть которым бы мог ответить,⁷⁵ то сделал бы это сам, без посторонней помощи.⁷⁶

Он тотчас придрался к слову и пожелал узнать:⁷⁷ кому собственно я бы мог отвечать⁷⁸ и что разумею под словом «могу»? ⁷⁹

При этом всё лицо⁸⁰ его сложилось <?> в самую ядовитую усмешку.

Чтоб не раздражать неугомонного человека, я признался ему, что, может быть, отвечу г-ну Z, разбиравшему мой роман в «Петербургских ведомостях», и г-ну Н. М., говорившему обо мне, на ту же тему, в «Отеч<ественных> з<аписка>х». Но любопытный и назойливый человек ответом не удовольствовался и немедленно задал еще вопрос. Почему хочу отвечать этим именно, а всем остальным нападчикам не хочу отвечать?

Уступив раз, я должен был уступить и другой, а потому смиренно пояснил ему, что другим нападчикам я не стану отвечать по причинам, уже известным публике из первого № «Гражданина». Г-ну же Z отвечу потому отчасти, что он в разборе моего романа «Бесы» пропустил мысль, что если я и изменил мои убеждения, то произошло это во мне искренно (то есть не из видов, а, стало быть, честно), и что фраза эта меня даже тронула.

Насчет же г-на Н. М. в «Отечеств<енных> записках», то ему отвечу единственно за не виданную еще мною в литературе пламенную и детскую (по чистоте) [чув<ств>] его искренность, с по-мощию которо<й> он изобрел «Народ» ⁸¹ и желает обновить весь русский ⁸² мир новым и неслыханным мною доселе «консервативным социализмом»⁸³ Я прибавил, что если и буду когда-нибудь отвечать,⁸⁴ то намерен ответить вовсе не прямо на тему, то есть не в защиту моего романа «Бесы»,^{85 86} несколько мыслей о наших русских социалистических идеях и о том, как я это разумею.⁸⁷

Выслушав всё это,⁸⁸ досадный человек с нахмуренной улыб> кой (ибо есть такие улыбки) полез в боковой карман своего вицмундира, переполненный ⁸⁹ торчащими из него бумаж<ками>,⁹⁰ вытащил весьма толстую тетрадь и положил ее предо мною. «Здесь уже всё описано и нечего вам писать, — сказал он. — Совершенно тем же лицам и на ту же тему и даже по тем самым поводам».

Я с удивлением перелистывал рукопись: именно ответ г-ну Z, именно упомянуто о мнении его насчет моей искренности, именно г-ну Н. М., именно упомянуто о Народе и консервативном социализме. ..

Поставленный в такую крайность, я решительно отклонил рукопись, повторив, что сумею ответить сам⁹¹ и, во-вторых, что, может быть, совсем не буду⁹² отвечать, что я сказал только так⁹³ и что у меня вовсе нет времени...

— Вы не гражданин, — сказал он, упрятывая обратно рукопись, — и я в вас обманулся.⁹⁴ И, таким образом поссорясь, вышел. Я даже был рад. Я зна<л>, это человек болезненный... Он отчасти в напечатанной у нас еще прежде статье его уже сообщил⁹⁵ некоторые черты из своей биографии.⁹⁶ Человек огорченный и ежедневно себя «огорчающий». Во-первых, человека, от которого отбивает «огорченным» запахом, я как-то не могу считать сотрудником «Гражданина». Предрассудок, каюсь, и даже, может быть, ставлю себя сам как редактора в положение затруднительное. Во-вторых, — но глав<ное?>, действительно меня смущает эта сила «гражданской скорби» этого господина⁹⁷ Представьте себе, что этот странный человек, несмотря на пагубную наклонность ежедневно «огорчать себя», все-таки может кое-как содержать себя, разными способами и никому особенно не кланяясь. До того, что за рукописи свои не требовал гонорария, так как описаны они единственно из «гражданской энергии», — собственные слова его. Приставал он ко мне⁹⁸ с своими рукописями не столько для того, чтоб защищать меня, а лишь для того, чтоб произнесть при сем случае свои мысли,⁹⁹ так как их никто и нигде, ни в одной редакции¹⁰⁰ не принимают, признался он мне с самого первого слова с гордою, но вредящею¹⁰¹ себе откровенностью.^{102 103} он питал сладкую на-це<жду>¹⁰⁴ отмежевать себе, хоть задаром, постоянное местечко в нашем журнале, чтобы иметь возможность изложить все свои мысли. Какие это мысли? Пишет же он обо всем, отзывается на всё с горечью, с яростью, с ядом и «с слезой умиления». «Девяносто девять процентов на яд и 1 процент на „слезу умиления"», — объявляет он сам в одной своей рукописи. ¹⁰⁵

Начнется новый журнал или новая газета, он немедленно тут, поучает и дает наставления. Это совершенная правда, что в одну газету он отослал до 40 писем с наставлениями, как издавать, как вести себя, о чем писать, на что обращать внимание и проч. и проч. У нас в редакции накопилось его писем, в два с половиною месяца, до двадцати восьми штук.¹⁰⁶ Пишет он всегда за полною подписью, так что его везде уже знают, и мало того, что тратит последние копейки на франкировку этих писем, но еще в письма свои вкладывает свежие марки, предполагая, что добьется своего и затеет гражданскую переписку с редакциями. Всего более удивляет меня в нем то, что я никак не мог, даже из двадцати восьми писем его, открыть, какого он направления и чего собственно так добивается? ¹⁰⁷ Это какой-то сумбур. И вообще он грубит открыто и денег за это не требует — стало быть, отчасти лицо благородное. Мелькает тоже рядом с грубостию приемов, с цинизмом красного носа, огорченного запаха, исступленного слога и разорванных сапогов, мелькает какая-то скрытая жажда нежности, чего-то идеального, вера в какую-то красоту, зензухт по чему-то утраченному,¹⁰⁸ что выходит в нем¹⁰⁹ смешно и просто отвратительно. И вообще я не знаю, как ответить ему.

Когда он представил в редакцию статейку свою о «могилках» под названием «Бобок», признаюсь, я¹¹⁰ малодушно обрадовался — не к статье, а к новому направлению мыслей его. Авось, думаю, предавшись такой опасной фантазии, оставит «гражданскую деятельность» и повернет на иное. Не тут-то бы<ло>: он действительно повернул на иное, но гражданской деятельности своей не оставил. Как-то ко мне, как к редактору, обращались многие с запросами: что означает этот «Бобок» и почему я поместил его на страницах журнала. Я конфузясь отвечал¹¹¹ что это только так (в сущности, чтоб отвязаться от автора). Что это человек до того подавленный всеобщим цинизмом современного мира, вялостью, шатостью общества, развратом и отсутствием всякой меры во всем, а главное до того ощущал в себе самом все эти же самые недостатки.¹¹² что однажды в припадке особенной грусти, случайно попавши на кладбище, вообразил, что даже и там, где всякой горести и жажде — утоление, всякой тоске и успокоение, что даже и там продолжается, пожалуй, такой же самый цинизм, как и здесь, на земле. Мысль, копечно, особенно горькая, которая могла прийти и не от одного «огорчения», но уже, разумеется, лишь в приготовленную к тому голову. Он и теперь не отступает от своего убеждения. Он уверяет меня, что у него есть новый запас наблюдений; что ходил туда опять и вынес уверенность в истине померещившегося. Обещал даже статьи с прелюбопытными откровениями. Но гражданской деятельности все-таки не оставил.¹¹³ Не долее как три дня после нашей ссоры он явился в редакцию, в виде последней попытки,¹¹⁴ с «Письмом „одного типа"».¹¹⁵ Нечего делать, я взял и вот теперь печатаю.

То есть первую половину письма решительно нельзя было напечатать. Это были личности и ругательства чуть не всем петерб<ургским> и моск<овским> газетам,¹¹⁶ выходящие изо всякой меры.¹¹⁷ Ни одна из тех газет¹¹⁸ не возвышалась^{119 120} до такого пафоса в ругатель<ствах>. И ведь¹²¹ ругает-то он их единственно лишь за то, что они ругаются, за дурной тон, за цинизм! Я молча отрезал ножницами всю первую часть письма и возвратил ему. Заключительную же часть письма печатаю лишь потому, что тут, так сказать, тема общая. Это некое увещание всем фельетонистам, даже пригодное для всех веков и народов.¹²² Разумеется, так сказать, общефельетонист. Слог возвышенный, что он, обращаясь к фельетонисту, говорит ему «гы», как в одах старинного времени,¹²³ что, впрочем, и доказывает, что он не предполагает никого в частности, а разумеет лишь обще-фельетониста. Эта возвышенность слога равняется лишь наивности мыслей. Нечего делать, надо было потешить человека, но печатаю, абы отвязаться, но уже в последний раз,¹²⁴ причем взял с него слово, что тем он и кончит, уж более не обеспокоит редакцию. Слово¹²⁵ он не дал, но зато промолчал, хотя и с улыбкой презрения, а молчание есть знак согласия. Он ни за что не хотел, чтоб я начал с точки, и настоял на том, чтобы я начал с полуфразы, именно так, как отрезалось ножницами: пусть, дескать, видят, как меня исказили. Он же отстоял¹²⁶ и название: я хотел все-таки написать «Письмо „одного лица"». Он настоял, чтоб подписать «Полписьма „одного лица"», чтоб не искажать истины. Итак, вот эти полписьма.¹²⁷

ПОЛПИСЬМА «ОДНОГО ЛИЦА»

... И неужели в слове¹²⁸ «свинья» заключается столь магический и заманчивый смысл, что ты¹²⁹ тотчас же и несомненно принимаешь его на свой счет?¹³⁰

Я давно уже стал замечать, что в русской литературе слово «свинья» постоянно имеет некоторый особенный и как бы даже мистический смысл;¹³¹ еще дедушка Крылов, понимал это, употреблял это словечко в своих апологах с особым успехом.¹³²Читающий литератор, даже в уединении и про себя, немедленно вздрагивает и¹³³ тотчас же начинает задумываться: «Не я ли это? не про меня ли написано?»¹³⁴ Словцо энергическое, согласен, но зачем же подразумевать непременно себя и даже себя одного? ¹³⁵

Уж не имеешь ли тайных причин к сему? ибо чем иначе могу объяснить твою мнительность?»* ¹³⁶

Второе, что замечу тебе, о друг мой фельетонист, это то, что ты невоздержан в планировке свопх фельетонов.¹³⁷ Созерцая человека светского и, так сказать, в обществе родственном...

<нрзб.>. Тут другое, личность. Так думает не всякий. Провинция. Но столичн<ый> подписчик знает гораздо более, он знает, что ты куд<лашка.

И говоришь с английским милордом. Сыплешь.¹³⁸ В отстав<к>е министр, желающий вновь получить свою должность. Более скромности и стыда не мешало бы. Вспомни пушк<инское> «Из Саади».

Ты ездишь на извозчике.

И именно находят красоту в безликом повторении одного и того же.

«Видишь, миленькая, я уже предварил тебя, чего можно ожидать от современной беллетристики».

Чувствует свой социальный долг богача к народу, но завидует его яевин<ности>.

Кто вас бил и когда еще будут бить с беспортошною откровенностью.

Лакей. И с 19-го февраля еще не потерявший своей невинности.

Вы схватываете по легковому извозчику, погоняя¹³⁹ их и суля всё нелегкое.

Завидуешь его невинности, но уже сочиняешь статью.

XI

МЕЧТЫ И ГРЕЗЫ

(Стр. 91) Черновой автограф (ЧА)

Всему удивляться, конечно, глупо, а ничему не удивляться гораздо красивее и даже признано чем-то хорошего тона. Но вряд ли так. По-моему, совершенно ничему не удивляться гораздо глупее, чем всему удивляться. К тому же ничему не удивляться почти то же, что ничего не уважать. Да глупый человек ш не может уважать.

«Да я прежде всего желаю уважать; я жажду уважать»,— сказал мне как-то раз на днях один мой знакомый.

¹⁴⁰это теперь напечатал.

Но оставим уважение и обратимся опять к удивлению. Можно прожить подле факта¹⁴¹ тридцать лет, считать его за самую обыкновенную вещь, за решенную вещь и вдруг после тридцати лет посмотреть на него как на совершенно новое дело, неожиданное и почти невозможное.¹⁴²

Меня вдруг поразила на днях мысль,¹⁴³ что Россия вовсе не великая держава. Тридцать лет тому назад мы учили в школе, что¹⁴⁴ на свете, то есть в Европе, пять великих держав, в том числе и Россия.¹⁴⁵ Тогда такой был счет.¹⁴⁶ Теперь счет несколько изменился.¹⁴⁷ Не знаю, кто-то еще год тому назад писал, что на свете теперь всего только две великие державы: Россия и Америка.¹⁴⁸ Я по крайней мере не сомневал<ся> в сердце моем в величии России. И вдруг...

Казалось бы, каждый занимайся своим делом. Еще¹⁴⁹ недавно один мой не хвалитель, но и не ругатель, напечатал, что я романист по преимуществу. Если так, то какое бы, кажется, дело романисту тянуться за такими великими вещами, как величие России. Но всё как-то невольно приходит.¹⁵⁰

Началось с того, что поразил меня самый простой расчет: чтоб России быть в чине великой державы, ей надо, во-первых, яе 500, а 1000 миллионов бюджета, и еще это не одно, а только во-первых. Где же взять столько денег? Чем восполнить такой дефицит? ¹⁵¹

Именно дефицит, рассудите. Франция, например, уязвима только с одной своей западной границы, да и то с северной половины ее. Это крошечное пространство, а между тем она содержит почти столько же войска, как и мы. Посмотрите теперь на наши границы. Во-первых, они не русские и чем далее, тем более русский облик теряется. Во-вторых, их пространство, необъятность и слабость их. По меньшей мере <?> нам нужно ровно вдвое войска, чтоб быть равносильными с нашими соседями. Заметьте еще новый¹⁵² огромный исторический факт: никогда еще Россия не имела подле себя такого могущественного¹⁵³ соседа, могущественного и образованного. Прежде были только Пруссия и Австрия, теперь, два года назад, дело переменилось. Страшный сосед живет с нами бок о бок. Говорят, исторический закон, что никогда еще во всю человеческую историю не случалось, чтобы два могучие народа, живя бок о бок друг с другом, не пожелали взаимно истребить один другого. Закоя самосохранения, борьба за существование. Но тут главное не в одной только протяженности границы дело. Тут дело еще в науке. Ну что за держава, которая заказывает себе даже оружие и не может сама его сделать. Но и это еще бы ничего, а дело в том, что оружие почти с каждым десятком лет меняется. Изобретаются новые способы разрушения поминутно, и каждый западный народ в состоянии гтзобресть вдруг в этом роде нечто совсем неожиданное для своего соседа. Мы одни ничего не можем изобресть в этом роде, ибо у нас совсем нет науки. Лик мира меняется теперь беспрерывно, и нынче надо воевать уже умом, а не оружием. Можем лп мы это? Великая ли мы держава? Мы даже не можем наших окраин обрусить и тем предаем их во власть чужеземцам. Хуже, чем не можем, — не хотим, считая их недостойными серьезного внимания, и тем самым прямо признаемся и себе и миру, что недостойны наших велпких завоеваний прежних времен, что недостойны петровских трудов в отвоевании ¹⁵⁴ Балтийского моря, что недостойны екатерининской границы на западе и что границы наши по Днепр и более ничего.

• Главная страница → Другие редакции и незаконченные произведения